Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Городок
Дышит посреди июля
суховей темно и зло…
Города живут,
как люди:
повезло —
не повезло.
Либо всем известны,
либо —
за кюветом,
в стороне…
Город
мелкого калибра
повстречался как-то мне.
В нем приезжий —
будто голый,
вызывает интерес…
Городок малооконный,
как в такую глушь залез?
Чтоб он был с эпохой вровень,
чтоб искусство постигал,
здесь два раза
на гастролях
побывал
ансамбль цыган.
Городишко невеликий
жил,
за временем тащась…
Фотография на рынке
называлась честно:
«Щщас»…
Но отсюда,
между делом,
с деревянного крыльца
вышли
знаменитый тенор,
генерал
и три пловца.
Здесь невесты – на учете,
на учете – женихи…
Город
думает о чем-то
и не просится
в стихи.
«По предсказанью радио…»
Б. Окуджаве
По предсказанью радио —
шел град
калибра
крупного!
Стуча,
катились градины
с горы
на площадь Трубную.
С невероятным грохотом —
упруги
и легки —
рассыпанным горохом
неслись
вперегонки.
То прямо прыгая,
то вкось, —
под тучами
нависшими, —
неслись —
размером с абрикос!
(Не с абрикос,
так с вишню!)
И сразу
день похолодал…
Об осени
сигналя,
сейчас идет по городам
не град,
а посевная…
Из этих градин скоро
взойдут
наверняка
печально и роскошно
белые
снега.
Мужа бы!.
На Земле —
веселенькая музыка:
«Мужа бы мне!
Мужа бы!
Мужа бы!..»
Нет числа вам,
рыжие челочки, —
Афродиты,
Ольги,
Марины.
Вздрагивают плечи
девчоночьи
от угара
жаркой молитвы.
Хочется
чего-нибудь особенного!
Взять
и совершенно независимо
выйти замуж
сразу за Аксенова.
Или
(на худой конец) —
за Фирсова.
Тоненько
поигрывают
мускулы:
«Мужа бы мне!
Мужа бы!
Мужа бы!..»
Озираюсь:
прямо от порога
буднично
и все же незнакомо
распоясавшаяся
природа
подтверждает
вечные законы!
Мужа бы! —
топорщатся былинки.
Мужа бы! —
галдят скворцы
загадочно.
Стынет ночь.
И в ней,
по-исполински
шеи изогнув,
трубят
сохатые!
Отозвались горы.
Лес разбужен…
Чуя плавниками
зов
семьи,
вверх по речке
ломится
горбуша
в клочьях
темноватой чешуи!
По проселкам
зашагало солнце.
Зубры,
захрапев,
толкнулись лбами!
В петушином крике
день зашелся!..
И сама Земля
вопит по-бабьи:
«Мужа бы мне!
Мужа бы мне!
Мужа бы!..»
Крик ее
возвышен и тяжел…
На Земле —
веселенькая музыка.
И весьма способный
дирижер.
В тире
В районном тире —
типы.
Тип на типе…
Окно звенит от баса, —
приходит
рыжий Боря:
– А ну-ка, дай,
папаша,
центрального боя!
– Пожалуйста!
Пожалста!..
Стреляйте
на здоровьице.
Интеллигент ушастый
как на трамвай
торопится.
Он поливает,
шельма,
навскидочку,
с руки.
Рыдают сквозь мишени
личные враги.
– Получи сполна.
Вот тебе!
На!!
Серьезная красавица
загадывает сдуру,
прицеливаясь
в зайца,
попасть в аспирантуру…
Улыбка на губах…
Бах!
Бах!!
Детина
с видом мученика
объясняет кротко:
– Пальну —
сыграет музыка.
Пальну —
не станет кролика. —
А вокруг
неистово:
– Ишь ты!
Ишь ты!!
Над шуточками пыльными,
над непонятной злостью
качнулись —
вверх копытами —
жестяные лоси.
Дрожит медведь на ветке
возле попугая…
Мишени
безответны.
Их должность
такая.
«В дорогу хочет бабушка…»
В дорогу хочет
бабушка.
Все узелочки собраны.
Обрывки
тюля-бархата
по уголкам рассованы.
Живет не здесь,
а в тереме
с крыльцом,
с железной крышею.
На братьев злится:
где они? —
да ищет кошку рыжую.
Ждет кума
из Саратова,
не любит
песни шумные.
Кагора просит сладкого
и кофточку ажурную.
Не верит —
«скорой помощи»,
чай кипятит в половнике.
И у нее
до полночи —
поклонники,
поклонники…
Нелепа,
несговорчива,
глаза слезятся матово…
«Наймите мне извозчика,
уеду
к папе с мамою…»
Именины
Л. Я.
Было весело.
Было пьяно.
Было душно,
как в парнике…
Шестьдесят свечей
засияло
на торжественном пироге.
Длилось время.
Звучали тосты
и приканчивалась
икра…
Багровея,
бухгалтер толстый
постоянно кричал:
«Ура!..»
Постаревшая примадонна,
плотно севшая на кровать,
повторяла
хозяйке дома:
«Дура!
Годы надо
скрывать!..»
Лысый дядя
хвалил жаркое
и, задрав подбородок вверх,
лепетал
чего-то такое
про коротенький
бабий век…
А хозяйка,
вникая в речи,
не сердилась,
не горевала.
Наклонившись,
тушила свечи,
будто каждую
целовала.
«Чего бы это значило?..»
Чего бы это
значило? —
В пронзительных годах
живу все время
начерно.
И, видимо, не так.
Замахи
и дерзания.
В огонь
и из огня.
Урок чистописания —
увы! —
не для меня…
Что кончено,
что начато —
растаяло в ночи.
Все начерно,
все начерно, —
хоть «Караул!» кричи.
Зря
огород городится!
Гордиться не с руки:
вновь на огне
корежатся
года-черновики.
То лучшие,
то худшие,
протяжные,
как стон.
И дерево плакучее
склонилось над листом.
Сгорает,
осыпается,
трепещет на ветру.
Ехидно улыбается…
А если я умру,
оркестрик
перво-наперво
задребезжит взамен…
Мне так хотелось —
набело!
Не вышло.
Не сумел.
В День поэзии
«Никшни,
эстрада!
Будь проклята,
эстрада!
Изыди!
Провались в тартарары!..»
Тебя поносят
широко и страстно,
тебя опять выводят из игры.
Но им назло,
почти не удивляясь,
плывет по залам
«стихотворный чад».
«Дешевая»
клокочет
популярность,
«дешевые»
овации звучат.
Витийствует —
просите не просите —
«эстрадно-поэтическая моль»…
– Но кто же в залах?
– Там?
Наверно, психи…
– Какая туча психов!
Бог ты мой!.. —
…Товарищ «псих»!
Огромное спасибо
за эту вдумчивую тишину.
В поэзию кидается
Россия.
Как ливень —
в лето!
Как апрель —
в весну!
И наплевать
на чей-то визг нелепый
и нудное дрожанье шепотка:
«Вы пишете
все время на потребу…
а надо поскромней…
и —
на века…».
Века
веками.
Поживем —
обсудим…
Но продолжайся,
ежедневный бунт!
Партийная,
по самой высшей сути,
поэзия,
не покидай
трибун!
Не покидай!
Твой океан безбрежен.
Есть где гудеть
разбуженным басам!
Пусть в сотый раз
арбузом перезревшим
раскалывается
потрясенный
зал!
По праву сердца
будь за все в ответе,
о самом главном на земле крича.
Чтоб ветер Революции
и ветви
ее знамен
касалися
плеча.
Подарок
