Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
Обычный на первый взгляд день открыл его для меня с новой стороны, довольно неожиданной.
В тот день я очень торопился куда-то.
— Я тороплюсь. Можно в накладной сумму напишу числом? Хорошо? — сказал я, не очень интересуясь, что ответит субъект. В этот момент на моё плечо опустилась сильная могучая рука, а к лицу приклеился серьёзный взгляд бывалого воротилы бизнеса.
— Сударь, — начал он так серьёзно, но и в высшей степени культурно, что у меня перехватило дыхание, — я двадцать лет в бизнесе. Так вот. Чтобы вас не н@еб@ли, — сглотнув, — не н@еб@ли, — повторил, педалируя на слове «н@еб@ли», — пишите прописью, сударь!
Он явно хорошо понимал, что слово «обманули» не до конца передаст омут его эмоций и негодования по поводу былых обид. Видя его серьёзный настрой и весомые аргументы, я не рискнул спорить и заполнил накладную чётко и полно, как никогда ранее, как настоящий сударь.
Родина мечты
Край болот и мошкары,
Край берез, полынь-травы,
Речка, холм пологий, стог,
Соль в озёрах, город, смог,
Только степь да лес кругом —
Нет ведь гор в краю родном.
Проводов тяжёлых свист,
Будто в сказке, золотист
Храм высокий над рекой,
Клевер жёлтый луговой,
Сотни верст — и ни души,
Хочешь — пой, кричи, молчи…
Слушай речки голосок,
Ветра, в поле колосок
Можешь сжать в ладонях ты
Иль природу красоты
В красоте природы, эй,
Увидать среди ветвей.
Белый пух и ворожба,
Треск морозный, уголька
Жар в камине, на окне
Роза зацвела, во сне
Видишь ты иль наяву
Реку у зимы в плену.
Ты по ней идёшь туда,
Где мечтал бывать, но та
Сторона из века в век
Лишь видна была, а бег
Волн речных, теченье вод
Уносили в даль, и вот
Мягкой поступью идёшь
По косе песчаной, ждёшь
Чуда, новых красок дня,
Птицу, что не видел, пня
Трухлявого-другого,
Волшебства, мечты, иного…
Только вдруг река пошла,
Вскрылся лёд, и вновь она,
Как стена, перед тобою
Преградила путь собою.
И дороги в дом не стало —
Час была и вновь пропала.
Оглянулся ты вокруг —
Все знакомо там и тут:
Солнце то же, ветер, поле…
Это всё ты видел то ли?
Берег тот далёким стал,
Вновь чужим — о нём мечтал?..
Судьба
Дядя Миша — так звали этого, ещё не старого мужика мы с друзьями, хоть он и не приходился нам родственником. Был он старше нас лет на двадцать и имел двух детей нашего возраста. Однако мы общались именно с ним, а не с его отпрысками — он жил гораздо интереснее, и мы не чувствовали большой разницы в возрасте. Конечно, проявляли к новоявленному земляку уважение, было видно, что и он ощущал к нам отцовские чувства. Знакомство наше выглядело странно со стороны, но лишь на первый взгляд. По сути, мы были с ним примерно одинаковыми людьми — смелыми, весёлыми, зачастую непредсказуемыми и необычными. А все люди, как известно, тянутся к себе подобным, несмотря ни на что — в том числе и на возрастные ограничения.
Вместе с дядей Мишей крепко выпивали, закусывали, курили и разговаривали, обсуждали девок и политику, участвовали в доброй драке и добром деле. Он редко бездельничал, всегда творчески и изобретательно трудился и жил. С ним никогда не скучали. Культурой особо не блистал, однако мог легко расположить к себе почти любого, не ставил никого в неудобное положение — чувство такта, видимо, у него было врождённым.
По профессии он был каменщиком. Хороший каменщик — мастер своего дела. В последние годы престиж рабочих профессий упал, и многие считают трудового человека глупцом, а зря. Работа руками не менее сложна и интересна, чем труд умственный. Это просто иная стихия, другой ритм и стиль жизни, другая её философия. Дядя Миша кирпичную кладку ваял, как будто писал стихотворение четырёхстопным ямбом — чётко, точно и аккуратно; как художник, намечал совершенную форму стене, рисовал идеальный изгиб арки, ретушировал недостатки архитектурного замысла. Был он умелец и за свою работу не стеснялся брать деньги.
Дядя Миша всю жизнь прожил в Казахстане и, когда начался период безвременья, не спешил покидать насиженное место. Судьба многих наших соотечественников, выезжавших на социалистические стройки ещё молодыми, в девяностые годы была сломана, как и могучее государство, распластавшееся некогда в неге на одной шестой части суши планеты Земля. В Казахстане Мишу уважали. Конечно, этого приходилось добиваться и в спорах, и в ссорах с титульной нацией, что становилась с годами всё агрессивнее и наглее. Миша не робел и почти всегда оставался на коне.
В Россию ему всё же пришлось переехать. Но не из-за себя — ради детей.
— Скоро они вырастут. Пусть поступают в институт, ищут работу, заводят семью. Что там, в Казахстане, для них? Ни учебы, ни работы нормальной казахи не дают, с семьёй спокойно прогуляться по городу нельзя — взгляды и смешки постоянные вокруг. Чувствуешь себя как чужой в стране, где прожил много лет. Постоянно надо доказывать свою силу, чтобы с тобой считались. Я — ладно, уже привык, а детям трудно. В России выучатся, людьми станут, — так он нам объяснял, почему перебрался из степей северного Казахстана в степи южной России.
В Казахстане Миша жил хорошо. Потому, видимо, что хорошо трудился. Имел трёхкомнатную квартиру не на окраине, приличную машину, работу, друзей и знакомых, досуг, развлечения. Всего этого он в одночасье лишился. За бесценок продал «трёшки» — квартиру и машину да прикупил частный дом на окраине одного из крупных городов Сибири — только на это и хватило. Всю жизнь вкалывал, зарабатывал, а потерял всё, как и не было ничего. Дядя Миша не жалел и не грустил о былом, как и всякий нормальный человек. «Заработаю еще, — думал он, — что к этому добру прикипать, всё равно в могилу с собой не заберёшь».
Стал дядя Миша на новом месте работать за троих — надо же налаживать на что-то быт, со временем и жена нашла работу. Пошли в ближайшую школу дочь и сын. Всё вроде бы стало налаживаться. Казалось, всё закономерно — хороший человек должен жить хорошо. Но не тут-то было. Тоска грызла мастерски. Чувства, эмоции, воспоминания о Казахстане, где прожил большую часть жизни, не давали покоя. Временами наваливались грусть и мысли о несправедливости судьбы. По воле людей, порушивших Союз, он лишился всего. По воле боровшихся за личную власть остался не у дел, причём не став официально пострадавшим — его просто обманули, как и миллионы других жителей нашей большой страны. И дядя Миша начал выпивать.
Пили в нашем районе, как и во всей стране, многие. Пили зло. И напитки не отличались высоким качеством. Самогон был обычным элементом любого праздничного и не очень стола. Многие умирали — кто от отравления таким пойлом, кто от удушья в загоревшемся от окурка пьяного хозяина жилище. И дядя Миша однажды допился — хватил его инсульт, а потом и второй. От второго он уже не оправился — наполовину парализовало. Получил инвалидность. Ни о какой работе речи уже не шло. Главным кормильцем семьи стала жена, да оставалась ещё надежда на детей. Но они не спешили выходить в люди.
Сын рос вроде неплохим парнем, но… Чувствовались в нём некоторая надменность и показное геройство, которое до добра не доводит. Дочка была симпатичной, но недостаточно стройной.
Несмотря на уговоры отца, сын не захотел поступать в институт, а пошёл в армию. Попал в спецназ. После «учебки» сам попросился в Чечню. Воевал. Многое пережил, но судьба его хранила — ни ранений, ни контузий. Уже на гражданке после дембеля подрался с охранником казино, тот, защищаясь, выхватил табельное оружие и двумя выстрелами чуть не убил его. Пули прошили лёгкое. Был при смерти. Выжил, но стал инвалидом. Охранник, так же как и сын дяди Миши, служил в Чечне. Чеченская пуля всё-таки настигла пьяного героя.
Дочь после окончания школы о повышении образовательного уровня и не помышляла. Вышла замуж, родила. И стала жить с мужем и ребёнком в отчем доме, дабы не разбивать сердце родителя.
— Надежда умирает последней, но стоило ли ради того, что я имею сейчас, уезжать на чужбину, покидать насиженное место, знакомых, друзей? Не знаю! Возможно, и стоило, — сказал однажды дядя Миша, держа стакан самогона не парализованной рукой.
Всё было сном, моя любовь?
Последнее отдав, зима
Укрыла белой простынёй
Двоих, не спавших до утра,
Друг другу сотканных судьбой.
Два пламени слились в одно,
Мир погружая в тишину,
Вобрав вселенское тепло
И чернь укутав в седину.
Уже заря, уже рассвет.
Всё было сном, моя любовь?
Шепчу себе: и да, и нет.
Хочу тебя увидеть вновь!
Мысли из никуда
