Вера Меркурьева - Тщета: Собрание стихотворений

Долетевший с вами горный ветер
Мне донес подводный звон винеты,
Милой жизни легкое дыханье,
Взгляд любимых, чьи сомкнуты веки.

Отнесите им вы строчки эти,
С ними – все мольбы и все обеты,
И мое единое желанье:
К ним вернуться, и уже навеки.

Еще вот здесь, пока у нас,
Совсем близка, почти доступна,
Но миг – и скроется из глаз,
Неумолима, неподкупна.

А мы вздохнем (о, вздох Пьеро
Вслед горлинке – Киприды птице!)
И оброненное перо
Укроем в сердце, как в божнице.

Кто был недаром именован
Шеллинским в прошлый месяц май,
Когда, застигнут невзначай
И к нашей тачке пришнурован,
Стал невпопад ошеллимован –
Пусть за грехи, да через край.

Но если нам в ту бочку дегтя
Хоть ложка меду натекла –
То Ваши дивные дела:
Влит зуд редакторского когтя
В лит-труд со-авторского локтя
И четверть Шеллия – цела.

А те, кому ты был кумиром сам,
Кто вслед твоим стихам, твоим глазам,

Как мотыльки, летели, шли, влеклись,
Притягивались, падали – и жглись, –

О тех, об опаленных, об иных,
Ты помнишь ли, забывчивый, о них?

В свои тиски зажмет тебя тоска? —
Знай, то иной сожженная рука.

Не взвидят бела дня твои глаза? –
Знай, то иной горючая слеза.

Затянет пеплом сердца боль и кровь? —
Знай, то иной сгоревшая любовь.

Но если песней хлынет немота, –
Знай, то иной, обугленной, уста.

И если зашумит, как море, стих
О тех, об опаленных, об иных, –

То яблонь мира обирает цвет
Жестокий и невинный зверь – Поэт.

Он к нам слетел взорванным осколком
гранатным, взрывая нас,
не понимающих очень долго,
где правда – прежде или вот сейчас.

Но там, где стал он, там легло семя
жизни – прорастет, в срок взойдет
деревом, с которого – во время
мира – оберем цвет и плод.

Губы наши вспыхнут жаром цвета
багряной крови – в нас и в нем
одной. Глаза загорятся – это
они запылают его огнем.

И мы поймем, хотя бы и после
того, как переживем страх
разлуки с ним, что жизнь – вечно возле
него и нас, смертью смерть поправ.

Все потеряв, и бросив, и отринув,
покинув дом, и скинию, и склеп,
мы вышли ночью — несколько песчинок —
искать веками чаемый вертеп.

Пути к нему, смиряясь, волхв не знает,
о нем пастух, встречаяся, молчит.
Но вот гляди: с небес звезда двойная
льет синие и желтые лучи.

За ней, к нему. Но, затаив дыханье,
едва себе осмелимся сказать,
что светят нам в ее двойном сиянье
то светлые, то темные глаза.

Что здесь они тоскуют с нами рядом,
как мы — в дорожной тусклые пыли,
что там они взирают вечным взглядом
с высот небесных в глубину земли.

Что, может быть, как нам — они, кому-то
и мы — лучей таинственная быль,
А наше всё страдание и смута —
лишь звездная сияющая пыль.

Что в хороводе, легком точно воздух,
бескрайном, как весенние поля,
не различить нам — что глаза, что звезды,
не разобрать, где небо, где земля.

Что, наконец, не знаем лучшей доли,
как в небесах взойти на Млечный Мост —
и, обомлев от счастия и боли,
пролиться ливнем падающих звезд.

Перестоявшись, киснет нектар,
Впрок солят только огурцы.
Давно и «Новь», и сам «Прожектор»
Простерли к Вам свои столбцы.
Вас извещает Тахо-Годи,
Что он к осенней непогоде,
Мечтой иль Павловым влеком,
Готов издать Ваш первый том.
А Вы — писанием «методик
И восхожденья» занялись,
Вы — наш arbiter и стилист,
Инструментатор и мелодик!
Вот так-то, чтя полезный труд,
Поэты улицу метут.

Но нет, земли ничтожный сор
Не затемнит правдивца взор,
Не заградит уста поэта
Чужой молвы бездушный толк —
Свой щедрый дар, свой вольный долг
Ты вспомнишь, данник Мусагета!
Уйдешь от ласковых долин,
Как ветер волен и один,
Туда, к пустынной горной келье,
Где буря правит новоселье.
И там увидишь землю ты
Такой покинутой и пленной —
Что к ней рванешься с высоты
Потоком песни солцепенной.

Влача рифмованные цепи,
я говорила — или нет:
о дне рождения на свет,
о дне рождения в Вертепе.

О дне, в который дикий стрепет
слетел к нам, — полевой поэт, —
влача рифмованные цепи,
я говорила — или нет?

Кто задирался много лет
в немом и безответном склепе
и вышел к нам — и в песни трепет
он преломляет тень и свет,
влача рифмованные цепи.

Освобожденному — привет,
новорожденному — в Вертепе.

Пускай велит Вам разум разом
И дом, и город покидать:
Владивосток с Владикавказом
Сумеет сердце срифмовать.

Разлуки северная вьюга
Растает в памяти тепле.
Ах, все в гостях мы друг у друга,
И все мы гости на земле.

Когда Вертепу Вы явились,
Анчара острый иверень —
и Вашим чубом набекрень
и Вашим ямбом мы пленились.

Мы все стихами разразились,
кто бросив немощи, кто лень —
когда Вертепу Вы явились
Анчара острый иверень.

С тех пор, что год — разлуки тень:
поразбрелись, переженились…
Но уцелевшие решились
стихами вечно славить день,
когда Вертепу Вы явились.

Да, вечер был, скажу без лести,
достоин всяческих похвал.
Е. Редин, как "невольник чести",
гостей радушно принимал:

На примусе варил картошу,
селедю чистил, резал лук,
и рифм городил горожу,
и уж конечно — клюк да клюк.

А. Кочетков с большим талантом
литровку под полой припер —
а после резвым Росинантом
до света бегал в коридор.

Грустна (в кармане ни динара)
была Меркурьева сама,
без памяти от Сан-Бернара
и от Хохлова без ума.

Но вовсе не сова Минервы
их провожала до угла, —
а Ваша тень, пугая нервы,
в трусах и майке рядом шла.

Ворчала эта тень (без ссор Вы
подпишетесь, пролив слезу):
«В дым, в доску — пропасти и прорвы!
А я вот — ни в одном глазу».

Но не скорбите, — толку в том нет,
а тяпайте — пора давно
сюда, где любят Вас и помнят,
где ждут Вас рифма и вино.