Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений

I

Я прихожу сюда, как верный пилигрим:
Ты, город первых золотых видений,
Путем блаженных мук и горьких упоений
Мне сделался опять любимым и родным.

Как полюбил веселые мосты я,
И снег, сверкающий на солнце февраля,
И влажную лазурь, и главы золотые,
И стены ветхие Кремля.

И путь вдвоем, в полночный час, в пролетке,
Улыбок и очей безмолвный разговор…
Безлюдны улицы, железные решетки
Одели окна банков и контор.

О, путь изученный и слишком, слишком краткий,
Когда в сердцах растет восторженная жуть,
Головка на плечо склоняется украдкой,
И отдается вся взволнованная грудь.

Я пью с твоих ресниц младенческие слезы,
Покуда мы вдвоем, и переулок пуст;
И аромат измятой розы
Сливается с дыханьем милых уст.

II

Один я в тихом кабинете,
Шумит за окнами вода.
Возможно ли уснуть, когда
Еще не смыли слезы эти
Душистых губ твоих следа?

Шуми, вода! Я спать не стану.
Но миг любви уже далек,
Спадает с розы лепесток,
И сладко мне тревожить рану,
Целуя вянущий цветок.

Хочу обнять твои колени
И вылить, вылить без следа
Огонь, скрываемый года…
Греми, роскошный гром весенний,
Шуми, безумная вода!

III

Порхали звезды снеговые,
Прохожим шапки серебря.
Юдин над волнами Москвы я
Скитался ночью ноября.

И я склонился на перила
Уединенного моста,
Где волны плакали уныло
У облетевшего куста.

И думал я, безумья полный,
Всё той же мукою томим:
О, если б кануть в эти волны
Под небом, черным и пустым.

Ведь не осталось больше силы,
Чтобы бороться вновь и вновь…
Усни на дне речной могилы,
Печальная моя любовь!

Но умирал порыв бесплодный,
И вся душа моя тогда
Была угрюмой и холодной,
Как эта черная вода.

IV

Ее всё нет. Она обманет.
Моленьям горьким не внемля.
Уж вечер голубой туманит
Дворцы и купола Кремля.

Я подавляю приступ жгучий
Внезапно закипевших слез,
А подо мною мост гремучий
Шумит и гнется от колес.

Мальчишка на углу голодный
Прохожим продает цветки,
Уж веет сыростью холодной
От померкающей реки.

К чему букеты из сирени
Тебе, мой светлый майский день?
Ведь в этой кофточке весенней
Ты вся — как белая сирень.

Ты улыбнешься ль, взявши розу,
Простишь мне муки и любовь?
Или опять таит угрозу
Твоя нахмуренная бровь?

Нет, ты добра, как ангел Божий,
Ты мне простишь мой страстный бред,
Мою тоску… Но отчего же
Тебя всё нет, тебя всё нет?

V

Ты не пришла, и за город спешу я,
В больной груди удерживая плач.
Найдем ли мы хоть миг для поцелуя
Среди садов и многолюдных дач?

Иль не сужден мне поцелуй прощальный,
И мы с тобой простимся посреди
Чужих людей, и пред разлукой дальной
Я не прижму тебя к истерзанной груди?

Так вот конец любви такой горячей!
Так вот венец таких прекрасных грез!
Все ночи сохнуть в непрерывном плаче,
Встречать зарю средь бешенства и слез!

О, только б раз коснуться губок милых!
Последнего желанья побороть
Я не могу, я больше ждать не в силах…
Спаси меня, спаси меня, Господь!

VI

Удалось мне быть твоим соседом,
И шепнул тебе словцо исподтишка я.
Ты со мною рядом за обедом
Молчаливая и грустная какая!

Если б, если б хоть одну минутку
Нам проститься люди не мешали,
И обнять я мог мою малютку,
Что на кресле киснет в теплой шали.

Отчего ты, милая, надулась?
Иль меня стыдишься при народе?
Только дедушке приветно улыбнулась,
Старичку, одетому по моде.
Но добился я желанной ласки,
И утешил сердце хоть немножко.
А у милой сон смыкает глазки,
И в углу она воркует с кошкой.

VII

Я вижу вас опять, знакомые места
Веселых праздников, однообразных буден.
Уж наступил июль. Москва давно пуста,
И сам Кузнецкий Мост притих и стал безлюден.

Как это всё иным казалось в феврале:
И Вольф, и Теодор, и Шанкс, и Дациаро,
И ты, свидетель тайн, наперсник мой Ралле,
Кого не в первый раз поет моя кифара.

Я замедляю шаг, в невольном забытье:
У памятника, здесь, на месте этом самом…
Но, овладев собой, иду к Готье,
Где в самый зной свежо и пахнет книжным хламом.

Вот Мельпомены храм, где царствует фон-Боль,
А там — исчадие последних, модных вкусов —
Как новый Вавилон, воздвигся Метрополь,
Исконный твой очаг, великолепный Брюсов.

Учитель и поэт! я верю в наш союз,
Тебя поет мой стих и славит благодарно:
Ты покорил себе иноплеменных муз,
И медь Пентадия, и вольный стих Верхарна.

Но дальше, дальше в путь. Как душно и тепло!
Вот и Мясницкая. Здесь каждый дом — поэма,
Здесь всё мне дорого: и эта надпись Пло,
И царственный почтамт, и угол у Эйнема.

Где ты теперь, богиня этих мест?
Встают, как наяву, в моих бессонных грезах
Твой взор задумчивый и твой пластичный жест,
Пушистое боа и шляпа в мелких розах.

Ты примешь ли опять влюбленные стихи,
Которые от всех я так ревниво прячу,
И марципанные конфеты, и духи,
И розы алые, и жизнь мою в придачу?

I

Когда уходит солнце в час заката,
Ужель навек бросает нас оно?
Ужель с тобой проститься без возврата,
Когда все вещи полны аромата
Твоих духов, пьянящих, как вино?

Могу ли оскорбить тебя укором,
Могу ль проклясть свиданья сладкий час,
Как вспомню детский капор, под которым
Блистают щеки розовым фарфором,
Горит огонь китайских узких глаз?

Ты говоришь невинно-лживым взглядом:
«Твоя, твоя: люби и не ревнуй».
Но завтра с ним тебя я встречу рядом
И тороплюсь насытить сердце ядом,
Впивая твой неверный поцелуй.

II

Тринадцать лет, небрежность детской позы,
В глазах желаний первые огни,
Шалунья ножка, губки цвета розы,
Стихи Грессэ и легкого Парни.

Игра любви тебя пленила рано,
И после бала ты не знаешь сна,
И целый день, не в силах встать с дивана,
Твердишь себе: я влюблена, больна.

Тебя увлек воспитанник Лицея,
Тот, у которого с иголочки мундир,
Но ты горда, и внемлешь, не краснея,
Речам подруг, насмешниц и задир.

Всё новых жертв алкает твой избыток:
В отставке он — вчерашний лицеист,
И полн альбом бесчисленных открыток,
Где всё один излюбленный артист.

Ища забав, ты тратишь дни без счету,
Как юный бог, не знающий забот:
Танцуешь в понедельник, а в субботу
Танцуешь вновь, танцуешь целый год.

Играй, играй, пока гроза далеко:
Ты рождена для танцев и пиров,
Играй, играй под темным небом рока,
Любимица ликующих богов.

Но иногда среди тревоги бальной
Весенний взор на мне останови,
Услышав зов, знакомый и печальный,
Всё тот же зов рыдающей любви.

III

Тебя зовут стихи мои невольно,
Когда я вновь печален и влюблен,
Когда мне так невыносимо больно…
Поговорим, приятель жизни школьной,
Шалун в отставке, милый Коридон.

Супруг! отец! развеселись хоть крошку
И строгий пост на время разреши,
Солидным мужем стал ты понемножку,
Я ж за одну хорошенькую ножку
Готов отдать спокойствие души.

Да, ты счастлив, а я в тоске унылой
Стенаньями бужу ночную тьму.
Нет, никого не назову я милой,
И если жизнь ответит мне могилой,
Я этот дар с покорностью приму

Довольно слез: всему должна быть мера.
Я лиру взял, и в сладком забытьи
Лечу на крыльях рифмы и размера.
Есть край любви — блаженная Кифера,
Туда направим легкие ладьи.

Дитя Амур нам в рог призывно трубит,
Из темных рощ стремятся пастухи…
Прочь, прочь от нас кто не горит, не любит.
Пускай любовь измучит и погубит,
Лишь ей одной молитвы и стихи.

IV

Пастухи поют в свирели
Над простором синих струй.
Первым шагом к сладкой цели
Будет робкий поцелуй.

Позабыты все угрозы,
Все мучения зимы.
Посмотри, как пышно розы
Разукрасили кормы.

Мимо нас плывут пещеры,
Гроты, рощи и поля.
Мальчик розовый Венеры
Нам смеется у руля.

V

Я был неправ, я был в сетях обмана,
Ты, как всегда, передо мной чиста.
Средь зимнего, морозного тумана
Мы вновь вдвоем, и заживает рана,
И ласковы замерзшие уста.

Колдуют чары синей, зимней сказки,
Ты в капоре — как фея детских снов;
Закрывшись муфтой и прищурив глазки,
Ты вся зовешь к желанию и ласке,
Волнуя томным запахом духов.

О, только б длилось счастье зимней ночи
Я не хочу, чтобы заря взошла…
Позволь взглянуть в возлюбленные очи,
Позволь сказать, что жить не стало мочи,
Когда ты так прекрасна и светла.