Иван Барков - Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова

Постой, княжна, постой и не спеши,
Успеешь быть еще у чорта на плеши.
Внемли мои слова: твой Мудорван любезный
Живет и дрочит хуй; отри потоки слезны!

Не льстишь ли, ах! ты мне, елдой его маня?

О небо, оживи сим щастием меня!
Вещай, о верный раб, скажи нам все подробно.

Мне храбрость княжью всю изъяснить неудобно,
Скажу лишь только то: в темнице князь сидел,
Однако он на смерть без робости глядел,
Которую ему мы все приготовляли
И точно твой приказ жестокий исполняли.
Елдак уж Хуестан ужасный свой вздрочил
И к жопе княжеской близенько присучил;
Мы, князя наклоня, все в страхе пребывали
И Хуестановой шматине трепетали,
Как вдруг престрашный хуй князь вынул из штанов.
Мы хуя такова не зрели у слонов!
На воинов он с ним внезапно нападает
И в нос и в рыло их нещадно поражает.
Подобно как орел бессильных гонит птиц,
Иль в ясный день, когда мы бьем своих площиц,
Так точно воинов он разогнал отважно
И, хуй имея свой в руках, вещал нам важно:
«Хотя меня мой брат на казнь и осудил,
Но он неправедно в сем деле поступил;
А сделал он сие пронырством Хуестана.
Так должно наказать теперь сего тирана!»
Мы слушали его, не зная, что сказать,
Не смели мы ему от страху отвечать;
Один лишь Хуестан дерзнул пред ним яриться
И с князем дерзостно схватился он браниться,
Однако же рукой держался за штаны
И помощи себе просил у сатаны.
Тут вонью воздух весь в темнице наполнялся,
И знатно Хуестан от страха обдристался.
Но твой прехрабрый брат, презревши вонь сию
И приподняв рукой шматинищу свою,
Ударил ею в лоб злодея Хуестана
И на землю поверг елдой тирана.
Потом поднял его и на хуй посадил
И по муде в него елдак свой вколотил.
В говне хоть от него он весь и замарался,
Однако же наш князь сего не ужасался;
Держал он в нем елду престрашную свою
До тех пор, как он жизнь окончил на хую.
Вот что о князе я донесть теперь дерзаю
И мужество его достойно выхваляю.

О день, щастливый день! но где ж теперь мой брат,
Скажи скорее мне.

Теперь пошел он в сад,
Он тамо на пруде старается обмыться,
Ведь пакостно ему в говне пред вас явиться.

Княжна, се твой жених и цел его елдак.

Воистину ль я зрю, возлюбленный, твой зрак?

Я жив, дражайшая, я жив и торжествую
И должен жизнью я сему большому хую.

Когда уже то так, что ты остался жив,
Так будь, любезный брат, навеки ты щастлив;
Я Пиздокрасину шентю тебе вручаю
И еть ее ни в пост, ни в праздник не мешаю.
Лишь только ты в нее послюнивши клади
И толстою биткой пизды не повреди.
А обо мне прошу при первом помнить взводе.

Теперь, любезный брат, ты отдал долг природе!
А я елдой княжну потщуся пощадить,
Чтоб частой еблею ее не надсадить.

Любезный Мудорван, откинь ты страх сей вздорной!
Конечно, не ебал ты женщины задорной.
Во весь я хуй тебе позволю себя еть,
Для друга милого я рада все стерпеть.
Да я притом еще скажу тебе не ложно,
Что кашу маслом ввек испортить невозможно.

Княжна, ты ведаешь кручинушку мою?
Когда позволишь зреть махоню мне свою?
Когда прикажешь вбить любви предолгий знак?
Иль будет ввек тобой томиться мой елдак?

О, князь, престань, прошу являть ко мне амур.
Я знаю, что ты князь, не подлый балагур;
Ты знаешь подлинно, что я еще все целка
И что еще моя узка безмерно щелка.
И так возможно ль мне пребыть в твоей любви
И видеть, чтоб твой уд обмочен был в крови,
Как раком действуют, как веселят встоячку,
Как тешутся бочком, как порются влежачку.
Всего не знаю, князь, и столь я в том глупа,
Что вместо под попа ложилась напопа.
Битку с коклюшкою мне трудно распознать,
Хоть и склонна б была тебе, князь, подъебать,
Хоть вздумала бы я смяхчить твой штанной рог,
Но есть мне хочется — купи сперва пирог.

Когда ты мяхкой съешь, княжна, пирог иль сайку,
То со сто пернешь раз, как вколочу я свайку.
Узнав мою к тебе безмерную любовь,
Позволь, чтоб я пролил в шентю кипящу кровь
И насладил тебя любезныя отрады.
Не буду утомлять тебя я без помады,
Или когда тебе со мной противен блуд,
Хотя почувствуй, коль несносно страждет уд,
Любовной поражен он страстью, горемыка,
Желает лютого избегнуть хуерыка.

Я знаю, князь, твое мучение и страсть
И коль твои штаны упруга порет часть.
Давно бы я была пленна твоей любовью
И скоро б запеклась моя махоня кровью,
Но ужасом меня стращает твой талант,
Что отстегнул теперь широкой штанной бант.

Не ужасайся, ах! ты онаго героя,
Мы будем тешиться между собою стоя,
Лишь презри толщину с длиною естества
И что его красна и кругла голова.
Почувствовав собой, что то повсюду гладко,
Узнаешь, коль пребыть в союзе тесном сладко.
Ты будь пастушкою, я буду пастушком
И стану забавлять тебя своим рожком,
Чтоб ты довольна быть могла моей свирелью,
Старайся подпевать приятною мне трелью
И больше тщетного сомненья не имей,
Скажи, не думавши: забей, о князь! забей!

Что отказала я и не хочу дать слова
И что кажусь тебе несклонна и сурова,
То пять тому назад прошло уже недель,
Как клейстером свою замазала я щель,
Итак, хотя сильна твоя ко мне докука,
Да только мне терпеть несносна будет мука.

Я ворванью готов намазать плешь тот час
И в дехте обмочить муде мои сто раз —
Ты только лишь, моя дражайшая, склонися
И расщеперь свою…

Напрасно, князь, не льстися
И не старайся, ах, чтоб ты в мою красу
Претолстую свою запрятал колбасу:
Трепещу я от ней.

Увы, ахти мне, ах!

Ужель от моего княжне таланта страх?
О, лютая судьба и грозная минута!
Почто, любезная, сурова ты и люта?
Когда бы я на то желанье устремлял,
Чтоб только о тебе без пользы воздыхал,
На тщетные б мои тогда взирая вздохи,
Нечестные одни смеялися бы плёхи!
Сердечным пламенем нещастной весь горю,
Устами я воплю, не жопой говорю:
Склонись, дражайшая, склонись в любовь и верность,
Почувствуй штанную мою к тебе усердность.
О, если б щастлив я одной тобою был,
С мудами бы в тебя ствол жалостный врубил.
Но мучусь всякий час, терзаюсь без отрады,
Иль пенжить бедному кобыл пришло с досады?
Любезная, увы, хоть тем меня утешь,
Позволь, чтоб закалил в тебе плачевну плешь;
Холодности во мне, верь, столько не достанет,
И для тебя елдак конечно всяк час встанет.
С биткою сердце все тебе я поручил,
А ты отдай шентю, чтоб я в нее всучил.