Иван Барков - Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова

Недавно знаком тем он гордо возносился
И без стыда биткой тщеславясь похвалился,
Что Миликриса той давно уже пленна,
Хотя им никогда не тронута она.
В то время как хвалить талант он свой старался,
Бант у штанов его внезапно оторвался —
Велик и страшен вдруг всем виден стал урод,
Зардевшися в лице и свой разинув рот,
Свирепый обратил к прелестным взор девицам,
Прилежно стал мигать он, ах, завистным лицам
И знаки тем во всех смущенные вперил.
Дурносов тут свою кручинушку открыл:
Он дерзко говорил: «Позволь зреть, Миликриса,
В шерсти ли у тебя махоня или лыса».

Какой удар даешь противной вестью сей,
Что хочет у меня похитить сей злодей,
Противник, коего карать комар восстанет,
Иль разве мой елдак совсем уже увянет,
Тогда я попущу ему ругаться мной
И отымать мои утехи и покой.
Отмщу ему, отмщу, и месть не отлагаю,
Я злобный дух его немедленно скончаю,
За честь свою и дочь мстить будет и отец,
Ступай и поражай предерзкого вконец.

На верность я твою и храбрость полагаюсь,
Отмщай, на то и я охотно соглашаюсь,
Но мало удержи геройский подвиг твой,
Чтоб толстой он тебя не повредил биткой,
Разумные не вдруг дают себя в отвагу,
Чтоб иногда самим не упустить в корчагу.

Коль скоро мстить врагу меня то нудит зло,
Чтоб простираться то далеко не могло,
Но если оного кто корень истребляет,
Тот весь приход его, конечно, скончевает.

Что корень уменьшить нельзя врага сего,
То явствует длина и толщина его.
Представь же ты, Фарнос, в своей премудрой мысли,
Когда б мои муде, что на аршин отвисли,
Короче, как твой нос, кто сделать похотел,
Великий бы ущерб я от того имел.
Когда и у дерев верхи кто подчищает,
То в толщину расти чрез то им помогает,
Подобно если верх от корня отрубить,
Излишней толстотой ствол может наградить.

Смотри, сколь он в таком рассудке остр глубоком
И сколь далеко зрит своим прозрачным оком,
Что толстоту ствола Дурносова проник,
Знать, мстить за честь свою ему не приобык,
Отважусь я один…

Смягчись, Фарнос дражайший!

Препятствуют мне вслед идти муде тягчайши,
Я рад бы купно с ним за дочь свою отмстить,
Да только у меня и так дыра болит.
Отмщение в его я оставляю воле,
Пусть мстит, коли его дыра моей поболе.

Участник ты во всех делах моих, мой друг,
Взирай на яростный ты сквозь литонью дух,
И се тебе открыт гусак, сычуг и печень;
Я только для тебя всегда простосердечен.
По внутренним моим узнаешь ты частям
И не по ложным сам уверишься словам,
Колико раздражен и сердцем каменею,
Чтоб в сей час казнь воздать достойную злодею,
Который мой покой дерзнул поколебать,
Которую люблю на свой салтык склонять,
Дурносову тому я говорю за рану,
Котору сделал мне, всей силой мстити стану,
Лишь только оного злодея истреблю,
Сколь Миликрису я прекрасную люблю,
Тем тот час докажу, всем знать дам без разбору,
Что столько ж есть во мне, как в нем пехать задору.

Хотя противника велит карать закон,
Хотя и жалости в том недостоин он,
Что разлучать тебя с любезною дерзает,
С той, от кого твое в штанах все сердце тает,
Не можешь ли его горячность испытать
И мысли тайные все точно распознать,
Что если пред тобой с презрением гордится,
То будешь ли за то по правде ты сердиться?
Насильно милу быть нельзя, ты знаешь сам,
Где нету милости, приятности нет там.

Она приятна мне, не меньше я ей мил,
Хоть дела не было, хоть скала не всадил:
По минам усмотреть ее то мог прелестным,
По обхождениям и случаям известным,
Какой пылает жар в драгой ея щели,
Желала б, чтоб шентю чесали кобели,
А я поступками, геройством и дородством
Не мог воспламенить огня и благородством,
Соперник скалом мнит в ней жар произвести,
А пламень воспалить горячестью в шерсти.
Я ону возвратить хочу с ея красой
И нежной напоить венериной росой.

От влаги нежный цвет нередко увядает,
От влаги и шентя обыклу сласть теряет.
Цвет нежный с солнечным сиянием блистает,
От солнечных лучей красу всю занимает.

От собственных доброт краса ея и честь
Умножится и ввек в веселье будет цвесть,
Кого своими я великими дарами
Возвышу и сравню с пресветлыми лучами,
Лишь только бы судьба не делала препон.
Я щастью своему восставлю сей урон.

Сколь шастия в любви велик есть недостаток,
Столь будешь ты потом к ея отраде сладок,
Как склонность объявит тебе в том Долгомуд,
К чему издавна ты употребляешь труд.
Старайся, чтоб он был твоим усердным другом
И не был чтоб к тебе в намереньи упругом.

Я дружеский совет потщуся сохранить,
Чтоб Долгомудовым наперсником мне быть.
Он в старости своей почтёт меня за сына,
И милосердая ко мне любви богиня
Со временем его мне дочь препоручит,
Со временем любовь мою к ней совершит.
О! если б я его мог облегчити древность
Или прогнать печаль; а я есть перва ревность —
Довольно молено мне в нем милость преобресть,
По крайней мере б он скорее был мой тесть.
Чрез мой поступок бы и честность благонравну
Вперил бы о себе в него надежду явну.
Достойным бы себя я показал того,
Чтоб нонче чтил меня за зятя своего.
Но напротив того проклятого злодея,
Который, честности отнюдь не разумея,
Препятствовать моим желаниям дерзнул,
Хотя в красавицу ни разу не воткнул.
Пред всем бы обругал и обесславил светом
И сделал бы всех злых живым его портретом:
Пусть зависть бы тогда преподлая его
Старалась верх отнять блаженства моего,
Когда бы я его за тварь вменил негодну
И предпочел бы честь свою пред ним природну,
Своим бы счастием драгая веселясь,
В весельи бы тогда сказала мне тотчас:
О, сколь щастлива я супругом толь достойным,
При коем сладким сном и житием спокойным
Вовеки я себя увеселять должна.
На то одно она, на то и ролсдена,
Чтобы иметь таких супругов благородных,
А не таких, каков Дурносов есть подобных,
Которому всю честь любовный знак дает.
Пусть с толстым елдаком злодей сей пропадет!
Пока свет солнечный сиять на небе станет,
Пускай любви его толика знак истает.
Спешу исполнить то.

Веди к концу твой труд.
Удастся то тебе скорей, во что кладут.

Избранна голова, почтенна сединою
И изукрашена муд ветхих долготою,
Толкающий в штанах обширный блеклый гуж,
Начальник дряхлости, нежно-желанный муж,
Почтенный Долгомуд, твою я видя склонность,
И жалобы творю на мерзку вероломность
Той редкой красоты, которой ты отец:
Она, мне слово дав, солгала наконец.

Не странно ли сие необычайно дело,
Чтоб дочь моя на то отважилась так смело,
Забывши над собой родительскую власть,
Так смела ль бы она в такой проступок впасть,
Без воли отческой давать другому слово?