Мария Визи - A moongate in my wall: собрание стихотворений

Долго брели мимо чуждых становищ,
кров находили в чужом шалаше,
много в пути растеряли сокровищ,
только одно сохранили в душе.

Вот, посадили горчичное семя
в нас приютившей далекой стране,
даже за это короткое время
первый росток появился к весне.

Если ж теперь вспоминаем при встрече
прошлые горькие наши пути,
Боже, прости нам тоску человечью,
память жестокую нашу прости!

Ветер, ветер, печаль развей…

В городе Козельске было сорок церквей,
а теперь все, что есть, —
шесть.

В одной еще можно молиться, стоять,
забиты, забыты другие пять.
Давно в дверях не стоит толпа,
давно к дверям заросла тропа.

А в Оптиной Пустыни кирпичи
разбросанные лежат,
нигде не горит ни одной свечи,
и колокола молчат —
молчат, потому что разнесены
по дальним концам большой страны,
и древних икон потерялся след —
там, где были, их больше нет.

Только один в лесу стоит
брошенный, старый, намоленный скит.
И расцветают, как прежде, весной
цветы за разбитой церковной стеной.

Светилось озеро тихим светом
послезакатного торжества.
С низким поклоном и приветом
к самой воде сошла трава.

Еще по воде ходили блики,
еще розовела поверхность вод,
еще последние птичьи клики
сзывали к вечерне свой приход.

Но кто-то песню запел людскую
на дальнем краю лесной глуши,
как будто хотел рассказать, тоскуя,
великую скорбь земной души,

и птичьи клекоты замолчали,
и стало тихо по всей земле,
и только эхо людской печали,
дрожа, катилось в озерной мгле.

Шлю поклон дорогим крестам,
что остались в далеких странах.
Будет скорая встреча нам —
на нездешних меридианах.

Через звезды и облака,
сквозь тумана легкую проседь
донесет нас жизни река
в бухту общую якорь бросить.

Там свернем свои паруса.
Утро встреч уже недалеко!
В небе тонкая полоса
розовеет уже с востока.

Полустанок. Лесная просека,
железнодорожный путь.
Платформа. Два человека.
Осенних сумерек муть.

Возле стойки чьи-то пожитки.
Едва освещен вокзал.
Буфет. Самовар. Напитки.
Третьего класса зал.

Уже не помогут слезы,
уже ни к чему упрек.
Тяжелый лязг паровоза.
И последний слышен звонок.

И снова пуста просека,
исчез последний вагон.
Одинокая тень человека
покидает пустой перрон.

Высохли ветки
чахлых осин.
Выросли детки
тяжких годин.

Взором окинув,
простились к утру.
Крона осины
дрожит на ветру.

В палевом свете
сонной земли
в даль на рассвете
лодки ушли.

Годы забыты.
Сны отцвели.
Корыто
разбито
лежит в пыли.

У горы, у самого подножья,
над лозой зеленой вырастая,
малая ютится церковь Божья,
белая, дощатая, простая.

Если приведет туда дорога,
посмотри на голубую высь,
задержись минуту у порога,
на святую дверь перекрестись.

И войдя, где клубы фимиама
путаются с сумеречной мглой,
не забудь поставить свечку прямо,
где посередине аналой.

Все. И больше ничего не надо.
Ты минуту постоишь в раю.

Пусть теперь вечерняя прохлада
легче ляжет на душу твою.

В городах столичных и уездных
и в далеких, бедных деревнях
потонули в сумеречных буднях
призраки оконченного дня.

Радости недолго золотились.
Размоталась спутанная нить.
Люди засыпали, точно силясь
горе и заботы отстранить.

Добрый ангел, крыльями своими
принеси благословенье сил
пусть легко прокатится над ними
голубая, светлая весна!

Пусть для сердца, что за день устало
от тревоги или суеты,
на краю глубокого провала
голубые расцветут цветы.

Блестят облака все так же жемчужно,
и их отражает пруд,
и птицы взлетают, как прежде, дружно,
и так же звонко поют.

Все так же спокойна лесная дорога,
где мы ходили… давно.
Только сердце бьется глуше немного,
и к вечеру раньше темно.

Лес золотится вечерней зарей в октябре.
Маковки церкви за лесом блестят на горе.
Легкий, как шарф, наползает с болотца туман.

Вдруг вереницей
с поля взвиваются птицы
в дальний полет, на зимовку,
до солнечных стран.
Отблеск холодный. И бледное солнце садится.

Осень. Темнеет и меркнет небесный экран.

Страшные звезды, огромные белые звезды
сыпятся, сыпятся — белые искры в глазах.
Ночь, и ни звука, и птицы попрятались в гнезда…
Белый туман от болота лежит на низах.

Там, за забором, по краю глубокого лога
Мимо напрасно широко открытых ворот,
ясно белея, змеится до леса дорога,
та, по которой никто никогда не придет.

Лес силуэтом чернеет вдали за болотом.
Ах, не дождаться ни сна, ни рассвета, ни дня!
В темный пустырь, на безлюдье открыты ворота…

Где же ты, где ты? Зачем ты покинул меня?

Уже не будет в жизни чуда,
и дни мои теперь тихи.
Я больше никогда не буду
писать веселые стихи.

В певучей тьме тосканской ночи
теперь, печальна и проста,
одна сойду от Santa Croce
глядеть на Arno у моста.

Третий год у моих ворот
белая верба весной цветет.
Что б я ни делала, все нет-нет
взглянешь на этот пушистый цвет.

Бывают дни, и не так редки, —
что сердце мается от тоски,
и вдруг увидишь ее в окно,
и будто сразу не так темно.
А есть ведь люди — таков наш свет —
что любят вербу — а вербы нет…

Все вехи пали
на талом льду —
верно, едва ли
я путь найду.

Далекий берег
туман закрыл.
Назад — не верю,
что хватит сил.

Казалось, было
на целый век —
переходилось
так много рек!

Но эта-таки
пошире всех —
в вечернем мраке
не видно вех…

Зажги мне. Боже,
одну звезду!
Тогда, быть может.
я путь найду…