Марк Тарловский - Молчаливый полет

Кто ты, память? — зверь допотопий,
Что сквозь темя глядит назад,
Или духа бег антилопий,
Прозревающий наугад?

Сколько грустных воспоминаний,
Чей запутан, затерян счет,
Сколько песен, пропетых няней,
Нас, как призраки, стережет!

Сколько, память, с собой мы тащим!
Сколько гнилостных рваных ран
Проецирует в настоящем
Серебрящийся твой экран!

Неужели всё это было
И в прошедшее отошло?
Неужели с темного тыла
Третьим глазом мой мозг ожгло?

И не в будущем ли всё это,
В предугаданном наяву, —
Голос милой и колос лета,
До которых не доживу?

Погибели ищут фрегаты
И колониальных благ.
Вот залпом уважен триктраты
Гавайский архипелаг.

В подзорной трубе капитана —
— О в плоть облеченный миф! —
Туземная вьется лиана,
Прибрежный нежится риф.

За Куком звенит парусина,
Он взор отточил остро,
Он остров дарит нам, как сына,
Как песню дарит перо.

Капризу, хозяйской причуде
Творящего острия
Обязаны черные люди
Всей радостью бытия.

О выдумщик дерзкий! Ты чалишь,
Кормила сжав рукоять,
К народам, на карте вчера лишь
Начавшим существовать.

Но там, в сочиненном тобою,
Под палицей дикаря
Ты гибнешь — ты вынужден к бою,
И поздно рвать якоря…

Так мир, зачинающий войны,
В классовом гибнет бою,
Так в спичке огонь беспокойный
Жжет мать родную свою.

Так часто тому капитану,
Что дал нам имя свое,
Наносит смертельную рану
Грехов сыновних копье.

Так полон ты, трюм мой хозяйский
Рифмованной чепухи,
И мстят мне за то по-гавайски
Отцеубиийцы-стихи.

О, скорбный фрегат капитаний!
Вступая в кильватер твой,
Мы гибнем от наших созданий,
От выдумки роковой…

На съезде деятелей связи
(Не помню только на каком)
Почтовых язв и безобразий
Был обнаружен целый ком.

И уверял один рассказчик,
Что из президиума там
Вдруг встал простой почтовый ящик
С приветом центру и местам.

«Я стар и вдрызг несовершенен…
(Он так сказал! Он был так мил!)
Меня еще товарищ Ленин
Слегка за шалости бранил…

Чтоб мир ценил мои заслуги
(Тут он издал печальный всхлип),
Я разработал на досуге
Почтовой связи новый тип.

К пивной, товарищи, бутылке
Приложим марку и печать…
Пока не кончил я, ухмылки
Прошу ехидные сдержать!

Затем, письмо в бутылку сунув
И спрятав адрес под стеклом
Ее в простор морских бурунов
Швырнем, за пенный волнолом;

Бутылку выловит акула,
Акулу выловит моряк,
Посмотрит, много ли сглотнула
И чем живот ее набряк,

Найдет письмо — и адресату
Его доставит без хлопот…
Хотя немного и по блату,
Зато какой переворот!..»

Еще не смолк басок железный
В почтово-ящичном нутре,
А уж президиум любезный
Евонной хлопает сестре:

«Увы, почтовая открытка,
Лишившись прыткости былой,
Теперь я — символ пережитка
У Наркомсвязи под полой.

Я — символ вялости и лени,
Я людям путаю дела,
И я, нуждаясь в новой смене,
Ее себе изобрела.

Я вам рублевку предлагаю:
На ней вы можете вполне
Писать каракулями с краю
Всё, чем вы пачкали на мне.

Через кассиршу и торговку
И всяких сделок переплет,
Я гарантирую, рублевка
На адресата набредет…»

Еще открыточным сопрано
Был пышный зал заворожен,
Как провода, зазвякав рьяно,
Полезли тоже на рожон:

«Сдаем и мы, — они запели, —
Невмоготу нам, как ни жаль!
Порой депеша в две недели
Ползет по проволоке в даль…

А ведь по нашему же брату,
По брату проволочных струн,
Шныряет в цирке по канату
С завидной скоростью плясун.

Манежа круглого колодец
Ему не страшен — он упрям.
Так пусть бежит канатоходец
По медным тропкам телеграмм!

Пусть он несет по всем просторам,
В срок и не требуя на чай,
На серых бланках — “Еду скорым”,
На бланках “молния” — “Встречай”!..»

От трех подобных предложений
Пришли в волненье почтари,
Но были в ходе бурных прений
Раскритикованы все три,

Хотя тайком передавали,
Что за фантазии разбег
И ящик там премировали
И двух других его коллег.

Вот и выдержан карантин,
И шлагбаум скрипит московский…
Можно двигаться, Константин
Эдуардович Циолковский!

Годы движутся чередой
Мимо двориков, мимо звонниц, —
Вы по-прежнему молодой,
Вы по-прежнему македонец.

Вам, дерзающему юнцу,
Встарь завидовали архонты,
Сквозь профессорскую ленцу
Вы таранили горизонты.

Только древний ли вам чета,
Вождь Иллирии, бич Ирана?
Прогремела ль его пята
От Меркурия до Урана?

Слава мужа ползет, как танк,
Александра несут фаланги,
Внуки двинут на Марсов Ганг
Ваши звездные бумеранги.

Не дряхлеющий Галилей,
Седобровые сдвинул дуги, —
То над армиями нулей
Снег отечественной Калуги.

С бесконечностью интеграл
Переглянется во вселенной:
— Разве кто-нибудь умирал? —
Спросит символ недоуменный.

Если горе постигло б мир,
Всё так сникло б, там всё притихло б,
Но Калужский гремит Эпир,
И в эфире — ракетный выхлоп!

Как Эпирский молокосос,
На коне покорявший расы,
Вы обходитесь без колес,
Мироплаватель седовласый.

Пышет пламенем Буцефал
Книгочета и звездочия:
На Юпитере — перевал,
На Сатурне — Александрия.

Удаляется красный свет
Погромыхивающей тучки,
Милой родине шлет привет
От учителя-самоучки…

Но, когда он, до самых пят,
Станет бронзой над молодежью,
Чем счастливцы его почтят,
Что положат к его подножью?

— О планетные летуны!
О сегодняшние химеры! —
Камень, вывезенный с Луны,
Странный папоротник с Венеры…

Пять суток мелькает, пять суток
В откосах разрезанный лёсс.
«К чему так? что так? почему так?» —
Бормочут ободья колес.

В степях познает северянин
С Востоком смешавшийся Юг.
Простор их, как зверь, заарканен,
Как жернов, он ходит вокруг.

Простор их круглее и площе
Степных бабокаменных лиц,
Там крепнет на зелени тощей
Заветный кумыс кобылиц.

Горбун, именуемый «наром»,
В чьи ноздри продет мурундук,
По тамошним долгим сахарам
Проносит раздвоенный тюк.

Верблюжьи покоятся кости
При гулком стальном полотне,
И едут московские гости
К далекой казакской родне.

____________________________
Джолбарсы у круч Алатау
Справляли кошачьи пиры,
Но не было признаков «мяу»
В раскатистом тигровом «ры».

Трещал саксаул на мангале,
И слушал ночной властелин,
Как люди в кибитке слагали
Стихи вдохновенных былин.

И вторил им ропот джолбарса:
«Террпеть не м-могу еррунды»,
Когда на коня-малабарца
Садился батыр Кобланды,

Когда отнимала измена
И с глаз уводила навек
Любимейшего Тулегена
У преданнейшей Кыз-Жибек…

Как шкура с разводами ости —
Фольклорные дали в окне,
И едут московские гости
К далекой казакской родне.

___________________________
Пять суток по рельсам кочуя,
Номады, мы вспомнить могли
Глухую пятивековую
Историю здешней земли.

Пятнадцать к ней только прикинув
Последних прославленных лет,
«Похожих на них исполинов, —
Мы скажем, — в истории нет!»

Обнять ее в очерке кратком —
В том нет никакого греха,
Полутора ж этим десяткам
Бумаги нужны вороха.

Словами не склонные брякать,
Беречь тут умеют плоды —
И сочного яблока мякоть,
И рыхлую россыпь руды.

Затем что и в шири и в росте
Тут с веком пошли наравне,
И едут московские гости
К далекой казакской родне.

_________________________________
В свинцовых глубинах столетий,
Среди глинобитных конур,
Одну из крепчайших мечетей
Сложил в Туркестане Тимур.

И, мимо нее проезжая,
Потомок Тимуровых орд
За кружкой вагонного чая
Наследием древности горд.

Он слышал, — почти до Чимкента
Тянулся живой виадук,
Одна непрерывная лента
В сто тысяч раскинутых рук.

Смерчи проплывали над степью,
Верст на сто пощелкивал бич,
И двигался мыслящей цепью
К мечетиным крепям кирпич.

Легендой, воскресшей в зюйд-осте,
Так дружба бежит по стране,
И едут московские гости
К далекой, но близкой родне.