Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

Все говорят, что время быстро…
Но не в дежурной у министра.
В огромной комнате один сиди весь день
Как пень;
Зевота, скука, лень,
И посетителей докучная учтивость,
И экспедиторов приказная кичливость
Несносней мне, чем рвотный порошок.
Здесь маятник часов на миг не умолкает,
Меня он будто упрекает, —
И я плачу оброк!
И я, с душой, не чуждой вдохновенья,
С душой, в которой есть хоть искра божества,
Дань приношу богам мирского поклоненья?
Но чья в передней там мелькает голова?
Седая, яко сноп под зимнею порошей!
Кряхтит мой старичок… знать, под тяжелой ношей?
Да он провинциял! Трусливая нога
Его чуть-чуть ступает по паркету!

Баклушин, ваш покорнейший слуга.
(Понюхав табаку)
Довольно мыкался по белому я свету,
Но, еже ей, чудес подобных не видал!
Швейцар — весь в золоте — с меня шинель снимал,
Курьер со шпагою мне двери отворял,
Скажите мне, сударь, не в рай ли я попал?

А может быть, и в ад. Но мой провинциял
           Сам в скором времени узнает,
    Где он. До той поры пусть хвалит нас.

                    Двенадцатый уж час?
            Ну, время нас не поджидает!
      Так и летит на почтовы́х стрелой.
Давно ль мы пили чай — и уж пора обедать!

Что вам угодно здесь?

                                Да вот пришел проведать,
              Как поживает Ваня мой,
Старинный друг!

Ваш друг?

                                    Лет двадцать не видались;
Да, кажется, с тех пор как в Питере расстались?
Легко сказать! Я сед, да думаю, и он
         Уж без зубов? Ох, старости закон!
                           Его лишь тот минует,
Кто прежде времени под бурею страстей
          Свое здоровье распирует,
Чтоб раньше накормить прожорный рой червей.
        Конечно, нет без исключенья правил,
                   И без вины иной умрет,
                   И без заслуг другой живет;
Смиренье нам в удел благой творец оставил,
За ним ничье добро не пропадет.

(Болтливый филосо́ф! Оригинал забавный.)

Скажите мне: мой друг здесь поживает славно?
                        Какой прекрасный, теплый дом,
             Все комнаты блистают серебром
                               И златом.
            Да он и в юности был хватом!
Уж нечего сказать, Ванюша был задор!
Соко́л и не велик, да ноготок востер.
А без когтей в сем мире очень плохо.

(Не видывал нигде такого скомороха.)
Да вы зачем сюда пожаловали к нам?
             Конечно, просьба есть?

                                           Избави боже!
             Моим ли глупым сединам
             Вприсядку кланяться вельможе?
Поклоны эти нас едва ль ведут к добру!
             Я лучше с голоду умру!

             Смотрю на вас в каком-то изумленье:
Когда вы можете без нас существовать,
             Зачем же вы (позвольте мне узнать)
Пожаловали к нам? Конечно, есть прошенье?

Ей-богу, нет! Я, проживя весь век,
Так счастлив был, что не просил ни разу.

Вы первый в мире человек.

Неужто, господа, неможно не пролазу
                         Зайти к министру в дом
        Со старым, дедовским родством
                         Иль бескорыстной дружбой?
                         Ведь я не занят службой,
        Я не ищу чинов, аренд,
        Блестящих звезд, широких лент,
Ни даже ключика златого камергера,
И прочего всего.

                        Я вижу старовера,
И руку по́ локоть на отсеченье дам,
            Что это праотец Адам,
И праотец, плодом от рокового древа
          Не соблазненный.
                                    Вы женаты-с?

                                 Нет,
Что за вопрос?

                      Так вот в чем весь секрет:
Его не соблазнила Эвва,
             Так мудрено ль, что он
                                                 Умен?

Прошу вас доложить.

                               Позвольте вам заметить:
Как вам не совестно себе противоречить?
Не вы ли сами мне изволили сказать,
Что не просили вы…

                         Могу вам доказать…

Да нет и двух минут, а вы ко мне с прошеньем,
Чтоб я об вас министру доложил!

Что ж делать, коль швейцар дорогу заслонил!
Когда считают здесь великим дерзновеньем
Войти и закричать: «Здорово, милый друг!»
                      Пословица гласит недаром:
С волками должно выть по-волчьи. К знатным барам
         Не вдруг вбежишь.

                     Министру недосуг.

Досуг иль недосуг, без проповеди длинной
Скажите лишь ему, что друг его старинный,
Баклушин, отставной губернский секретарь…

(Не политическая тварь!)

Баклушин, отставной губернский секретарь,
         Его сиятельство желает видеть.
Визита этого не мог бы он предвидеть,
К нему хотелось мне нечаянно вбежать,
                       По-прежнему его обнять
                       И от души расцеловать.
Но… должно светскому уставу покориться,
И на Дежурного мне не за что сердиться.
Извольте ж доложить — как водится у вас,
Ведь светских модников никак не переучишь,
                       Задаром лишь себя замучишь.

Теперь нельзя.

                          Неужто мне твердить сто раз,
Что мы друзья, всегда друзьями были
       И будем ими до конца?
                         Что вместе мы служили,
Что зрите вы во мне не пошлого льстеца,
                        Не плута, подлеца,
                        Который, чтоб втереться
              К вельможе в пышный кабинет,
       Готов ужом и жабою вертеться;
От дружбы, от родства, от бога отпереться,—
Не только налощить коленями паркет
Приемной комнаты, но даже и передней!

Охотно верю вам, но…

                              Что же, сударь, «но»?
Не лучше ль «ну», чем «но»? Без новомодных бредней!
Он занят или нет, мне, право, всё равно:
                  Во мне кипит воспоминанье,
                  И сердце бьется в ожиданье!
       Позвольте мне на Ванечку взглянуть,
                  Хоть в щелку двери, как-нибудь!
Вы слишком молоды, так вам и непонятно,
                Как друга старого приятно
                             К груди своей прижать!

Долг службы мне велит вам в этом отказать!
               Министр делами очень занят.

Черт побери дела! Их можно отложить!
              Извольте смело доложить:
Я вам порукою, что он ворчать не станет, —
             Он дружбу старую вспомянет,
       Хоть он теперь и князь, и генерал,
       Но я его в ребячестве знавал
       И в козны с ним не раз, не два играл,
       Но десять лет, а может быть, и боле.
             Близ Бирюча, в чувашском поле,
       Бывало, мне уздечку в зубы даст
И вскрикнет: «Ну, пошел, мой добрый мерин!»
       И я лечу по кочкам и буграм, —
       Жар юности и без того чрезмерен,
А он стегал меня, проказник, по пятам,
                        Так поневоле скачешь!
Бывало, в жмурки мы играли сколько раз!
Лишь только голову под пуховик запрячешь,
Он так резнет жгутом, что искрится из глаз!
Эх, молодость! как ты проходишь быстротечно!
                 Как ты всегда мила для нас!
И неужель теперь мой Ваня, друг сердечный,
Друг задушевный мой, товарища забыл?

Ваш друг — министр.

                           Мой друг хоть чертом будет,
Но всё Баклушина Андрюшу не забудет!
Я за него душой и телом поручусь!
Извольте доложить — или я в дверь вломлюсь!!

Хоть провинюсь перед законом службы,
Но доложу, чтоб видеть силу дружбы.
(Идучи к кабинету)
Неужли искра чувств не оживет
В его душе, холодной словно лед,
И в старом друге он теперь увидит шу́та?