Альфред Теннисон - Королевские идиллии
Священный трепет, зреньем боковым
Заметил, как слегка заколыхалась
Тень тюлевой вуали на стене,
И, уходя, смеялся в сердце льстивом.
И на террасе, диким виноградом
Увитой с летней стороны дворца,
С которой открывался вид на реку,
Они увиделись, и Ланселот
Сказал, встав перед нею на колени:
«О королева! Госпожа моя!
Прошу, примите в дар брильянты эти, —
За них не стал бы я в турнирах биться,
Когда б не вы, – и осчастливьте друга,
Желающего видеть их браслетом
На самой нежной ручке на земле
Иль ожерельем на прекрасной шее,
В сравнении с которой и лебяжья
Почти что серой кажется. Но это —
Слова всего лишь… Грешен, не дано
Красу мне вашу описать словами.
И все ж дозвольте мне слова любви
Излить, как изливают слезы горя.
Быть может, этот грех простится мне.
Да, кстати, слышал я, что при дворе
Гуляют слухи. В них – ни слова правды.
Мы с вами не супруги, так что нужно
Нам полностью друг другу доверять.
Пускай гуляют… Было ли когда,
Чтоб их не разносили? Не могу
Поверить я, что верите вы им.
Святая, вы всегда мне доверяли!»
Пока он это говорил, Гиньевра,
К нему вполоборота встав, срывала
Цветы и листья с виноградных лоз,
Которые террасу обвивали,
И до тех пор их пред собой бросала,
Пока весь пол вокруг не стал зеленым.
Затем, когда он замолчал, взяла
Холодной и безжизненной рукой
Брильянты, положила тотчас их
На стол, стоящий рядом, и сказала:
«Быть может, Ланселот Озерный, я
Вам верю больше, нежели вы мне.
Связь наша – не супружеская связь,
И хорошо в ней то, что связь такую
Разрушить легче, как сие ни больно.
Уже так много лет я из-за вас
Была недоброй и несправедливой
К тому, кого всегда в душе считала
Всех благородней. Что теперь мне эти
Брильянты? Втрое были бы они
Дороже мне, останься прежним вы…
Для любящих сердец подарок ценен
Лишь верностью того, кто его сделал.
Они – не для меня, а для нее,
Для вашей новой пассии! Один лишь
Вы можете подарок сделать мне —
Жить в радости. Но только не со мной.
Не сомневаюсь, хоть и изменились
По отношению ко мне вы, но
Останетесь по-прежнему учтивым.
Я и сама разрушить избегаю
Учтивости границы, в коих я
Как королева и жена Артура
Живу и властвую. А посему
Не вправе я сказать вам ничего.
И кончено об этом! Что за странный
Вы человек! Пусть будет все, как есть.
И я прошу вас, присоедините
Мои брильянты к жемчугам ее,
Украсьте ими деву и скажите,
Что красотой она меня затмила,
Что по сравнению с ее рукой
Моя – худа излишне; и что шея
Ее – во много раз моей прекрасней.
Поэтому браслет иль ожерелье
Пойдут настолько больше этой деве,
Чем мне, насколько верность королевы
Дороже, лучше всех этих брильянтов.
Нет, Божьей Матерью клянусь, что ими
Ни ей, ни мне уж больше не владеть!»
И тут же, со стола схватив брильянты,
Она швырнула их во гневе вниз,
С террасы. И в поток они, сверкая,
Упали, и взметнулись кверху брызги,
Которые блеснули, как брильянты,
И вслед за ними в бездне вод исчезли.
Сэр Ланселот оперся на перила,
Почти что презирая жизнь, любовь
И все на свете, и увидел вдруг,
Что рядом с местом, где упали камни,
Проходит тихо барка, а на ней
Лежит лилея замка Астолат
С улыбкой на лице, – лежит, похожа
На звездочку в кромешной темноте.
Но, взбешена, Гиньевра убежала,
На реку не взглянув, и причитала,
И плакала, таясь от всех. А барка
Причалила у лестницы дворцовой.
Два часовых пред входом во дворец
И на ступенях мраморных зеваки
Стояли, рты раскрыв от изумленья,
И спрашивали, глядя вниз на барку:
«Что это?» Изможденное лицо
Гребца, своей суровостью застывшей
Похожее на лица те, что люди
В своем воображении рисуют,
Когда глядят на каменные глыбы,
Их испугало, и они сказали:
«Он околдован, говорить не может,
А дева – спящей кажется. Она
Прекрасна, словно Королева Фей!
Но как бледна! Да кто ж они такие?
И живы ли они? А может быть,
Они пришли за Королем, чтоб взять
Его с собой в Волшебную Страну?
Ибо слыхали мы, что суждено
Не умереть Артуру, а уйти
В далекую Волшебную Страну».
Пока они про Короля болтали,
И сам Король явился в окруженье
Придворных рыцарей. Тогда немой,
Поворотясь к нему лицом, поднялся
И показал на деву и на двери.
Артур, поняв, тотчас же повелел
Двум рыцарям достойным: Персивалю
И целомудренному Галахаду
Перенести девицу в зал дворцовый.
И вышел в зал прекрасный сэр Гавейн
И с изумленьем увидал ее.
И Ланселот чуть позже подошел
И на нее задумчиво взглянул.
И, наконец, явилась королева
И пожалела бедное дитя.
Но тут Артур письмо в руке девицы
Заметил, взял его, сломал печать
И прочитал. Вот что письмо гласило:
«О благороднейший из благородных,
О господин мой, Ланселот Озерный,
Который, не простясь, меня покинул!
Я, звавшаяся девой Астолата,
Сюда пришла навек проститься с вами.
Я вас любила, только безответно.
Любовь такая обернулась смертью.
И потому теперь я обращаюсь
С мольбою к нашей госпоже Гиньевре
И к каждой из ее придворных дам:
С молитвою меня похороните.
И вы, сэр Ланселот, мой несравненный —
Вы тоже о душе моей молитесь».
Вот что прочел он. А пока читал,
Все плакали – и господа, и дамы,
И часто взгляд они переводили
С лица читающего на нее,
Лежащую спокойно. И все время
Им, тронутым безмерно, представлялось,
Что губы девы вместе с ним читают.
И вот тогда собранью Ланселот
Со всею откровенностью сказал:
«Мой господин, Король, и все, кто ныне,
Моим речам внимает, все узнайте,
Сколь тяжело мне из-за этой смерти
Прекраснейшей из дев. Она была
Добра ко мне, привязана ко мне.
А уж любила так, как ни одна
Из женщин, коих знал я, не любила.
Но я ответить тем же ей не мог:
В мои года уж нет порывов юных.
Я честью рыцарской клянусь, что не дал
Ей никакого повода влюбиться.
Я не имел намеренья такого.
Свидетели тому – мои друзья,
Два брата девы и отец, который
Сам упросил меня быть грубым с ней,
Чтоб страсть в ней погасить, быть неучтивым,
Что принципам моим противоречит.
И все ж ему пошел я на уступку:
Уехал, не сказав ей слов прощальных.
Ах, если бы я мог предположить,
Что дева из-за этого умрет.
Я, пусть и грубо, с нею бы простился,
И спас бы деву от нее самой…»
В ответ ему сказала королева —
В ее душе еще не стихла буря:
«Да, вы могли с ней быть помилосердней.
Вы этим бы спасли ее от смерти!»
Тут взгляды их скрестились, и она
Свой отвела, а Ланселот продолжил:
«Ее спасла бы лишь женитьба наша, —
Но этого случиться не могло.
Она мне говорила, что готова
Последовать за мной куда угодно, —
Что так же невозможно было. После
Я объяснил ей, что ее любовь —
Всего лишь искра юности девичьей,
Которая, конечно же, погаснет,
Чтобы опять зажечься и гореть
Спокойным пламенем, когда у девы
Появится возлюбленный достойный.
А я бы подарил им, будь он беден,
На свадьбу часть моих владений дальних —
И земли, и угодья за Ла-Маншем,
Чтоб жили они в счастье. Но не мог я
Дать большего. Однако было мало
Ей этого, и вот она мертва».
Он замолчал. И вымолвил Артур:
«О рыцарь мой! Должны похоронить мы
С почетом деву. Этим мы и сами
Почет заслужим – вы, как рыцарь верный,
А я, как господин ваш и Стола».
И вскоре к усыпальнице, той самой,
Что всех была богаче в королевстве,
Вослед за Королем весь славный Орден
Неспешно двинулся колонной длинной,
И Ланселот, печальней, чем всегда,
Шел среди рыцарей – своих друзей,
Чтоб похороны девы увидать.
Те похороны были не простыми,
Не как какой-нибудь безвестной девы,
А пышными – под траурную мессу.
Так королеву хоронить могли бы.
Когда прелестная ее головка
Навек исчезла в подземелье том,
Где прах полузабытых королей
Покоился, Король Артур сказал:
«Пускай надгробье над ее могилой
Роскошным будет. И пускай стоит
Здесь статуя ее, у ног которой
Щит Ланселота вырежут из камня.
И лилию она держать должна.
И пусть о путешествии печальном
Рассказывает любящим сердцам
Златая надпись на надгробном камне».
Так все и было сделано чуть позже.
Ну, а когда и господа, и дамы,
И прочий люд толпой из склепа вышли
И стали расходиться по домам,
Гиньевра, заприметив Ланселота,
Идущего отдельно ото всех,
К нему приблизилась и проронила
Как будто мимоходом: «Ланселот!
Простите! Моя ревность – от любви».
Ответил он, не поднимая глаз:
