Альфред Теннисон - Королевские идиллии
Где каждая одну из войн Артура
Собою представляла, въехал в тихий
Богатый город, направляясь к дому,
В котором дальний родственник их жил.
А сэр Лавейн сестру свою отвел
К пещере возле рощи тополиной.
Войдя, она заметила тотчас
Шлем Ланселота на стене. К нему
По-прежнему ее рукав пурпурный
Привязан был, порубленный и рваный,
И потерявший множество жемчужин.
И радостно ей стало оттого,
Что Ланселот не снял рукав со шлема.
Кто знает? Может, он еще раз хочет
С ним выйти на турнир. Затем они
Вошли в другую келью, где он спал.
Могучие израненные руки
На волчьей шкуре голые лежали
И так подергивались, будто он
Во сне с врагами продолжал сражаться.
Увидев, как растерзан, как оброс,
Каким худым ее любимый стал,
Элейн негромко вскрикнула от горя.
И от чужого в этой келье звука
Больной проснулся рыцарь. И пока
Он озирался в полусне, Элейн
Приблизилась к постели и сказала:
«Награду вашу вам прислал Король —
Брильянт». Его глаза сверкнули. Дева
Подумала: «Не мне ли он так рад?»
Когда ж она поведала ему
О Короле, о принце, о брильянте,
О поисках, что ей препоручили,
Хоть недостойна их она, конечно,
И около его постели скромно
Колени преклонила и брильянт
Ему вложила в руку, то лицо
Свое к нему приблизила, и он
Поцеловал Элейн, как мы ребенка,
Который с трудным справился заданьем, —
И на пол перед ним упала дева.
«Скакали долго вы, – промолвил рыцарь, —
Вот и устали. Отдохнуть вам надо!»
«Мне отдых ни к чему, – она сказала, —
Вы рядом, мой прекрасный господин,
И этого для отдыха довольно».
Что означать должны сии слова?
Его большие черные глаза,
Которые еще огромней стали
От худобы его, в нее вперились
И по румянцу на лице наивном
Проведали о страшной тайне сердца.
Опешил Ланселот и не сказал
Ни слова больше, ибо был без сил.
Ему был не по нраву тот румянец,
И жаждал он любви одной лишь только
Из всех на свете женщин – королевы.
Поэтому, вздохнув, он отвернулся
И притворялся спящим до тех пор,
Покуда не уснул и в самом деле.
И поднялась Элейн, и побрела
По полю к городу и, миновав
С фигурами чудесными ворота,
По улицам, хоть мрачным, но богатым
Прошла туда, где родственник их жил.
Там выспалась, а на заре назад
По улицам тем мрачным и богатым,
По полю и по роще тополиной
Пошла к пещере. Так вот день за днем
Элейн скользила в сумеречном свете,
Как привиденье, в город и обратно,
И каждый день за рыцарем она
Ухаживала, а порой и ночью.
А Ланселот, хотя о ране он
И говорил, как об ушибе легком,
Который очень быстро заживет,
От жара и озноба временами
Так мучился, что вежливость терял.
Но кроткая Элейн терпела все
С любовью и была с ним в миг такой
Смиренней, чем ребенок с грубой нянькой,
И ласковей, чем мать с больным ребенком.
Еще ни разу женщина с тех пор,
Как совершил впервые грех мужчина,
Добрей с мужчиной не была. Поддержкой
Служила ей великая любовь.
И как-то раз отшельник – трав знаток,
Познавший все науки тех времен,
Заметил Ланселоту, что Элейн
Своим уходом жизнь ему спасла.
И Ланселот, забыв, что взгляд девицы
Ему казался прежде простодушным,
Теперь Элейн сестрою называл,
И другом верным, и прекрасной девой,
И ждал ее, и горевал, когда
Ее шаги стихали вдалеке,
И был с ней ласков, и любил ее
Насколько мог, жаль только, не любовью
Прекраснейшей, светлейшей, глубочайшей
Мужчины к женщине, и был готов
Пасть смертью рыцаря за честь девицы.
Как знать? Когда б ее он первой встретил,
Она, быть может, счастие дала бы
И в этом мире, и в ином, загробном,
Его больной душе. Да вот никак
Не мог разбить былой любви оковы.
Считал он, что обязан сохранить
В бесчестье коренящуюся честь.
Смысл верности он понимал неверно.
Еще великий рыцарь в дни болезни
Немало дал обетов и был полон
Намерений благих. Но им, рожденным
Болезнью, жизнь была не суждена.
Ибо, когда опять в нем забурлила
С былою силой кровь, он снова стал
То чудное лицо в мечтаньях видеть,
Которое в его душе рождало
Предательский покой и застилало
Его решимость, облаку подобно.
И если дева говорила с ним
В минуты те, когда он созерцал
Тот несравненный лик, он слушал молча
Иль отвечал ей холодно и кратко,
И знала дева: грубость – от болезни,
Но что за ней стоит, она не знала.
И грусть-тоска туманила ей очи
И раньше времени ее гнала
В богатый город, за поле, туда
Где в одиночестве она шептала:
«Напрасно все! Меня он не полюбит!
Так может быть, мне лучше умереть?»
Подобно крохотной невинной птичке,
Которая на утренней заре
Всегда одну и ту же трель выводит,
Другой не зная, отчего ее
Надоедает слушать, дева наша
Полночи проводила, повторяя:
«Так, может быть, мне лучше умереть?»
И поворачивалась с боку на бок,
И не могла найти успокоенья.
«Уж лучше умереть, чем быть не с ним! —
Все вновь и вновь звучал один напев. —
Чем быть не с ним, уж лучше умереть!»
Но вот сэр Ланселот от ран смертельных
Оправился и в Астолат вернулся
В сопровожденье брата и сестры.
И там Элейн в своем любимом платье,
Которое, как ей казалось, шло
Ей более всего, изо дня в день
Пред сэром Ланселотом представала,
Шепча в душе: «Коли меня полюбишь,
Всегда в таких же буду я нарядах,
А нет, так брось цветы мне на могилу».
А Ланселот все спрашивал ее,
Какой бы ей хотелось получить
Подарок для себя и для родных:
«Что хочет ваше верное сердечко
Сильней всего? Скажите, не таясь!
Мне жизнь спасли вы, и за это я
Готов исполнить ваш любой каприз.
На той земле, что мне принадлежит,
Я – господин, и все по силам мне!»
Она ж глядела на него, как тень,
И ничего в ответ не говорила.
И понял Ланселот, что дева прячет
Заветное желанье от него.
Тогда решил он подождать немного,
Чтоб все-таки ее мечту узнать,
И как-то утром это удалось.
Под тисами в саду нашел он деву
И молвил ей: «С желаньем не тяните,
Я нынче уезжаю». А она:
«Что ж, значит вас я больше не увижу
И из-за робости своей умру».
«Так говорите, – рыцарь подгонял. —
Все, что сейчас услышу я, – все ваше!»
И вырвалось вдруг с жаром у нее:
«Я обезумела. Я вас люблю.
Мне лучше умереть!» А Ланселот:
«И все ж, сестра, чего хотите вы?»
К нему невинно руки протянув,
«Любви, – воскликнула она, – Любви!
Хочу женой вам быть». Ответил рыцарь:
«Уж если до сих пор я не женился,
То не женюсь теперь уже вовек».
«Нет, нет, – она вскричала. – Мне не важно,
Что я женой не буду. Мне бы лишь
Быть с вами, видеть вас, вам угождать,[156]
По свету всюду следовать за вами!»
А Ланселот ей: «Ох уж этот свет!
Он весь – глаза и уши. Туповат,
Все, что узнал, неверно понимает
И раструбить везде готов об этом.
Нет! Вашему любезному отцу
За доброту и брату за любовь
Я злом платить не стану». А она:
«Быть вдалеке от вас, не видеть вас…
Тогда – конец, дни сочтены мои…»
«Нет, десять раз готов я повторить, —
Промолвил он. – Нет, это не любовь,
А только вспышка первая любви.
Я пережил такую же когда-то
И знаю, будете с улыбкой вы
О нашей встрече после вспоминать,
Когда цветок своей души вручите
Тому, кто более достоин вас,
Чем я, который старше вас в три раза.
Еще желал бы я за вашу верность
И нежность, превзошедшие все то,
Что ведал я о женщинах, а так же,
Коль будет бедным славный рыцарь ваш,
Навеки передать вам половину
Моих земель обширных за морями.
Они, надеюсь, принесут вам счастье.
И более того, за вас готов я
Пойти на смерть, как за своих родных,
И быть защитой вам в любой беде.
Вот что бы сделал я для вас, Элейн,
Но большего не ждите».
Дева наша,
Все это выслушав, не раскраснелась,
Не дрогнула от счастья, а, напротив,
Смертельно побледнела и сказала:
«Мне это ни к чему», и чувств лишилась,
И отнесли ее тогда к ней в башню.
И молвил так, услышавший случайно
Их разговор под черной сенью тисов
Отец лилеи: «Как бы вспышка эта
Не ранила смертельно мой цветок!
Вы, славный рыцарь, слишком уж учтивы.
Молю вас, будьте менее учтивы,
Чтоб страсть в ней погасить».
А Ланселот:
«Невежливость моей противна сути,
Но что могу, то обещаю сделать».
Весь день бродил он в роще, а под вечер
Послал кого-то за щитом. Элейн,
Посланца встретив, поднялась покорно,
Чехол сняла и щит ему вручила.
Поздней, она, услышав звон копыт
Под самой башнею, окно раскрыла
И, вниз взглянув, знакомый шлем узрела,
Но не было на шлеме рукава.
Был слышен Ланселоту скрип оконный,
