Федор Сухов - Красная палата

Здорово, земляки!

Садись. Не богохульствуй.
Держи себя в узде смиренья и молитв.

Держу, отец Иван, ношу во рту железо,
Аз, яко конь, свои кусаю удила.

По лесу скачешь и не хочешь видеть леса,
Сдавна привык не удивляться — удивлять.
Так удиви скорей, благочестивый Никон,
Скажи, какие сны твой будоражат сон?..

Сам государь изволит зрить тебя владыкой.
Да будешь на престол великий возведен.
Услышат люди и не в колокольном звоне,
Услышат божий глас во вздохе воробья…
Благочестивый муж святой отец Афоний,
Он разглядел, он первый угадал тебя.
Я дело говорю аль, может быть, не дело?

Пустое говоришь.

                    Напраслину плету,
Снаружу сам себя пред непорочной девой,
Скверню Иосифа могильную плиту.
Я имя царское упоминаю всуе,
Не так ли, Аввакум?

                    Не так, отец Иван.
Кому не ведомо: напрасно не бушует,
Без ветра не вскипает море-океан.

По всем святым обителям гуляет ветер,
Его глаголящие не унять уста.
Свет Алексей Михайлович давно приветил
Тебя монаршим мановением перста.
Тебя светлейшее давно узрело око,
Так что ж ты, Никон, прячешь самого себя?!

Аз пасть боюсь. Бо вознесенному высоко
Не может пухом быть сырая мать земля.

Отколе пасть? С полатей сверзится аль с печи?

(После некоторого замешательства.)
Давным-давно не леживал я на печи…

Поди ложись…

                Усну — проснутся тотчас беси.
Возьмут да выкрадут потайные ключи.

И в партиарши не войти тогда хоромы.

Не обольщен хоромами — тянусь к избе,
К соломе я тянусь,
                    вздыхаю по-коровьи,
Утробой всей тоскую о ржаном тепле.
В нижегородские опять хочу пределы,
Хочу на Сундовик, к Макарию хочу…
Ах други малолетства, где вы нынче, где вы?
Вы освежающую слышите ль грозу?
Она уже гремит своею колесницей,
Своей невиданною упряжью слепит,
Дорожной непроглядью весело клубится
Из-под серебряно подкованных копыт.
И волны белыми вздымает парусами,
И ходят волны по клокочущей реке,
Рассыплется, и не горохом — бубенцами,
Дождь в придорожном раззвенится ивняке.
Сквозь солнышко в березняке моем прольется,
В черемухе — черемухой взыграет дождь,
Он обернется в ягоды ее. Бересте
Он возвратит певучую живую дрожь.
Тогда и радуга, она вратами рая
Явит себя,
            в озерном отразит стекле.
И — ни вороньего, ни галочьего грая,
Одни лишь ластовицы ластятся к земле.
Да благовонят, говорят между собою,
Цветы на ангельском глаголят языке.

Велеречив ты, Никон.

                        Давнею любовью
Зело пристрастен к книжной письменной строке.
Зане без книги, без писмен невзвидеть света,
Во тьме кромешной наша пребывает Русь.

Взутрело вроде.

                    Свежим потянуло ветром,
Но ветер древлюю не растревожит грусть.
Он почивающую Русь не растревожит,
Потребен гром, великая нужна гроза.
Святым Иосифом опущенные вожжи,
Они без крепких рук не стоят ни гроша.
Пойду я на подворье.

                        Будь благоразумен,
Смотри бедою моровой не надышись.

Нашел кого учить! Он весь — как в конской сбруе,
Как жеребец стоялый.

                        Больно голосист,
Басен стал больно наш благочестивый Никон
Подмаслиться хотел и распустил язык.
Хлебнем мы, Аввакум, такого хватим лиха.

Привык, отец Иван,
Я ко всему привык.

Как мухи люди мрут. Они как мухи,
Не шевелясь, лежат они. А я
Суетствую, глаголю все про муки
Греховного земного бытия.
Досадствую на что-то.
А на что бы,
Досадствовать на что мне?

Несть конца
Ни царствию надутой спесью злобы,
Ни умствованию мудрого глупца.
И несть конца томлению души.
(Заметив поднятую голову нищей прихожанки.)
Душа еще не отошла от тела,
На подаянья жалкие гроши,
Как на свои на слезы, поглядела.
В останный раз сама себя в купель
Своей земной печали опустила
И к небу подняла двух голубей,
От искушения уберегла…

А солнце-то как все окровенело,
Как нехотя из красного угла
Выходит на хмуреющее небо.

Поставлю свечечку.

                    Не отошла,
Видать, отудобела голубица.
Да убоится всякая душа,
Греховного соблазна убоится!
Да выпьет чашу горечи до дна,
До самой капельки последней выпьет!
(Обращаясь к нищей.)
Воспряла, бедная?

                    Одна, как есть одна.
И ты один.

                    Един. Как шпынь на дыбе.
Сама-то здешняя?

                    Издалека.

Откудова господь тебя сподобил?

Большая есть, есть малая река,
Я речку малую брала в ладони,
Я, сладкую, ее пила,
Ее водицей душу освежала,
А рядом будто в воздухе плыла,
Березовая трепетала заросль.
А чуть подале яблони. Они
Зимой пуржились на пороге лета.
И весь-то сад так дивно гомонил,
Так лепо пел, благоухал так лепо.
И ничего не нужно. И не нужно
Мутить вошедшей в берега реки.

Прасковьюшка,
Неужто ты?

Неужто
Ты, Аввакум?

Мои вопят грехи.

Виденье дивное меня позвало,
К Москве меня взяло да привело,
Сплела себе неведомый, незнамый,
Колючий — из шипарника — венок
И, осененная венком колючим,
Пробилась сквозь лесную непролазь.
А лучше было бы, а может, легше,
Когда б такая не случилась блазнь…
Настраховалась я. Такие гласы
Со всех сторон кидались на меня,
Что замирали, становились глаже,
Взъерошенные никли зеленя.
Трава к земле встревоженной припала,
А что-то колотиться начало…
Тогда и уязвила я шипаром
Долоныо не прикрытое чело.
И не от боли плакала — от страха
К всевышнему взывала. И тогда
Из непроглядного лесного мрака
Пресветлые восстали города.
А посреди-то красная палата,
Высоко поднялась она. Она
Вся в серебро, вся в расписное злато,
Как царская невеста, убрана.
Ввели меня в палату. А в палате,
А на столах-то постлано бело.
Блюда стоят. А блюд-то этих хватит,
На все на наше разноси село.
А чьи блюда? А чья она, палата?
Глаголят — Аввакумова она.
Я на пол глянула. И ни одна-то
Соринка на полу-то не видна.
Приглядно все. И все-то так порато,
Умильную я пролила слезу…

(Раздумчиво глядя на Прасковью.)
Она и впрямь красна, моя палата,
Куда я дену эдаку красу?
(Глядя на тела усопших прихожан.)
Так купно опадающие листья,
Куда снесу их тлеющую плоть?

Всевышний не оставит без жилища,
Нас всех…

            Призрит и приютит господь,
Своею милостью не позабудет,
Воздаст за наши тяжкие труды,
Мы все-то человеки, все-то люди,
Юдоли горькой горькие плоды…
(Надолго умолкает.)
Скажи, Прасковьюшка, а как она,
Покинутая мною Палестина?
Как ваша Кудьма?

                    Извелась до дна,
До капельки останной изгрустилась.
Истосковалась. Не понять с чего
Песком горючим вся-то обложилась.

Пошли, о господи, и на ее чело
Свою, никем не попранную милость.
Прасковьюшка, я так ли говорю?

Глаголет красная твоя палата…

Земному кланяется ковылю
Перед восставшим над землей Пилатом.