Федор Сухов - Красная палата

                                Изыдь,
Нечистый дух, я говорю: изыди!
Скорей сокройся, дьявольская сыть,
Сквозь землю провались, лохматый злыдень!

На образа воззрился и — молчит.

Святое слово возымело силу.
Ни лютый зверь, ни лютый тать в ночи
Не тронут робко стихшую осину.
Ее знобящую не тронут дрожь —
На силу только налегает сила.
Не колотись, Прасковья, аки дождь,
Своею робкой не трусись осиной.
Цветущей яблонькою вознеси
Себя над этой моросящей дрожью,
Дабы светлее стало на Руси,
Дабы не шла она по бездорожью,
По выбитым колдобинам не шла…

Что я глаголю? Что я возвещаю?

Ликующего повсеместно зла
Не укротить воркующей печалью,
Цветущей яблонькой не укротить.

(Оглядывая смирно стоящего медведя.)
Он подаянья, милостыни просит.

Есть и в медвежьей дремлющей крови
Добра и света алчущие грозди.
Не в звере — зверь. Зверь в человека влез,
Между собой грызутся человеки,
Всяк поедом — кого? — себя же ест,
Свои — до дна — опустошает реки.

(Все еще боязливо наблюдая за медведем.)
Он вроде слезы вытирает. Он
Скорбящие горе возводит очи.

Он мудростью великой наделен,
К святому духу приобщиться хочет.

Потребно ли такое говорить,
Сама себя не чует животина,
Не прогневить бы господа, не прогневить
Отца святого и святого сына.

Зиждитель милосерд, он дивно благ,
Ко всякой твари он любвеобилен,
Поднимет длань — и исчезает мрак,
Светлей становится его обитель.
Возложит вещие свои персты
На дикий камень — оживает камень,
Береза подоконняя свой стыд
Прикроет вдруг ожившими листками.
Уста отверзнет — возгрохочет гром,
Зиждитель скажет праведное слово,
Воспрянет ото сна живая кровь
Под прошлогодней мертвою соломой.
Ужом прошелестит и прошипит,
Живая кровь лягушкой возликует!
Сам сатана ее не усыпит,
Она притихших взбудоражит куриц.
И разрешится курочка яйцом,
Убудет малость горюшко людское…

Воззрись-ка, Аввакум!

                            С святым отцом
Глаголю я, и ты нишкни, Прасковья.

Зверь вправду в человека влез.

                                Нишкни.
Да образумятся лихие тати,
На страшный грех их дьявольской грызни
Да снидет свет небесной благодати.

— Он со своею потаскушкой здесь!
— Она,
В олтарь вошла она.
Ух, потаскуха!

(Выпуская в потайную дверь Прасковью.)
Расправить, что ли, ширше рамена
Во имя сникшего святого духа,
Во имя сникшей голубицы.

Стой!
Умри на месте, Иродово семя!

К добру взываю. Токмо добротой
Тьму полунощи мыслимо ль развеять?
Не разумеют люди, что творят,
Во тьме кромешной пребывают люди.
Егда, о господи, рука твоя
Нас, окаянных, праведно рассудит?
Он близок, судный час. Неотвратим
Тот трубный глас над грешной головою.
(Обращаясь к медведю.)
Заступник мой, а ты, мой побратим,
Иди-ко, миленький, иди на волю.
Ступай себе, живехонько ступай,
Вон этим темным топай перелеском,
Не то какой пистолыцик-шалопай
Тебя свинцовым угостит орешком.
Аль вдругорядь на чепь тебя возьмут,
А на чепи-то, чаю, не малинно…
От погани от всякой, от прокуд
Тебя давно в дремучий лес манило,
Рудой высокой сосенкой звало,
Черемуховой подзывало веткой.
(Долго глядит на убегающего медведя.)
Зело мудрен. И яко зверь, зело
Он в человеке чует человека.

Тихонький какой. И не подаст,
Своего не выдаст голосочка.
Не в родителя. Родитель-то горазд,
Больно прыток на сердце. Не раз
Молоньи метал. Не зря Протас
С лягушачьей познакомил кочкой.
Посадил на кочку молодца,
Баял сам, как куковал на кочке,
Как вода рвалась из-под моста,
Белые показывала кости.
Натерпелся страху Аввакум,
Знать, такая выпала планида…
Белый свет, он на сто верст вокруг
Человечьего лишился вида.

Испугался, родненький. Слезой,
Первою слезиночкой пролился,
Будто пал серебряной росой
На мои осиновые листья,
На полынь на горькую мою,
На лесную нашу луговину.

Марковна,
Христом тебя молю,
К потайному убегай овину
Аль в подполье хоронись.

Почто хорониться-то?
Скажи, голуба.

Марковна,
Молю тебя Христом,
Худо будет.

                И худое любо,
Ежели так повелел господь…
(Смотрит в окошко.)
А роса-то на траве — как ладан,
Как моя тихохонькая плоть,
Как моя тихохонькая радость.
(Умильно смотрит на младенца.)

Ради утренней своей росы,
Ради маковой своей росинки
В рожь спровадь себя, спровадь в овсы,
В лес спровадь по горькие осинки,
Упаси-ка, Марковна, себя
И младеня упаси от глума.

Упасет всевышний, возлюбя
Душу светленького воробья,
Нас с тобою возлюбя, голуба.

Ироды! Они приволоклись,
С шелепугами стоят у дома,
Подали свой сатанинский клич…

Ничего не говори худого,
Пусть потомошатся, пусть
Беса веселят в себе.

                        Гляди-ка,
Аввакума бьют.

                    Не убоюсь,
Дикого не устрашусь я крика.
(Берет на руки младенца, выбегает на улицу.)

Марковна, младеня упаси…

(Увидя Марковну.)
Настенька, последний час наш пробил,
Дивное творится на Руси,
Нету удержу собачьей злобе,
Нет узды на дьявола. Поди
Собирай-ко, Настенька, пожитки.

Люди баяли: у попадьи
Титек нету, есть у ней и титьки…

Не соромь подружие!

— Соромь!
— Оскоромь
Горячими блинами!

Господи! Где молоньи, где гром?
Где твои зарницы отпылали?
Прогневись и потемней лицом,
Тучей громыхающей пролейся,
Ропщущей расшевелись листвой
Чутко настороженного леса.
Умири безумство сатаны,
Покарай разбойничьи набеги,
Белым лебедем речной волны
Поднимись и упади на берег.
На песок горючий упади,
Охлади ликующую нехристь…

Заплутали! Есть у попадьи
Крылья ангела, да вот, поди,
Этим крыльям раскрылиться негде.
Расступитесь, нелюди! Свои
Шелепуги опустите наземь…
(Про себя.)
Надо бы молитву сотворить,
День-то больно благодатно-красен!
(Громко.)
Аз же, грешный, лаю, яко пес,
На зверей — спускаю с чепи зверя,
Страшен он, он неуемно-борз,
Зверь — неужто моего? — безверья.
Верую, о господи, тебе,
Одесную все свои напасти,
Не темней лицом и не темней
Луговинами небесных пастбищ.

Аввакум, воззрись на небеса.

Божий свет из глаз моих уходит…