Вадим Ковда - Живая Литература. Стихотворения из лонг-листа премии. Сезон 2010-2011

И душа все та ж – разгульная,

И мелькают лица странные

средь вокзальной суеты —

Бородатые и драные

июль – декабрь 2010 г.

железнодорожные аттракционы

заоконный замедленный контрданс

толстым морозом зарастают вагоны

на пятые сутки впадаешь в транс

пролетая стеклянным Транссибом

позвенишь ложечкой и горя нет

персонажи свободны, всем спасибо

я не умею скроить сюжет

один духарился сбросили с поезда

хорошо на станции не на ходу

за холмами хоронится чингисханово войско

впереди белый мамонт с паханом на горбу

надо быть внимательным играя в карты

черные птицы летят в молоко

на сорокаградусном не очень-то покаркаешь

и от судьбы не уйдешь или уйдешь недалеко

прохладный галечник прибрежный

синеют горы за плечами

все ближе небо и неизбежней

с его широкими лучами

и росчерки существ летучих

летящих лучников избыток

из наливающейся тучи

рука протягивает свиток

кто крадется в белых тапочках? туман

кто сутулится и горбится? волна

кто над морем крякает? ревун

кто гуляет по-над морем дотемна?

кто вдоль берега гуляет? ты да я

в облаках летит луна разби-та-я

и ложится луч наискосок

на сырую гальку и песок

поезд как игрушечный выкатывается на юг

отворачивает на запад

где вечерами летучие мыши снуют

и море ворочается на мягких лапах

а мы все покачиваемся едем такие у нас концы

на подстаканнике выдавлена арка вднх – вот так диво

на остановках к поезду выносят малосольные огурцы

горячую картошку холодное пиво

и вот уже назад уплывают фонари

станционные здания сквер водокачка

и у каждого из нас внутри

лает маленькая собачка

Который раз апрель

блестит крылом сусальным,

чтоб звякала капель

по ясным наковальням.

Чтоб расплылась лазурь

на золотом и алом,

чтоб всласть зевнула дурь

Чтоб жил еще отец,

чтоб борода кололась,

чтоб нам сковал кузнец

плюнешь: графомания

позор вздор

но есть ведь энергия непонимания

узорный молниями зазор

меж полюсами текстуальных

темнот —

разряд

и сонмы сусликов печальных

в стерне свистят

…почему-почему? потому!

по всему, что не здесь и не с нами

ни случись! по тюрьму да суму,

по потьму с голубыми глазами —

ибо речь непостижна уму.

То-то радости – щелкнуть зубами,

то-то счастья – свистать сквозь губу:

так и так, мол, и мы пацанами

без оглядки видали в гробу

Имярек выбирает ходьбу,

по сугубому Замоскворечью

нарезая с резьбы на резьбу…

Кристаллически варварской речью

бу-бу-бу! и картечью! картечью!

каррр! не встречу тебя на пиру!

каррр! тебя на перроне не встречу —

протеку в корабельном бору

Ты умрешь – он умрет – я умру

с волосами – костями – ногтями.

Нет бы юркнуть в сухую нору,

в золотую дыру меж мирами;

нет бы выпорхнуть хоть бы в Майами,

чтоб всучить неизвестно кому

(ибо речь непостижна уму)

хохлому, чухлому, бугульму,

хохму, рифму, сиротку муму

Шли ненастные дни,

задувало, как в осень.

С лап сыреющих сосен

обрывались огни.

Ярких капель каскад,

и, зеленый с изнанки,

прожигал стеклобанки

Тучи шли, как на плац,

в три колонны; и это

стародачное лето —

Наезжали – дышать,

точно в райские кущи,

где щемящ и запущен

Не грусти, не скучай.

Бога нет, и не надо.

За щелястой оградой

По мокрети бочком

пробираясь поспешно

к пресловутой скворешне

*

Осенняя любовь двоих осенних

людей, их страхи, униженья…

Какой-то сквозннячок прохватывает, в семьях

расшатывает отношенья;

какой-то ужас высыпает в сенях

полузимы; всем жаждется прощенья;

осенняя, двоих людей осенних

любовь, уже на грани отвращенья,

на грани ухищренья, и за гранью

нетрезвых снов склоняясь к осязанью

скабрезных трав и обезлюдев слухом,

обросши пухом и желтея кожей

в том зеркале, куда глядеть негоже

вертлявым старикам и ветреным старухам…

*

Пройдемся тающей столицей,

на запад глядя, на закат,

чернея в створках репетиций,

как с музыкантшей музыкант.

И вот: сухой, дьявололицый,

серчая чайною ресницей,

на шум и свет выходит франт

и расправляет нотный бант.

С утра в жемчужнице концертной

витает ветерок бессмертный,

порхает пыльный холодок.

Незрячих купидонов стайка

сбивается под потолок.

А ты, курносая зазнайка…

*

Май-практикант в распахнутой ковбойке,

декабрь в телогрейке продувной —

а в мире пахло воблой и карболкой,

чернилами, белилами, халвой.

Пивком, сырком, моршанскою махоркой

и типографской краскою сырой…

Свободой пахло в воздухе! – поскольку

год надвигался пятьдесят шестой.

И кто там плыл у века посередке,

с Москвой на раскаленной сковородке,

с абракадаброй триггерных цепей?

Дух заварух и вектор эпопей,

вооруженный счетною линейкой

и с чубчиком под взмокшей тюбетейкой.

Быть может, метель над уездной равниной,

аптекарской ступки фарфор соловьиный,

аптекарской скрипки сухой завиток,

печной голубой изразцовый глазок.

С аптечной латынью латунь часовая,

с оранжевой склянкой шкала весовая,

как льется луна сквозь проталины штор

А это пятно на чернильном приборе

не так уж похоже на черное море

на карте земли, что видна из окна,

Сорвись же на высшей, неслышимой ноте,

на вишне в компоте, на высохшей плоти,

на вытертых смушках от бывших пальто,

Как плачет метель над уездной равниной,

как свищет аптечный фарфор соловьиный,

как спит голубой изразцовый глазок

Бумажные пыльные розы свидетельств и метрик,

ты, глина шумера, ты, писчее солнце китая,

уж нас нипочем не научит презрению к смерти

ни цепь землемера, ни жесткая пена морская;

и что бы мы пели, не меряй пространство пехота,

не полнись простор изрыгаемыми кораблями,

когда б не молилась мещора двудонным болотам,

когда б одиссей не пускался путем оловянным;

и кто бы поверил в сюжет возвращенья из мертвых,

архангельским трубам, евангельским судным посулам,

когда бы не плавилась щелочь в прожженных ретортах,

когда бы луна не скользила по черным парсунам;

когда ж канцелярия штамп лиловатый проставит,

ступай хоть до края земли, до конца коридора;

и кто там, младая, пурпурными реет перстами

и склабится нагло из мглы погребального хора?

Сочельник! Горящий наплывом хвои

и канцерофобьи! о как неизменно,

кочуя щекой от плеча до колена,

мы жалуем жалкие стати твои:

…в посаде… нога не ступа… ...рожей…

да вью… Из-под крыши сбежавшая пена

скрывала потухшее веко звезды

с чудесным загибом чернильной ресницы,

чьим светом, сбегая к обрезу страницы,

упорно себя выдавали следы.

И благостен был новогодней страды

Но ярусы бус! но фольянты фольги!

архивы орехов и бронзовых шишек

сулили явленье локтей и лодыжек,

и слезы из глаз, и цветные круги…

Из темного леса гурьбой пироги,

Допустим, вселенная есть теплосеть

с пылающим льдом над местами протечек…

До пят в электрических пуговках свечек,

вся в челочках, смолках – и той облысеть

красе, ибо время обыкло борзеть,

Попомнишь под беженским пологом створ

землянки в окрестности солнцеворота;

смеркалось; в селении смолкла работа;

три старца несли упоительный вздор;

звезда-самозванка глядела в упор

Не плачь, дорогая! Все будет потом,

как сказано: баржи пойдут в караване,

набитые доверху как бы дровами

с разбитым крестцом, с обмороженным ртом —

проплыть перед праведным пересудом,

Оставь, дорогая, все кончится тем,

чем все начинается: солнцеворотом

с ослом и волом, со звездой по субботам,

с пещерой в скрещенье планетных систем.

Под елкою книжка: Жюль Верн или Брэм —

они идут с работы

на фоне заката

худые и бледные в темном

такие же бледные и истощенные

Похожие книги на "Живая Литература. Стихотворения из лонг-листа премии. Сезон 2010-2011", Вадим Ковда читать полностью, без сокращений.

Андрей Рубанов - Живая земля

Коллектив авторов - Последняя

Алексей Кожевников - Том 2.

Ермолай-Еразм - Древнерусская

Андре-Марсель Адамек - [Самая