Вадим Ковда - Живая Литература. Стихотворения из лонг-листа премии. Сезон 2010-2011
Того, что она и сама кончается постепенно.
У меня такая высокая сворачиваемость крови,
Что я зае*ался себе резать вены.
* * *столько всего
внутри
ветра
в моей голове
Прощальная
Вновь обую валенки и стремя —
Или ветер какой-то сумасшедший —
Потянуло гарью над селеньем
Из дупел перекошенных скворешен.
Остановлю за холмами поезд,
Спросит дядька: «Куда тебе, бродяже?»
Отвечу: «Отвези меня, мил-человек, куда захочешь.
И не дивись худой моей поклаже».Заплачет дядька, дернет за веревку,
И вот уж едем мы в поезде быстрее ветра.
Достану мятую, с подкладки, сторублевку
И угощу всех водкой из буфета.Тяжело уезжать из родимого краю,
Да и останешься – сердцу не легче.
Не горюй жена, не плачьте, мамаша дорогая,
Жизня – свечой догорает, а молодцу плыть недалече.А с ветки звездочка-пышечка машет, «Ворочайтесь, – грит, – поскорее, папаша».
* * *А после смерти мы поселимся в Крыму,
В тени необитаемого лета.
Спасибо, жизнь! Я все тебе верну,
Но больше не вернусь в твою тюрьму,
Где я был счастлив, если счастье – это.
Наталья Богатова
Скворчишка чернорясный
Всяк ярок и безумен.
И сам себе творец.
Отвязливый игумен,
отчетливый скворец,
они едино бьются
под паводком травы.
Выравнивая блюдце
вселенской синевы.И в вышнем отраженье
себе ж глядишь в глаза:
там жгучее движенье
затеяла лоза,
цветет и вьется клетка,
ребром несется ночь,
полет оттяжной плетки,
паленый ржавый ключ,
соседки томной взоры —
вся сныть под снег легла! —но внятны лишь узоры витражного стекла.
… скворчишка чернорясный
стучит слезами в Твердь:
петь больно и прекрасно.
И бесполезна смерть.Памяти Гоголя
Кому терзала уши тишина,
Кому постель казалась смертным ложем,
Но Панночка в пространстве решена
Как та стрела, что не упасть не может.
В пространстве хат и плодородных дев,
Где колокола гуд утюжит крыши,
И где, цветки над крышами воздев,
Малиновые мальвы душно дышат.В пространстве обручального кольца,
Имеющего контур прочной точки,
Где судорогой сведены сердца,
Как лиственные гибнущие почки.В пространстве,
Где, хватая пустоту,
Звериной наготой блистая, мчится
И чувствует добычу за версту
Ночная неустанная волчица.
И в Запорожской, Господи, Сечи,
Как Цезарь – окруженная рабами —
– И ты, Хома! ты, Брут! – она кричит,
И трепеща,
И скрежеща зубами.– Ты сам себя зажал в заклятом круге, А мне хватило б трещины в стекле.
Она летит, вытягивая руки, И жизнь ее, как стрелка, на нуле.
Мусоргский
Чугункой, в карете, на дрожках,
путем и совсем без пути
опасливый скоморошенька
желает к роялю пройти.
Смешно угнездится меж клавиш,
взлетев, что петух на насест.
– Mon cher,
ты о страшном играешь,
ты нам непонятен, Модест!И тот, отвлекая от ноты,
как Богом забытый монах,
расскажет забавное что-то
о тайных, иных именах.Он даме перчатку поднимет.
И бровь шевельнется: – О, oui!
вы, Модинька, тайное имя
скажите в молитвы мои.Но он перекрестит колени, слегка улыбнется, смолчит…
Он – гений, сударыня, гений. Как все в петербургской ночи.
* * *Уж чем бы небо ни дышало,
Да никогда не обижало.
Младым пажом сопровождало
в классические тупики.
Гляди, какие, брат, погоды —
в пампасы, в африку, на воды!
На длиннотравую природу,
В золотогривые деньки.
А небо, паж небесной крови,
растет, встает с Зимою вровень.
И сердце выбелив, и брови
метелит шпажкою сосны:
замерзни, дурочка, откуда
ты вечно ожидала чуда? —
от суеты слепого люда.
А надо бы – от тишины.И ничего-то не зачтется.
И рукопись не перечтется.
Под гулким снегом лето бьется —
стебли стеклянные стерни.Летит снегирь посмертно в Лето
атласной алой лентой Фета.
Стерней, полоской маков-цвета.Цветок исколотой ступни.
* * *Перестань, моя радость, я больше не буду смеяться
Над тобой, над собой, над крапивой, пробившей сукно.
Пусть скользят облака, пусть себе понемногу слоятся.
Если это им нужно, я, пожалуй, открою окно.
Я открою и дверь – если хочешь, ты можешь вернуться.
Солнцу крыша мешает, можно бы разобрать и ее.
Как-то все перепуталось, и хорошо бы проснуться.
Ты твердишь и твердишь бесполезное имя мое.Я не верю себе, потому что туман нарастает.
Снег минувшей зимы – тополя затянуло слюдой.
Нынче лето, июль – почему ты не таешь?
Хорошо бы проснуться туманом над легкой водой.Похороны на Рождество
Вот так открывается Космос:
внезапно летишь в пустоту,
и волосы в серые космы
сбиваются на лету.
А тихо-то, Господи, тихо…
до первой звезды – тыщу лет.
И жизни смешная шутиха
бабахнула, пыхнула. Нет.* * *Жизнь пришла, но ее не узнали.
Продолжали возиться в печали,
поливая картонный цветок.
А за спинами сойка орала:
«Он расцвел на Ивана Купалу! —
буйный папоротника кусток
(не дрожи над картонною хренью)».
Лето сад зажигало сиренью,
и кружили такие жуки! —
бликокрылые – медью и златом
над ромашками, грядкой с салатом.
Дни пространны и ночи легки.… Смерть пришла,
пустотою лизнула.
Черной пенкой сироп затянула.
Смолкла сойка, свернув кровоток.Смерть пришла, но ее не узнали.
Им казалось – живут, и в печали
поливают картонный цветок.* * *Я в школе взлезла по канату
под потолок спортзала и
услышала не «браво, Ната»,
а – быстро вниз и – не смотри.
Вот что за правило? – железно! —
взглянула лишь на потолок
и слышу: тише, выше – бездна.От тех, кто и тогда не смог.
* * *Так или иначе,
рано или поздно
будет вам удачно,
до смешного просто.
Сладкий жар – по силам,
жгучий лед – красивым
будет. Ибо небо
я о том просила.
А в печалях с муками
правды ни на грошик.
В пустоту аукаю? —
быть того не может!* * *Я сама себя спасала,
я сама себя топила.
И когда мужей бросала,
и когда детей родила,
И когда, очнувшись ночью,
не ждала уже рассвета:
жизнь казалась мне короче
бесконечной ночи этой.
Жизнь! – которая сбивалась
то от шепота на ропот,
то от главного – на малость,
от отчаянья на опыт.
И, сама себя слагая,
чтобы только отдышаться,
я хочу сейчас нагая
к телу твоему прижаться.
Чтобы только выла глуше
ночь под левою лопаткой…
Долгие дожди украдкой
по мою стучатся душу.
* * *Я купалась с лягушками,
словно Эллада весной.
Нет, постой, погоди,
я еще напишу про закат,
и еще про ковчег.
Да не тот, что достраивал Ной, —
про чудесный шалаш
с ветко-гранями в сотню карат.
Ветер сел в лопухах,
и стрекозы ударили блюз.
А заденет по коже —
и сохнет сверкающий страз.
Распускается сныть —
крепкой жизни решающий блиц.
Я люблю тишину,
но, пожалуйста,
все-таки,
ну – еще раз!* * *To лето стоит в половине,
Сияет на трубах печных.
Лунатики бродят в малине
В белесых рубашках ночных.
Им утром не будет понятно,
Когда целый день впереди, —
малиново-алые пятна
Сквозят на спине, на груди.откуда такая награда —
Запутаться, переплести
Седой одуванчик из сада
И снег, позабытый в горсти.И яблочный ветер – оттуда, Где ангел считает белье.
Моя золотая остуда. Легчайшее имя твое.
* * *У меня возлюбленный
такой странный —
иногда дикий,
реже карманный.
Говорит, что я к нему странная —
вся какая-то деревянная.
А зачем он гасит все окна.
Мы одни на миг, а он уже гасит.
И вычеркивает номера телефонные
из моей головы
легким ластиком.Я пустею, голова моя слезы нижет.
Шаткая – воздушный шар – улетаю.
А он дергает за нитку все ближе.
– Не пускаю, – говорит. И не пускает.Он как дернет – так и падаю тяжко.
Чугуном-ядром к нему на плечи.
А он грустью хлестнет,
что ременною пряжкой.
– Ты, Наташа, любить не умеючи.Я играючи,
топоча и плакая.
Он с присвистом, с прикриком,
с эхами.
А над нами погода – всякая.
Как над крышею, что уже съехала.А под нами анфилады и портики.
И моря, и океаны посохшие.
Ничего не понимаю в эротике.
И способна не понять еще большее.Александр Евдокимов
Дорога к морю
Столько ехали к морю – века.
Торопились и не успевали.
Широка ты моя, широка,
вот и Крым, в кабаках: трали-вали.
Наш пронзающий мир Ягуар
спорил с фурами легким движеньем,
обгонял – и сгорающий шар
над полями светил с напряженьем.
В кипарисах сверкнет, и еще,
и сияющей синью постелет
за обрывом. Но время печет,
а Икарус ползет еле-еле.
У Икара подкрученный ус.
Славный отпрыск венгерских рабочих,
ветеран, знает времени вкус,
молодецких полетов не хочет.
![Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире]](/uploads/posts/books/127633/127633.jpg)