Вадим Ковда - Живая Литература. Стихотворения из лонг-листа премии. Сезон 2010-2011
в котором и Пушкин, и Бах…
И свет, что так стелется тускло,
и зимних лесов забытье… —
все это искусство, искусство.
Но только не ведомо чье.
Полустанок
Мне все это слишком знакомо!
Обычный пейзаж за окном:
коза возле белого дома
и женщина с желтым флажком.
Открытая в домике дверца —
там чайник, косой табурет…
Ах, все это где-то у сердца
я чувствую тысячу лет!
Поблекшая, пыльная травка.
Неприбранный, реденький лес.
И голая, голая правда
от голой земли – до небес.
* * *Облаков кочевые народы,
куст оседлый… – их можно любить.
Я, как в церковь, хожу на природу.
А куда еще стоит ходить?
Лес, трава, полевая ромашка.
И беспутно кружащий листок,
и писклявая тощая пташка
скажут: – Милый! Ты не одинок…
Заблестит сизой дымкой долина
и излучиной белой река,
улыбнутся подзолы и глины,
где лежать мне века и века…
И отпустит глухая тоска…
Сиваш
Шелест маленьких гнутых деревьев
да морское сиянье вдали —
все ж отрада для слуха и зренья
у покинутой Богом земли.
Но и чахлые эти уродцы
тихо мрут у меня на глазах.
А их души уносятся к солнцу
в бесконечных, пустых небесах.Остаются в белесом просторе
нарастающий солнечный свет,
голубое блестящее море,
да рыбацкой ладьи силуэт.* * *Смолкайте, пустые желанья!
Уйдите, пожалуйста, прочь!
Я отдан был вам на закланье,
но больше мне с вами невмочь.
Отблядствовал, отсуетился,
Словес наболтал на века…
И все ж не сломался, не спился
и даже не умер пока.
Так полнитесь вечностью строчки!
Кричи суть, что зрела во мне:
о маме, о сыне, о дочке,
о Боге, любви и войне…
Я вновь отрицаю бессилье.
И вижу: в глухом полусне
вздымается сфинксом Россия
вдали, предо мной и во мне.
За Днепром
Словно кожа столетней старухи,
в черных трещинах эта земля.
Здесь огромные, злобные мухи
да обугленный цвет ковыля.
Давит ветер ненашенской силы.
Пыль столбом. И хрустит на зубах.
Раскаленно и желто светило
в заднепровских бескрайних степях.И зыбучих песков безобразие
в благодатном приморском краю.
И сюда желтолицая Азия
тянет дерзкую руку свою.Чуть маячат отары овечьи.
Даль плывет, замутненно-бела…
Бесконечны труды человечьи.
Преходящи людские дела.За Обью
Как бревенчато и косо!
Тихо. Выпала роса.
Запах пиленого теса
заполняет небеса
Нежный, прибранный, румяный
от светла и дотемна
городишко деревянный,
деревянная страна.Хмурый дед в косоворотке,
с черной прядью в бороде.
А кругом все лодки, лодки —
на земле и на воде.Бесконечна, с белизною,
светло-серая во мгле
Обь лежит передо мною,
словно небо на земле.Облака плывут, как духи.
Окна смотрят на леса.
На завалинках старухи
щурят белые глазаи в немой закат над Обью
песни ясные свои
стонут, полные любовью,
плачут, полные любви.* * *Что не оплачено кровью,
сгинет – и нет ничего.
Все, что не стало любовью —
пусто, уныло, мертво.
Если живешь несчастливо,
вдумайся, не обозлись, —
в чем-то она справедлива,
неумолимая жизнь.
* * *Ветер, изгибаясь, шелестит.
Небеса застыли синим сгустком.
Море ослепительно блестит,
словно снег на поле среднерусском.
Здесь, на вулканической горе,
над немым хаОсом Карадага
в гулком и пустынном октябре
мы одни, нам ничего не надо.Дальних гор клубится полоса.
Мы сидим, ослепнув и оглохнув…
И душа течет через глаза,
словно солнце сквозь большие окна.Ледовитый океан
Два часа пополудни, а вечер.
Мгла. Огни сухогруза видны.
Снег да брызги, да воющий ветер,
да размытое око луны.
Рядом остров – маяк за дорогой,
лысый берег, скупое жилье…
Острый нож красоты этой строгой
проникает под сердце мое.
Я смотрю: что ж, и это Россия,
где полгода полярная тьма.
Все равно – здесь настолько красиво,
что от этого сходишь с ума.
Я под снегом стою перекрестным
и придавлен, как будто бедой,
этим Севером, диким и честным,
беспощадной его красотой.
Христос и Аввакум
Католическая церковь недавно покаялась за преступления Инквизиции.
Не пора ли и Православной церкви покаяться за продолжавшийся более столетия геноцид русских староверов?
1
Не проста эта жизнь, не проста.
Давит, жжет ядовитая дума:
– Пусть евреи распяли Христа…
Ну а кто сжег живьем Аввакума?
Но молчат… Не приемлют вины.
Крутят, врут на стремнине летейской.
Лишь мои, чую, дни сочтены
в скорбной участи русско-еврейской.Для чего полукровкой рожден?
Что имела судьба на примете?
На меня с высоты смотрит Он…
Я раскаюсь за тех и за этих.
2
Плыл нимб… Глаза светили …
Нес мир и благодать
Когда его схватили,
не рвался убегать.При нервной перегрузке, —
наивен и красив,
задумался по-русски,
семитский позабыв.Страна, где все заклято,
где в будущем Он был,
которую когда-то
всю, всю Он исходил…Я подступаюсь к теме,
что муторна, больна.
Нормально, что в поэме
сломались времена.3
Все было, как в России
конвой, стукач, арест…
Он падал от бессилья,
но нес свой тяжкий крест.
Из будущего злого,
где ложь, корысть, разор,
от горечи былого
мы не отводим взор…
4
На холме невысоком
стоял, избит, смешон.
Тут страшный суд над Богом
людьми был совершен.Глаз любопытных гроздья.
Молчит толпа людей…
Когда вбивали гвозди,
слышал хруст костей.Там – в Иерусалиме
(я тоже в нем бывал) —
давно забыто имя,
кто гвозди те вбивал.Нет палача в помине…
Он – стрелочник … Плевать!
Зато осталось имя,
кто приказал: Вбивать!Как это некрасиво —
коррупции разгул!…
Наверно, и Каифа
Пилату отстегнул.
5
Отбросьте, зачеркните
мой воспаленный стих.
Ведь Он учил: Любите!
гонителей своих!Но не лукавьте, бросьте…
Да! так Он говорил…
Того, кто вбил те гвозди,
любил ли Он?.. – Любил!..Был гогот, мат, угрозы…
А время шло к концу.
Катились Божьи слезы
по Божьему лицу…Пред кротостью и болью
я упадаю ниц.
Но не могу, тем боле,
любить Его убийц.
6
Иисус вдруг тело выгнул —
был Богом не храним,
и, обезумев, крикнул:
– Эли! Эли! лема сабатхани!!А это значит, боли
терпеть уже не мог.
Была потеря воли.
И Отче не помог…Никто не понял сразу —
и в страхе и тоске —
зачем Он крикнул фразу
на странном языке?Над людом онемелым
тьма с громом пронеслись.
Он задрожал всем телом,
метнулся и провис.Провис, опал, поникнул…
И взор его потух.
Он снова что-то крикнул
и отпустил свой дух…
7
Прошло два дня, нелепо
считать, что Он – Господь…
Но в третий день из склепа
Его исчезла плоть.И воздевали руки
евреи в синь небес…
И расползались слухи,
что, вроде, Он… воскрес!И, смерть поправши смертью,
вновь к людям ищет путь:
учить нас милосердью
и совесть нам вернуть.Он будет ждать веками
тех тягостных минут,
когда придет над нами
вершить свой Страшный суд.
8
Так кто же Он? – я думал.
И буду думать век.
Он жил, как Бог, а умер…
как честный человек…Кто верит пропаганде?
Никто и никогда.
Да, были Корчак, Ганди!!
А прочье – лабуда?И нет конца сюжета:
война, грабеж, хула…
Боюсь, что жертва эта
напрасною была…
9
И мучит стыд до гроба
во мгле родной земли:
за что же протопопа
мы заживо сожгли?Шла староверов горстка
за ним, забыв про страх…
В пропащем Пустозерске
его развеян прах.Не дрогнул он, не крикнул
сгорел дотла, до дна.
Чем памятник воздвигнул,
на вечны времена…
10
Все это вижу… Маюсь…
Душа кровоточит…
Конечно, я раскаюсь
Но церковь промолчит.И патриарх резвится —
пиар, поездки, власть…
Не хочет повиниться
и на колени пасть.За бойню, за изгнанье,
за скрытый геноцид.
Исполнить покаянье
гордыня не велит.Господь взирает, страшен,
И хлещет Божий бич.
Когда в основе нашей
лежит гнилой кирпич.И пенится огромный
судьбы девятый вал.
Но патриарх не помнит,
как водкой торговал.И боль, куда ни гляну,
корысть, пожар и мор…
А старую подляну
заткнули под ковер.
11
Ну а Христос мерцает
средь мрака, лжи и слез.
Он – все еще – ступает,
Он в венчике из роз.Он ходит по России,
как издревле ходил.
Печален взор мессии
и не осталось сил.И цельный мир порушен…
Лакейство, чванство, глум......
О, как нам ныне нужен
бесстрашный Аввакум!
12
Жив ли он, пейзаж березовый?
Свет потайный жив в судьбе?..
Аввакумы и Морозовы
попадаются в толпе.Та же даль и ветры буйные,
Глушь лесов и ширь полей,
![Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире]](/uploads/posts/books/127633/127633.jpg)