Ангелина Северова - Басни, стихотворения

В тенистой глубине припойменной дубравы:
То на ветвях черемухи кудрявой,
То в зарослях влаголюбивых трав,
Мелькнет, лишь на мгновенье трель прервав,
И снова песнями зальется…
И, встрепенувшись, 
                           лес ему как будто улыбнется.
И, вслушиваясь, жимолость нагнется,
Под сень свою певца приняв. 
О, Соловей счастливый!
Как далеко слышны серебряные переливы.
Как чувством искренним полны.
И в нем едва ли можно усомниться.
И кто из нас бывал не рад остановиться
И насладиться гостем тишины…

В конце весны,
Едва лишь прилетев в родные веси,
К знакомой роще на береговом отвесе,
К ольхе, склонившейся к реке 
                                              сплетением ветвей,
Запел влюбленный Соловей.
И строй его тончайших песен

Звучал и глубже, и возвышеннее, и полней,
Чем год назад. Возлюбленную трелями пленяя,
Под сень ольхи укрыться призывая,
Он обещал
Блаженство вечное, сладчайшее волненье,
В любви изысканной забвенье.
Взаимностью и нежностью прельщал.
И та, что в этот миг была ему всего дороже,
Не сомневаясь, верила избраннику, похоже,
К нему приблизилась, меж веточек нырнув…
Но наш певец,
                            на миг лишь на реку взглянув, 
Где Лебедь плыл, неспешный, тихий, стройный,
И, встретив взгляд его спокойный,
Затих, остановился вдруг.
     «Прекрасный друг, —
Так Лебедю Соловушка промолвил, —
Неужто не пьянит тебя весна?
Ты движешься столь плавно, 
                                         сдержанно, безмолвно,
Как будто бы тебе и не дана
Влюбленность пламенная, вешняя услада,
Сердцам живым великая награда.
Открой мне, чем душа твоя полна?»
И Лебедь отвечал неторопливо
Певцу дубрав:
     «Соловушка, беспечный и счастливый,
Любви не распознав,
Восторгами ты сердце наполняешь,
И каждую весну себе же изменяешь,
Подругой новую избранницу назвав.
Но можно жить иначе,
И, жажду вешнюю уняв,
Преобразить душевный склад и нрав,
Другое правило себе назначить:
Благую верность выше увлечения признав».
     «Мой друг, тебе как разуму я внемлю.
Но твой совет едва ли для меня приемлем.
И жизнь моя теряет смысл
Без новой песни, что рождается в волненье, 
В сердечном изволенье,
Как в размышленье – мысль.
Что я без пения? что я без вешней трели?
Что без восторженной мечты?
Ведь от того спокоен и безмолвен ты,
Качаясь, словно в колыбели,
Плывешь по жизни, как по медленной реке,
И скроешься неспешно вдалеке,
Что не горит в тебе безумное желанье».
     «Да, Соловей, и мой удел – молчанье.
Но искренность, как белизна,
Без пения избраннице моей видна.
И дух безмолвен мой, и чист, и верен.
И сердцем Лебедь предан лишь одной
Лебедушке родной,
И сам в ответной верности ее уверен.
Хоть я не знаю песен 
                              обольстительных и нежных,
Признаний Соловьиных ненадежных,
Но слышу струны радости иной.
И нахожу в любви к единственной утешность».

Подслушав птичий диалог,
Невольно на себя его мы переносим.
Ведь Лебедя и Соловья всегда в себе мы носим: 
Один поет, другой немногословен, строг.
И Соловей порой над Лебедем довлеет:
Коль сердце нежную мечту лелеет,
Тогда и в разуме мы не желаем видеть прок. 

Как часто Соловью мы больше верим.
По Соловьиным меркам Лебедя мы мерим.
И только, подводя прожитому итог,
Певца забыв, о белом Лебеде вдруг вспоминаем:
Не в глухоте себя, его в молчанье обвиняем.

Но если жить не песнею одной,
То мудрость нам является простая,
В гармонии любовь и разум сочетая,
Как два крыла у птицы за спиной.

Прекрасен сад, где с разных уголков страны
Культуры собраны и, в радужном цветенье,
Ростков и веточек чудно́м переплетенье,
Стремленьем общим объединены:
На благо сада в нем расти и развиваться.
На почве дружбы и согласья укрепляться.
С терпимостью друг друга принимать.
И попусту границы сада не сужать,
Когда высокомерное презренье
То ли, иное ли явит растенье
К соседу своему.
Враждебность к виду одному
Губи́т другие виды несомненно.
И так весь сад разрушить может постепенно,
Не сделав блага никому.
Цветущий сад зеленою стеной,
Нагретой южной стороной,
С песчаной местностью граничил.
Там, многовековой храня обычай,
У изгороди, легкой и резной,
Рододендрон Кавказский разрастался —
На склоне почву укреплял

И зыбкому песку дорогу преграждал.
Для бурь непроницаемым казался.
Да все лишь потому,
Что весь уход, положенный, ему
По праву доставался.
Хозяин сада искренне старался:
Растения в порядке содержал,
Рододендрон с усердьем поливал.
Другим росткам не позволял нарушить
Узор его зеленых кружев,
Красу на солнце млеющих цветов.
Порой к ним первым наш Садовник направлялся
И прежде всех других ростков
За тот кустарник прихотливый принимался.
Ему все силы щедро отдавал.
Но тем Садовник прочие растенья возмущал.
Погожим днем в тиши разросшегося сада
Поднялся шум все нарастающей волной:
     «Вот нам за снисходительность награда, —
Шуршали Розы темною листвой,
Прекрасный цвет высокомерно возвышая
И сад благоуханьем наполняя, —
И чем хорош кустарник тот простой?
И чем садовника прельщает?
Что лучшее он время посвящает
Не нам, красавицам, а простеньким цветам!
И прихотливым, и неярким,
Растущим там, где климат жаркий,
И требующим влагу без конца.
Как будто бы нарочно!»
     «Вы правы, – вторили Фиалки осторожно, —
Влаголюбив Рододендрон.
Садовника так донимает он
Своею жаждой непрестанной.
Ах, как бы нам освободить
Наш сад от тех кустов незваных?
Соседей наглых, нежеланных
От нас подальше водворить!»
     «Ну и разросся этот приживал, —
Плодовые деревья всё ворчали
И недовольно ветвями качали, —
Глядите-ка, густым и пышным стал!»
И так растения шуметь не прекращали.
Единодушно все к Садовнику взывали,
Чтоб тот лишил бессовестный Рододендрон
Привычного ухода и вниманья,
Чтоб на самостоятельное выживанье
Кустарник прихотливый бросил он.
Сперва Хозяин с садом пререкался.
Но с мыслью день за днем свыкался,
Что саду не нужны постылые кусты.
И вот, когда жара невыносимая настала
И недостаток поливной воды
Садовника смутил немало,

Не стал он меру и порядок соблюдать:
Взамен того, что бы культуре каждой
Раздать остатки влаги соразмерно с жаждой,
Решил совсем любимца прежнего не поливать.
Ему назначенную часть другим отдать…
Сад изнывал на солнцепеке.
Рододендрон, оставленный жестоко,
Безвременно желтел и увядал.
В прорехи меж кустов его опавших,
Проход ветрам горячим давших,
Песок тихонько проникал.
И, наконец, пустыня, силу набирая,
Живую изгородь одолевая,
Рододендрон слабеющий превозмогла.
Да, налетев, затем весь сад сожгла.
В песке нагретом потопила…
Рододендрон постылый
Защитой саду издавна служил
И от песка границы сторожил.
Едва лишь потерял он силы —
И сад главу перед пустыней преклонил.
Страну великую, что сад цветущий,
Многообразие культур хранит.
И сочетанием, лишь ей присущим,
От многих бедствий защитит.
Но стоит лишь вражде ревнивой

И нетерпимости себялюбивой
Проникнуть внутрь ее границ —
Страна, как сад, склонится ниц
Перед любой угрозой внешней.
И отчуждением поспешным
Горячей точки с южной стороны
Проход откроет для губительной волны
Садовник тот небрежный,
Что у враждебности на поводу пойдет.
Иль, учредив порядок ненадежный,
Без соблюденья меры сад польет.
Да стороною обойдет
Границы сада вихрь пустынный!
Живи в согласье, наш большой народ, —
И многоликий, и единый.

Без отдыха никак нельзя Царю.
И солнце ясное в вечернюю зарю
Ко сну глубокому клонится. 
И бурный ток порой стремится,
Замедлив бег, неторопливой стать рекой.
Что говорить и о правителях звериных,
Стареющих на десять лет за год единый,
Давно забывших про покой.
И если Царь и отлучится на денек другой,
Так заместитель ревностный ему найдется
И делом государственным займется.

Однажды Волк был заместителем Царя назначен.
Лишь только в отпуск отбыл Царь зверей,
Над подданными был надзор его утрачен.
И к руководству Волк наш приступил смелей.
Он, с одобренья волчьей стаи,
Чтоб соблюсти в лесу порядок и покой,
Немедленно издал указ такой:
     «В пределах нашего лесного края
Отныне запрещается зверям шуметь:
Кричать, трещать, пыхтеть, свистеть,
Как будто недовольство серым выражая». 

Одни лишь Соловьи могли в округе песни петь,
Торжественные, по заказу серых,
И восхвалять правителя без меры,
Его лелея слух, лишь трелями звенеть.
И все бы хорошо, но непривычный сей указ
В лесу вдруг вызвал возмущенье.
И звери, недовольные, тотчас 
Всеобщего потребовали обсужденья.
Вот на поляне 
                 весь обиженный народец собрался,
Чуть позже хищники толпе себя явили.
Вот из ствола соснового барьер соорудили.
Многоученого Осла судьею пригласили.
И спор нелегкий начался:
Что справа от ствола усердно Волки выли,
Хорьки шипели, тявкала Лиса 
И Скунс, примкнувший к ним, неиствуя плясал,
Зловоньем воздух оскверняя. 
Что с левой стороны 
Олени, Белки, Суслики и Кабаны, 
Округу страшным гулом наполняя,
Заранье воздух в легкие набрав,
Пищали, хрюкали, трещали и кричали —
Рачители народных прав.
Осел, пытаясь суд вести честь-честью,
Еще усерднее ревел,
Чем остальные, взятые все вместе,
Как будто заглушить баталью 
                                трубным голосом хотел.
И в самый час тот неспокойный
Владыка, возвратясь, свой двор благопристойный
Нашел в столь неприличной кутерьме.
И, прекратив немедленно сей гомон недостойный,
Во всеуслышанье он произнес простое резюме:
     «По прежнему в лесу мы все оставим
И пожелания народные учтем.
И гласность, столь желанную, вернем.
А Волчье рвенье 
                         впредь к другим делам направим». 

А мы еще к тому добавим,
Что меру соблюдать полезно бы во всем:
В свободе, в гласности, 
                                  в культуре самовыраженья, 
В поступках, в общих устремленьях,
В словесных преньях.
Нелишне и Царю с умом осуществлять
Столь важные для царства назначенья
И приближенных выбирать
И в толк, и в меру, и себе под стать.

Подчас из тупика нет царству выхода иного,
Как, соблюденье меры приняв за основу,
И в демократии ее не нарушать.