Макс Армай - 33 Буквы

Я знал — ты была где-то рядом.
Я чувствовал это, поверь!
И жадно искал своим взглядом
К тебе потайную я дверь.

Но слипшихся метров пространство
Замкнулось в кривую дугу.
И сам горизонт, беспристрастно,
Взирал на мою беду.

Лишь лёгкое дуновенье,
Из инфернальных щелей,
Рождало в душе сомненье
В незыблемость вечных идей.

И я уловил твой запах
И впился в твой аромат.
Вцепился я в юго-запад
И дёрнул, судьбе наугад.

Скрипнули косные створы,
Открывши чёрный проём:
Средь тьмы бесконечных просторов
Сиял, вдалеке, твой дом.

Я смял себя в теннисный мячик,
А после — зажёг, как звезду.
И стал фаворитом я скачек
В заезде на эту версту.

Вскипело, взревело время
И брызнуло снопом огня.
А я — сам к себе прижал стремя
И закусил удила.

И где-то на грани сознанья,
Влетел я в твоё окно —
— Конь, мячик, иль просто сиянье, -
— А, впрочем, не всё ли равно!

Главное — я с тобой рядом.
Важно — тебя я обнял.
Пролился я звёздным каскадом,
И сгинул — пыланьем огня!

Надо спать. Да вот только, не спится:
Сердце мыслью тревожно стучится.
И под лампою, лёжа в углу,
Вспоминаю улыбку твою.

Чуть задумчива, капельку грустна,
В чём-то робкая, в чём-то искуссна,
С тайной, спрятанной в дальних мирах,
Ты, в улыбке своей, — Таиах!

Улыбнёшься и смотришь упорно
Ты, в глаза мои, солнечным взором.
А я счастлив — мне сладко всегда
Быть тобою испитым до дна!

Но вот, взгляд мой метнулся к картинке:
Фотография — в солнечной дымке
Ты сияешь улыбкой, но та —
— Ярким светом и смехом полна.

И трепещет рот счастьем и мёдом,
Губы ждут разрешения словом,
Но ушло всё в сияние глаз —
— Пусть слова прозвучат в другой раз!

Ну а я всё лежу в уголке.
А мой сон — где-то на потолке.
Пусть рассвет и крадётся в окошко,
Я ещё помечтаю немножко.

Я кружился снежинкой в метели,
Из иных выпадая глубин —
— Бесконечность, сводимая к мере,
Как в бутыль — загоняемый джинн.

Я был всем, или вовсе я не был,
Что по сути своей — всё равно.
Но тогда уже знал я и верил
В то, что мир — не одно лишь добро.

И беспомощно ждал той минуты,
Когда вечность порвёт свою нить.
И отведал, в свой срок, я цикуты. —
— Вспыхнул свет, я вздохнул — и стал жить!

Твой поцелуй — что бабочки порханье:
Движенья губ легки и прихотливы,
И та же нежность мимолётного касанья,
И ощущение услышанной молитвы.

И тот же жар внезапного блаженства.
И чувство первобытного восторга.
И счастлив я беспечным счастьем детства,
А может быть — цветочного бутона.

Мир спрятал, с улыбкою горькой, загадки:
Стал взрослым, задумчивый в прошлом, ребёнок.
И тайны, собравшись в житейские складки,
Повисли на том, кто был раньше так тонок.

Он, житель, когда-то, лишь просто Вселенной,
Отныне живёт, сообразно прописке,
И вместо загадки, живой и нетленной,
От жизни зарплату берёт, по расписке.

Ты, наверное, снова не спишь —
— У чертёжной доски всё сидишь.
И качнувшись на стуле в работу,
Не пускаешь на волю зевоту.

А в руке у тебя карандаш,
Словно маленький, преданный паж,
Чертит линию, точку и обод,
Создавая законченность входа.

Ну а я — на кровати лежу
И сквозь трубку на это гляжу,
И кричу, разрывая пространство,
Что не любит жизнь постоянства.
А отсюда, вывод один —
Брось работу и спать иди!

Но ты шутишь в ответ мне едко,
То, что жизнь и работа — соседки.
Что же делать, раз в мире так?
А не выспишься что, то — пустяк!

Я смотрю, как уходят мгновенья мои,
В ненасытность секунд, разгрызающих дни.
Острой болью, зубами забот и тревог,
Или стуком разлуки по рельсам дорог.

И во встречах любых чую этот же яд —
— Бесконечный, дурной, убывающий ряд.
Ускользанье, страданье, потеря себя
Из конкретности каждого нового дня.

Мне б надежды чуть-чуть, мне бы песню — не стон.
Но пророчил мне счастье один лишь Харон.
С ним бы плыть. — Да один неразменный пятак.
И сознанье того, что не надо бы так.

Ты вещи сложила в любимую сумку.
Была ты уж дома, предчувствуя встречу.
А я, с твоих губ, пил, по каплям, разлуку
И с ужасом ждал одиночества вечер.

И с болью смотрел, как твоё совершенство
Поспешно скрывалось под тканью одежды,
И горько вздыхал, вспоминая блаженство
Последних объятий, прощальных и нежных.

А ты одевалась, а ты торопилась,
И вот уже волосы встретились с гребнем.
И ты уж к домашним своим возвратилась,
А я тосковал о счастливом, о прежнем.

Но губы не тронув полоской помады,
Ты мне до последней минуты дарила
Свои поцелуи — дыханья услады,
И обнимала с нежною силой.

Но всё ж, расставанья настала минута.
Я видел, как ты мне взмахнула рукою.
И сделалось в сердце моём бесприютно,
И вновь я, до встречи, лишился покоя.

Была дорога, и вагон, но не разлука.
Мы были вместе — я и ты, вдвоём, друг с другом.
И мчались мимо города, огни вокзалов.
И всей любви, во все века, нам было мало.

Объятий нежных теплота, и губ касанье.
И наслажденья глубина, и содроганье.
И в тёмном зеркале окна, как отблеск счастья,
Твоя сияла нагота на снежном насте.

И позабыв откуда мы и куда едем,
Я знал лишь то, что мы одни, на этом свете.
И обретя, под стук колёс, одно дыханье,
Мы растворились, без следа, в великой тайне.

Я не играю с небом в кости.
Живу, как тысячи других.
Но каждый день приходят в гости,
Ко мне, касанья губ твоих.

И обжигая сладким ядом,
Пьянят меня своим теплом.
И знаю я, что счастье — рядом,
И твои губы — его дом.

Зелёный разметался среди снега.
Оранжевый застрял средь тысяч крыш.
А синий, с высоты земного неба,
Сорвался в пруд и спрятался в камыш.

И жёлтый, не найдя цветного брата,
Раскрасил, с горя, уличных котов.
А где был красный — менестрель заката —
— О, том, увы, не ведает никто.

Лишь голубой и тот, что был фазаном,
Избавившись, от сливших цвет, оков,
Умчались прочь, в неведомые страны,
Где нет ни белого, ни всех иных цветов.