Макс Армай - 33 Буквы

Я спросил. — Как туда пройти?
Мне сказали. — Всё время прямо!
А потом, под конец пути,
Сам увидишь, куда тебе надо.

И оставили. И ушли.
Всюду ныне странные люди!
Я ведь знаю, что там, впереди,
Ничего уже больше не будет!

Там болото, да косогор,
Ну а сразу за ними — край света.
Я там был, но, увы, с тех пор,
Столько лет уже кануло в Лету!

Не пойду я туда! Вот и всё!
Я уж столько болтал там ногами!
Да и Вечности всё равно,
Что в неё я роняю сандали.

Но какой бестолковый народ!
Ведь спросил их такую малость. —
— Где, скажите, лежит горизонт?
И как долго идти осталось?

Я сомневался до последнего,
Что этот мир чего-то стоит.
Я с ним сражался с исступлением,
Хоть говорят — один не воин.

Из точки своего присутствия
Я сделал центр мироздания,
И мерил вечность безрассудно я
Мерилом своего незнания.

Бессмысленность всего извечного
Казалось бредом сумасшедшего,
Пока, в конкретности мгновенного,
Не вскрикнул радостью нашедшего.

Пока не встретил в бесконечности
Ту, что искал тысячелетия,
И солнце, что у края млечности,
Мне не дало успокоения.

Трава в вулкане пахла степью.
Цикады пели о любви.
А я, забыв о всём на свете,
Прильнул щекой к твоей груди.

И слушал, затаив дыханье,
Как сердце сердцу бьётся в такт.
И где-то в глубине сознанья
Рождался безотчётный страх.

И с замиранием сердечным,
Едва касаясь губ твоих,
Я думал — жизнь столь быстротечна,
А мир — враждебен для двоих!

Что, вдруг, поддавшися обману
Нагроможденья древних скал,
Сорвёшься с каменным обвалом
Ты к морю самому, в провал.

И мои руки холодели.
Я обнимал тебя сильней.
А ты, прижав меня к коленям,
Шептала, — Счас будет теплей!

А вдруг всё было только сон,
Мои виденья.
И не было ни гор, ни волн,
Ни вдохновенья.

И я тебя не целовал,
Не пил губами.
Не обнимал и не ласкал
В древнем вулкане.

И ты не гладила меня,
Не жалась нежно.
И не снимала, трепеща,
Свои одежды.

И вот, неужто, это — сон,
Лишь блики солнца?
И я напрасно верю в то,
Что всё вернётся?

И ты была — моей тоской,
Моей надеждой.
И так — несбывшейся мечтой —
Уйдёшь, конечно.

Ах, если так, и прав моё рок —
— Жить мне без счастья! -
— То дам я сам себе зарок,
В цвет чёрной масти.

И свысока, с сиянья крыш
В восходе солнца,
Я, словно птица, ринусь вниз,
На дно колодца.

Автобус, заднее сиденье,
И бред несёт экскурсовод
Про гоминид и поселенья,
Что скифский основал народ.

Татары, тавры, караимы —
— Слова назойливее мух.
А я ласкал твои изгибы
И поцелуем тешил слух.

И так, внимая жизни древних,
Ушедших в прошлое веков,
Я постигал в объятьях нежных
Всю бесполезность чьих-то слов.

Я сам себе взглянул в глаза —
— Твоя улыбка!
Я пятый день схожу с ума
От этой пытки!

Всегда и всюду — только ты,
Или твой голос.
А у меня от всей любви —
— Один твой волос!

Да на бумаге — в синий цвет
Четыре строчки:
Печатных букв неровный бег
И лишь две точки.

И не осталось ничего —
— Лишь только память.
Ах, как же, всё-таки, легко
Сердце поранить.

Но я благославлю навек
Святую рану:
Причислен к лику я калек
Любовной драмы.

Приди ж и излечи меня
От этой муки.
Иль наложу я на себя
От горя руки.

Вместе быть — и сладко, и страшно.
Ах, какой я буду, когда устану?
И не взгрустнёшь ли, что не менее важно,
Если я на работе буду постоянно?

Но не бойся и не терзайся любимая:
Что бы ни было — всё ж не в разлуке.
И дома я буду лишь целовать тебя неутолимо,
Да ласкать тебя так, что ты забудешь о скуке.

И ты почти не будешь грустить о доме,
И о своей прежней девичьей жизни.
А если мы, вдруг, о чём-нибудь с тобой заспорим,
Ты улыбнись мне и скажи. — Милый!

И обняв, поцелуй меня нежно в губы,
И смахни слезу, украдкой.
И я, тот же час, уступлю и смирю в душе бурю.
И мы будем жить дружно и сладко!

А если это будет не так — то вот тебе сковородка!
И бей меня ею, со всего размаху!
Но только помни, что это очень больно.
Да и кто тогда будет носить тебе зарплату?

Мне не дано предугадать, что будет завтра.
И как, средь черноты небес, мне ляжет карта.
Не знаю я какой длины мне выдан жребий.
И сколько встречу на пути я роз и терний.

Но чтобы не дала судьба в слепом азарте,
Я всё сложу к твоим ногам, поверив карте.
Всю жизнь — что многие года, иль лишь мгновенье:
Тебе — и радость бытия и вздох последний.

И не рискуя толковать, что значит счастье,
Я, всё ж, надеюсь его дать, пусть хоть отчасти.
Бери меня и мни рукой, как будто глину —
— Я буду счастлив стать любым в руках любимых.

Я проснулся с собою в разладе:
Не открылись мои глаза.
Лишь шепнули. — Мы ждать устали
Ту, что дарит сиянием дня.

И задумчивы были руки:
Нежно гладили простыни лён
И вздыхали. — Избавь нас от муки!
Дай нам то, что уж было твоё.

Я ж молчал. Что я мог ответить?
Ты, увы, пока так далеко!
Да и ноги, как малые дети!
От обиды лежат, как бревно.

И лишь сердце, одно лишь сердце,
Продолжало упрямо стучать.
И бурлила кровь. — Верьте! Верьте!
К нам вернётся она опять!

Но лежу я теперь на постели
И в гирлянды сплетаю слова.
И всё жду, что на новой неделе,
Может, всё же, увижу тебя!

А где-то там, на самом дне сознанья,
Как тени бродят тысячи зверей.
Одни из них — любовь, другие — лишь страданье,
Но все ужасны, в алчности своей.

Они терзают мои плоть и душу.
Они везде, и нету им числа.
Они друг друга часто рвут и душат,
Чтоб захватить, испить меня до дна.

Но я не жду кровавого исхода,
Не прячусь в крепости безвольного ума:
Я сам в себе всегда живу в походах,
И мне, с рожденья, это — не игра.

И дни и ночи я хожу дозором
Внутри туманного, таинственного Я:
Я всё надеюсь, средь своих просторов,
Найти источник самого себя.