Виталий Бернштейн - Это было (сборник стихотворений и поэм)

Дорогая, все нормально, все в порядке.
Не волнуйся, я надежный, как скала.
Нравы дамочек курортных ох и гадки.
Чуть пристанут – убегаю без оглядки.
Ты же знаешь, мне лишь ты мила.

Как, однако, неприличны их наряды:
Груди заголяют, напоказ пупок!
На скамейку тут одна присела рядом,
По достоинствам моим скользнула взглядом.
Аж вспотел я с головы до ног.

«За тридцатку, – шепчет. – Полная программа».
Я молчу. Не слышал будто ничего.
Значит, мне продажным стать, набраться сраму,
Согрешить вот с этой непотребной дамой
За тридцатку «зелени» – всего?

Ну, а вдруг она не то в виду имела,
И, напротив, заплатить ей должен я?
Да не может быть, да как она посмела!
Сроду не платил я. Вон что захотела,
Не дождется. У меня – семья.

Дорогая, цены на курорте этом
Прямо так и скачут. Мне б еще деньжат...
Только и не вздумай отписать, что нету.
Знаю, у тебя они в заначке где-то –
Под матрасом, вроде бы, лежат.

Вышли перевод скорее, дорогая.
Весь истосковался, лишь тебя любя.
И представить не могу я, чтоб другая
Телом этим овладела, дрянь такая, –
С голодухи продал чтоб себя...

Давно он сед и стар. Но час порой настанет –
Как много лет назад, вдруг зазвучат в душе
Два голоса родных, два голоса усталых.
Которых ближе нет. Которых нет уже.

«Малыш, ну как ты там, один в земной юдоли?
Тревожно за тебя – жизнь жестока сейчас.
Так молим, чтоб твоя была полегче доля.
Кровинушка-сынок, не забывай про нас».

Стоит седой старик, уже почти у кромки...
Как тот малыш былой, внимает голосам,
Что в нем еще живут – звучат, звучат негромко.
Они умрут совсем, когда умрет он сам.

Эти елки-недотроги.
Жук пузатый на плече.
От росы сырые ноги.
Одуванчик у дороги.
Кто все создал? И зачем?

Мир так чуден. Что же, что же
В основании его –
Может, план сокрытый божий?
Или просто случай, может?
Что мы знаем... Ничего.

Познай удачу, неудачу.
Пройди дорогу до конца,
Не клянча у судьбы подачек,
«Не отступаясь от лица».

Иди вперед в извечной жажде –
Души живой постигнуть суть.
Собой останься в строчке каждой.
И в смертный час – собою будь.

Вдруг там, в конце пути земного,
Из тьмы проступит путь иной...
Что ж, верно: «умирать не ново».
Да только каждому – впервой.

Душа скользнет над изголовьем
И канет. Будто легкий дым.
Лишь строчки эти, «строчки с кровью»,
Напомнят о тебе живым.

Достохвальна княгиня Феврония.
И пригожа лицом, и стройна,
И душою предоброй отмечена.
Только вот из крестьянок она.

Из глухой деревеньки привезена
И повенчана с князем Петром.
Но княгиню такую боярыни
Не приемлют надменным нутром.

И мужья их, бояре безмыслые,
Как-то раз на широком пиру,
Осмелев, зашумели в подпитии,
Дерзновенно глаголют Петру:

«Княже, выслушай да не прогневайся.
Нам княгиня твоя не мила.
Ты найди – чтобы не деревенщина,
Чтобы знатного рода была.

А Феврония пусть собирается.
И возьмет все, что хочет, с собой –
Мы согласны. Дорога ей скатертью.
Пусть уходит – с поклажей любой».

Потемнел князь лицом. А Феврония
Молвит голосом тихим своим:
«Отдадите, чего ни потребую?»
И бояре в ответ: «Отдадим!»

«Не прошу ни нарядов, ни золота,
Никакого другого добра.
Лишь прошу, что даровано Господом, –
Мужа любого, князя Петра».

Животы содрогнулись боярские,
Смех напал – аж до колик внутри.
Из-за спин кто-то крикнул с ухмылкою:
«Коли сам пожелает, бери!»

Петр вскочил! Отшвырнул чашу бражную.
На бояр обратив грозный взгляд,
Шагом быстрым, с Февронией об руку
Вышел прочь из постылых палат.

По-над берегом, в утреннем зареве
Купола льют лазоревый свет.
Отдаляются струги от Мурома,
И березки, грустя, машут вслед.

В стругах князь, и княгиня, и верные
Слуги их. Весла тяжко скрипят.
За кормой отчий край... Опечаленный
Петр глядит неотрывно назад.

Подошла, улыбнулась Феврония,
Став милее еще оттого.
Положила свои руки белые
На могучие плечи его.

«Не скорби. Полагайся на Господа.
Верю: Он не оставит в беде».
Над Окой ветерок подымается,
Блики солнца на зыбкой воде.

Тёплы нежные руки Февронии,
Пахнут медом гречишным они.
Петр к жене приклонил буйну голову.
Что сулят им грядущие дни?..

Вечер. Замерли струги у берега.
Спит Ока. Рыжий месяц над ней.
Почивают в шатре Петр с Февронией.
Утро вечера, чай, мудреней.

А наутро, чуть свет, топот слышится,
Под копытами ходит земля –
Прискакали бояре из Мурома.
Пали ниц, о прощенье моля.

«День единый в безвластии прожили –
Смута враз зачалась. Тут как тут.
Средь родов знатных междоусобица,
Грязно лаются, бороды рвут.

Чернь на улицах всяко бесчинствует,
Непотребства, разбой, пьяный крик.
Без тяжелой десницы правителя
Наш народишко жить не привык.

Воротитесь же, князь со княгинею, –
Службой верной искупим вину…»
Петр от них отвернулся разгневанно.
Вопрошая, взглянул на жену.

«Князь, негоже бросать дом отеческий
В час недобрый. Не помни ты зла.
Воротимся...» Молчит он. Задумался.
И обида из сердца ушла.

Правил в Муроме Петр годы долгие.
Рядом с мудрою, кроткой женой
Стал он мягче душой благоверною.
Прям и праведен путь их земной.

Справедливыми были в деяниях,
Милосердие к сирым храня.
И в беде были вместе, и в радости,
Друг без друга не мысля и дня.

И порою полуночной, жаркою
Петр шептал, обнимая жену:
«Никого в целом свете, княгинюшка,
Мне не надо – тебя лишь одну.

Правду вымолвлю: и не загадывал,
Чтоб такую любовь да познать.
Две родные души в мире встретились,
Их теперь никому не разнять.

А приблизится смерть неминучая –
В день единый пусть явится нам.
Чтобы вместе предстать перед Господом,
Не разняв наши души и там.

Порешим ли на том, ненаглядная,
Ты согласна, цветок полевой?»
И в ответ голос трепетный слышится:
«Я с тобой, я навеки с тобой…»

Петр к жене прижимается бережно,
Сердцем к сердцу. Смежает глаза.
В почивальне лампадка чуть теплится,
На божнице в углу образа.

Ночь глухая – ни звука, ни отзвука,
Небо звездное стынет в окне.
Поправляет подушку Феврония.
Наклонясь, крестит мужа во сне...

Жизнь, почто ты такая короткая?
Вроде только что вышел с утра –
На дорогу уже вечер стелется,
Час приспел. Не отсрочишь – пора.

Вот и в княжьи хоромы нагрянула
Старость. Загодя Петр повелел
Истесать гроб из камня единого
Для его и Февронии тел.

А чтоб лучше душой приготовиться
К часу смертному, княжий престол
Он оставил. Надев рясу черную,
В монастырские стены ушел.

И Феврония стала монахиней,
Унесла в сердце верном любовь.
В мире этом им больше не свидеться,
В мире том повстречаются вновь.

Тихо в келье... Седая монахиня
Мягко тянет узорную нить.
На холсте – лик святого угодника,
Лишь персты остается дошить.

И вбегает с известием горестным
Из обители мужней гонец:
«Он уже отходить собирается,
Говорит, что сегодня – конец!

Вопрошает тебя старец праведный,
Отойдешь ли, чтоб с ним заодно?»
«Покрывало для храма доделаю –
Вот и все. Я готова давно...»

Вдругорядь возвращается посланный:
«Смерть приспела, он дышит едва!»
Поспешает с работой Феврония:
«Я сейчас... Мне дошить бы сперва».

Снова в келье гонец объявляется.
Молча крестится. Молвит, скорбя:
«Только что отошел он. Преставился.
Прошептал – будет там ждать тебя».

Отпускает иголку Феврония,
На пол падает нити моток.
Хорошо покрывало узорное,
Не докончен последний стежок.

На колени встает пред божницею,
Опустел для нее целый свет.
Произносит молитву негромкую
И отходит. За мужем вослед.