Павел Бессонов - Личное мнение

Праздник. Из печи – на стол
Пьяная удаль – «Пробьёмся!»
Вспомним кто был, да ушёл,
И над бедой посмеёмся.
Так испокон повелось,
Не переменимся, дудки!
Наша опора – авось,
Наша мораль – прибаутки.
С виду мы, вроде, легки,
Дружбе ладони открыты,
Да тяжелы кулаки,
Помнит их долго побитый.
Притчи другой вариант
Древнего ближе по духу –
Не зарываем талант –
Походя гробим сивухой.
Терпим невзгоды и боль,
Неодобрения взгляды.
Нам наступать на мозоль
Всё же, однако, не надо.

Шли войною то рыцари,
То половецкие ханы.
И границы Руси полыхали
То эта, то та.
Собирались дружины
И воины на поле брани
Били пришлых, незваных.
Не щадя своего живота.
Но потом не оружье
Из кровью запятнанной стали
Выставляли повсюду,
Как память о подвиге том,
Белостенные строгие
Светлые здания клали,
Купола золочёные их
Завершая крестом.
Там апостолов лики
Глядели и скорбно и строго,
Осуждая безмолвно гордыню
Кровавой войны.
И молили прощенье солдаты,
Как милость у Бога,
И светлели душой,
Очищаясь от смертной вины.

Вокзал, платформы для посадки,
Перекидной над поездами мост.
Депо и школа нерушимой кладки.
В кустах сирени спрятанный погост.
Проулки немощные, в ухабах.
Колхозный рынок – прежней жизни дар.
И мужики всё те же, те же бабы
Принёсшие из дома свой товар.
Как будто не гремели пятилетки,
Войны не прокатился тяжкий смерч…
Заботы те же – хлеб насущный, дети,
Работа, свадьбы, рождение и смерть.
Но я отсюда, здесь зарыт мой корень
Его векам не в силах перевесть,
На что угодно я готов поспорить:
России мощь и вся основа – здесь!
Все, кто Россию тужился осилить,
В её порой лихие времена,
Позабывали, что ещё Россия
Своей необъяснимостью сильна.
Полей её бескрайние просторы
Лесов суровость, хмурых гор чреда…
И дух бунтарский, подавить который
Врагу не удавалось никогда.

Последнее слово: «Прощай!»
Это по-русски.
С тайного снята печать –
Сердцу разгрузка.
Что делалось вкривь или вкось, –
А было не мало! –
Ушло, как авто под откос
С водителем шалым.
И шапку сорвав с головы,
Кланяясь в пояс,
Слышу укоры молвы,
Но не беспокоюсь.
С натужной улыбкой застыв,
Замечу, растроган –
Ничто не забыв, но простив,
Желают мне: «С Богом!»

Суета. Калейдоскоп из лиц,
Фраз пустых и звонких, как стаканы,
Великанов, падающих ниц,
Карликов в доспехах великанов.
Пастыри задуренной толпы –
Все они апостолы наживы! –
К будущему глухи и слепы,
В обещаньях откровенно лживы.
И толпа, приемля эту ложь,
Безразлична к будущему столь же.
Ей опять мерещится делёж.
И стремленье каждого – побольше!
Не страшась ни бога, ни молвы
Жить хотят с приплясом и припевом,
Спать на ложе в страсти пропотелом,
И чтоб вволю водки и жратвы.
Такова эпоха. Из неё
Можно выйти бессловесным трупом,
В шаге приноравливаясь к трубам
Громко восхваляющим её.
И она не хуже, не страшней
Всех эпох, вместивших наших предков.
Если взять любую, то и в ней
С адом рай соседствовал нередко

Наш общий дом – невзрачный, крупноблочный.
Его неспешно строили века.
Но у кого-то, знаю это точно,
Бросать в нём камни чешется рука.
Он – не стеклянный дом,
Покрепче будет.
Да и не камни – жалкие плевки…
И потому ещё спокойны люди
При виде взмахов крошечной руки.
Пока ещё надёжны стены дома
И связь, веками свитая, цела,
Но пыжатся, кидая камни, гномы,
Надеясь вдруг услышать звон стекла.
Пока они стараются без толку,
Но если выбьют шибку из окна,
На них не меньше упадёт осколков –
Судьба нам уготована одна

Где б я ни был – с тобой мы вдвоём.
Знаю я, ничего не случится,
Потому что ты в сердце моем,
Потому что тебя я частица.
Я с тобой все преграды свалю
Всех врагов твоей силой осилю.
Что тебя по-сыновьи люблю,
Ты без клятвы поверь мне, Россия

Голуби на театральной площади.
Хаты, сбегающие с глиняных круч.
В парке в прокате цыганские лошади.
И горизонт – из воды полукруг.
После времён заселения греков
Дым заводских нескончаемых труб.
Знамя двуцветное яростно треплет
Ветер с востока ворвавшийся вдруг.
Рядом с домами, какие пониже
Башен бетонных, стремящихся в высь,
Бюст – горбоносый художник Куинджи
К лунным пейзажам направивший кисть.
Улицы, где череда поколений
Разноязыкую жвачку жуёт,
Где с пьедестала не сброшенный Ленин
Тщетно замену достойную ждёт.
А за домами – окинь только взглядом –
Скифская степь ковылём пролегла.
Там терриконы с курганами рядом,
Ржавость осколков, коней удила.
Новых киосков крикливая яркость
Древних фасадов унылый кирпич…
…Старясь, разваливаясь и обновляясь
Город стремится Европы достичь.

Старый двор, продуваемый начисто,
Навсегда остаётся – мой.
Не считайте это чудачеством,
Но в него захожу, как домой.
Здесь хрущёвки подслеповатые
На меня с подозреньем косят,
Тополей коробочки с ватою,
Заготовленной к маю, висят.
Те же бабки бормочут вполголоса,
Тот же дед пробегает трусцой.
И стена с несмываемым возгласом:
«Я люблю тебя, Виктор Цой!»
Хвост трубою, обходит лужицу
Долгожитель, дворовый кот.
Лист бумаги, взвихрившись, кружится…
Всё, как прежде, да я вот не тот.
Ностальгия – то, что не кончится,
То, что гложет, вгрызаясь вглубь…
Двор не храм. Отчего так хочется
Шапку скинуть! – Аж стиснет грудь?

В старых улочках, временем суженных.
На проспектах бетонных, в проплешинах,
Ты базаришь корявым суржиком,
Ты в загаженном море плещешься.
У тебя есть свои поклонники.
Чтоб найти их, не долго рыскать.
Но спокойны твои лишь покойники
На кладбище, на Старокрымском.
Не в обиду тебе будет сказано,
Не Европа ты, даже не Азия.
Только жизнь моя накрепко связана
И с красой твоей и с безобразием.

Март в городском дворе. Восторга ноль.
Темнеют комья, что окрепли в стужу.
Что было скрыто снежной пеленой
Пейзаж не украшая, преет наружу.
Полно собак беспривязных. Они
Прокантовались зиму, сучье племя.
Нахально хороводятся все дни.
С десяток вижу их в любое время.
Я братьев меньших, может быть, люблю.
Обидеть их кому-нибудь не дам я,
Но что сказать зверюге-кобелю
Приревновавшего меня к хвостатой даме?
Весне грядущей я, конечно, рад.
И сквозь стекло нещадно солнце жарит,
Но вспоминает ночью зиму март
Термометра спирт отжимая в шарик.

Всё труднее уйти от города. Он
Наползает домами, хватает за пятки.
Он глядится туманным блистаньем окон
В огородов соседских корявые грядки.
Там ещё копошатся, пытаясь извлечь
Пользу те, кто трудился в просторах пашен,
Потому, что тяга у них извеч –
на к земле, кормилице нашей.
Но они уходят. Уйдут в свой срок –
Поколение революций и перестроев.
И о них упомянут. В несколько строк
Среди восхвалений новых героев.

Не в маршрутке скучать по трамваю охота,
Что среди молчаливых и тусклых не дивно,
Среди тех, кого так одолели заботы,
Что не жаль за билетик отобранной гривны.
А в трамвае, гремящем суставами сцепки,
Я увижу в толкучке кого захотите.
Пожилые дедки и солидные тётки,
И подростки, осваивающие граффити
Здесь узнаешь о том, что не знают газеты,
И увидишь рисунки такие, что ахнешь.
И признанья в любви. Вспоминаешь при этом
Что тобою оставлено в веке вчерашнем.
Тот вагон, что тобою расписан был круто,
Тарахтит, не отправлен пока в переплавку.
И старик ещё жив, завсегдатай маршрута,
Ветеран, в старом кителе с орденской планкой.

Доски гнилые, неровно прибитые, вкось.
Стонет калитка печально на ржавых навесах.
Лает занудливо к будке привязанный пёс
Без озлобленья и, кажется, без интереса.
В крепкий бетонный фундамент забиты штыри,
Небу грозятся винтовочными штыками.
Бодрствует пёс-великан от зари до зари,
Мимо идущих без звука пугая клыками.
То ли вельможи дворец, то ли замок паши.
Глухо вокруг него встала кирпичная кладка.
Пара бойцовой породы свирепых страшил
Ходит по гулким покоям, как стражи порядка.
…В этих различиях скрыта глубокая суть
Вновь возвращённого к жизни забытого строя,
И неизбежный, по кругу стремящийся, путь
Всех революций, а значит, и всех перестроек.