Леон де Грейфф - Под знаком Льва

Бледные приметы
мысли… Оха-ха!
Медные монеты
моего стиха…

Профильтрует лира,
как велит ей бес,
в поисках сапфира
пустоту небес.
Если ухо глухо —
все равно пиши:
великаном духа
станет гном души…

Сколько ни усердствуй
дудка пастуха,
поглупеет сердце
с возрастом стиха.
В яростях и в прытях
глупостей всерьез
не смешон лишь триптих
трех соленых слез.
В бражной круговерти
всех первооснов
обнимусь со смертью
я в конце концов.

Не бродячим бардом
в бюргерском раю
замкам и мансардам
я пока пою.
Мне оседлость ваша —
словно острый нож,
и, смешавши в чаше
истину и ложь,
с песней ухожу я
в дальний путь опять,
в стих преобразуя
зло и благодать.

Радостные слезы,
горемычный смех,
трезвенные лозы,
суетный успех —
бледные приметы
мысленной игры,
медные монеты
золотой поры…

Все поэмы хлипки,
ежели оне
сфинксовой улыбки
не таят на дне.
Стань, пожар соблазна,
леднику сродни.
Чересчур сарказма?
Ну и что? Нишкни!

В бражной круговерти
всех первооснов
обнимусь со смертью
я в конце концов!

В разгар апреля, в разгул веселья,
любви и хмеля
тропой весенней
я брел по лугу, по логу, бору,
по косогору и вдоль реки.
Искал я нечто, что было впору
найти в себе же…
Да, было впору — но не с руки.

* * *
Как же я глух ко всему изящному,
как же я слеп ко всему мелодичному:
не чувствую запаха красок и звуков…
Мне ли сыскать
то, чего не дано мне найти?
Бесплодный поиск сокровенного
в пещерах, провалах, в подспудной глуби.
Ни разу не нашел я
и не отыщу во веки веков
источник чувства
вне себя самого!

Но книги иное дело:
бессловесные друзья мои,
не подозрительные, не любопытные,
с вами нетрудно
проникнуть в недра фантазии,
наточить нож мысли…
Нетрудно, нетрудно.
Вообще мне с вами легко.

И вот уже душа готова
стремиться ввысь, отринув страх.
Глаза печальны и суровы —
зато улыбка на устах.
Прощай, тоска! Пришла решимость,
желаньем действий опьяня.
Банальность и непостижимость
сломают когти о меня!

Так вот она, трубка, которую Легрис
прогрыз, измышляя за ересью ересь
своей луноличности.

Так вот она, трубка, с которой беседу
ведет он, когда захлестнет непоседу
прилив апатичности.

Когда не хохочет он и не бормочет,
когда не горланит в ночи что есть мочи
он песни таинственной.

Когда он затоплен мечтой голубою,
когда он уходит в мечту с головою —
о ней, о единственной,

при виде которой наш Легрис опешил,
смешался и спешился и, безутешен,
забыл о греховности.

Отныне у бочки не выбьет он днища,
не выпьет ни капли — он кормится пищей
высокой духовности.

Взнуздала, стреножила, шоры надела —
а он еще глупостей всех не наделал:
так много осталось их…

Свирепо дымит он, как будто бы память
о ней этим дымом желает обрамить
в минуту усталости.

Где след балагурства в былом бедокуре?
Не в этой ли трубке, которую курит
всегда одинаково

наш Легрис, блуждая в мечтах, навигатор,
от полюса к полюсу через экватор
без компаса всякого?

Обычная трубка… Ну что в ней такого?
Пожалуй, лишь то, что самим Альдекоа
когда-то подарена…

Но эту обычную трубку прогрызли
великого Легриса зубы и мысли,
вот так-то, сударыня!

Что за
пустопроза
повсевечерья пошлого
и нынешнего
и прошлого!
Глупое многоголосье,
курносье и остроносье.
Прогуливаться
не проще ли
не по одной площади?
Бредкостное толстосумье.
Занудоутрени и объедни.
Всеобщинное скудоумье.
Нехитросплетенья сплетни.
Пережеванные перживания
по поводу биржеванья.
Гомо сапиенс,
ты, по слухам,
начал мыслить
набитым брюхом!

Серая сталь
реки.
Серо-стальное
взгорье.
Серый москит
тоски.
Небо —
серое море.

Серая пыль
кругом.
Серо в душе
и сиро.
Жизнь —
монотонный том.
Сиро вокруг
и сыро.
Вот бы вздохнуть
душе
воздухом
мирозданья!
Серая сень
клише —
плахою мне
и данью.
В тайну
(о ней —
молчок!)
серый проник
зрачок.
Только
не дрейфь,
де Грейфф!
Серо пусть все
и сизо,
но голубеет нерв
Легриса —
серогрыза!

В тропики божьи
инженебог
вводит дорожье
железнодрог.

Пар подле пальмы?
Переполох!
Слышите, парни?
Взяли врасплох!

Велено свыше?
Ну, погоди же,
партарантас!

От наважденья
срельсосхожденье
вылечит вас!

Обычный день. Сонливость солнца. Небо
осоловело от лощеной сини.
Дома молчат. В очах у горизонта —
тоска пустыни.

Обычный день. Вполне обыкновенный.
Печаль, ты не остра, а бесконечна.
Такая жизнь. И сознавать, что это —
навек. Навечно!

Недвижный горизонт. И тяжесть солнца.
Минута — вроде затяжной болезни.
Такая жизнь. Обычная. Уснуть бы
в бесплотной бездне!

Воскресный день так солнечен и синь,
а каждый луч — как будто желтый шмель.
Мой тамбурин, под солнцем не остынь,
забудь про лень, певучая свирель!

Что за колдун, какой, скажите, маг
со звуком цвет смешать умело смог?
Запевший дрозд, и полыхнувший мак,
и лилии звенящий погремок…

Попробуй-ка так струны сам настрой!
Соцветия стрекоз. Гвоздичный рой.
Цветы поют, а попугая хвост

цветет, как даже лугу не зацвесть,—
как будто чья-то кисть на летний холст
на радость мне кладет благую весть.

Пьяная песня! Песня угара!
Песня, в которой стопы и тропы
с выпитой стопкой ярость галопа
приобретают в сумраке бара!

Пьяная пляска калейдоскопа!
Черные кони, отсвет пожара!
Фавны и нимфы, поступь циклопа,
пьяные слезы, пьяная свара,
пьяная песня! Песня угара!

Тога величья, маска кошмара,
скорбь интеллекта, смех остолопа,
вещая сладость горького взвара,
лунная роща, топот галопа!
Пьяная пляска калейдоскопа!

Фавны и нимфы, поступь циклопа!
Черные кони, отсвет пожара!
Скорбь интеллекта, смех остолопа,
тога величья, маска кошмара…

Пьяная песня! Песня угара!

Я уверен: мужчина благородного роду
презирает всех женщин
и не любит природу.

Или их обожает.

Изощренность пороков
объявив благородством,
красотой он гордится,
а тем паче — уродством.

Или же не гордится.

Как вампиров, сосущих
кровь его озарений,
избегает он всяких
толп и столпотворений.

Или не избегает.

Бесноватой мечтою
мозг его изобилен.
Лишь единственный идол
у него — это филин.

Или вовсе не филин.

Он, которого душит
наше многоголосье,
должен жить одиноко,
как сосна на утесе.

Или как-то иначе.

А чтоб мысли питались
духом пищи здоровой,
пусть наденет венок он
непременно лавровый.

Или, скажем, терновый.

Пусть он в ночь устремляет
взор, исполненный веры,
в темноте прозревая
нарожденье химеры.
Пусть незримое людям
этот взор обоймет…
Все.
Аминь.
Так и будет.

Или, наоборот.