Бенедикт Лившиц - Дохлая луна

Скакала весело охота,
Вздымала коней на дыбы,
И конник и пехота,
Дружина и рабы.
Дрожал, смеясь, веселый рог,
Ему звенел поющий лес
И улыбался всем Сварог.
Смеясь, на землю Леший слез.
Олень, предсмертно взвившись в высоту,
Вдоль поля поскакал,
И люди с бешенством стонали: Голубушки, ату!
С их щек пот ярости стекал.
Дочь за плечами всех ясна:
И вепри есть и козы.
Скакала весело княжна.
Звенят жемчужные стрекозы.

Белун стоял, кусая ус,
Мрачно беседуя с собой:
Ну что де, русских бог, ну что же, ну-с!
Я уж истомлен упорною борьбой
К нему по воздуху летит Стрибожич,
О чем-то явственно тревожась.
«Ну что же, мальчик, какие вести?»
Молвил Белун, взгляд глаз вперяя долгий.
Тот залепетал ему о праве мести
И о славян священном долге.
«В знати и черни
Колышет тела призыв вечерний,
— Колокола.»
«От смердича и до княгини
Старая вера везде видел я гинет.»
Кера! Кера!
Пылали глаза
Священной угрозой.
Медлит гроза.
Право мороза.
Взор ледяной, недвижный лун,
Вонзает медленно Белун.
И думает: «Робичичем быть побежденным?
Признать рожден(ого) рабой?
Нет! Кем бы мы ни побеждены,
Мы еще померяемся с судьбой!»

Сухой путиной, то водой
В лесу буй-тур бежал гнедой.
Глаз красный мощно кровавел,
В мохнатой спрятан голове,
И в небо яро тур ревел,
Полузавешенный в траве.
Скакал вблизи хозарский хан,
Собой благоухан.
На нем висела епанча,
Край по земле слегка влача.
Лицо от терниев холя,
Сияли мехом соболя,
И сабля до земли
Шептала грохотом: внемли!
Владавец множество рабов,
Полужилец уже гробов,
Он был забавен в шутках, мил
И всех живучестью томил.
Слезливых старчески буркал,
Взор первой младости сверкал,
Из-под стариковато-мягких волосенок
Лицо сияло (остренький мышонок).
Таков был князь хозарский, хан,
Коню ездою колыхан.

Красные волны
В волнах ковыля.
То русскими полны
Холмы и поля.
Среди зеленой нищеты,
Взлетая к небу, лебедь кычет
И бьют червленые щиты,
И сердце жадно просит стычек.
Позвал их князь
Идти на врага.
И в сушь, и в грязь
Шагай, нога!
Так нежен шаг пехот,
Так мягок поскок конниц,
Идем в поход, идем в поход!
На шум гречанских звонниц.
Под звуки дуд
Так билось ретивое.
Вперед идут, вперед идут
В кереях вольных вои.
Вперед идут
Побед сыны.
В душе звук дуд,
Глаза сини.
За ними поющие села
И возглас играющих жен.
И возглас раздался веселый:
Враг окружен!
О, есть ли что мечей поюнней?
Но, чу! везде полет Воюний.
О, этот миг друг с другом сечи,
Меча с мечами звонкой речи
И страшной общей встречи.
Кому врага в (ага) бою побитии?
То знает лишь Табити.
И русский бьет врага копьем.
Тот, падая, дрожит.
Из черепов мы воду пьем
Тому он скажет, кто лежит…
Так длился бой…
Дыханье затаив. Смотрели боги
На кровь, пролитую борьбой.

В Ирпень, друзья, студеный
Купаться, нежные, бежим!
Наш труд уже окончен дённый.
Отдайтесь воле волн дружин.
Кувшинов длинногорлых
Струю лия на грудь,
Забудьте бег проворный,
За вепрем дикий путь.
Мы водяному деду стаей,
Шутя, почешем с смехом пятки.
Его семья простая
Была у нас на святки.
Что сладостней лобзаний,
Когда уста — волна,
Когда душа сказаний
Боится и полна?

О, дочка Владимира,
Внучка рабы,
Вспомни, родимая
Мощь Барыбы.
В волне прочти предтечу
Связанной вечно встречи.
Ведь только, только бывший снег
Та, что знойней знойных нег.
Так священно-белые в игре зим
Мы только грезим, мы только грезим
О том, что летом мощный тать,
Мы вправе властно испытать.
А впрочем, Леший: он власт могучим русским языком.
Пойди к нему, с тобой он, кажется, знаком?

Мне скучно, дедушка, среди подруг,
И я ищу, кто мог бы стать мой друг
Со мной один лишь хозарский хан,
Собой благоухан.

Пойди, пойди и расскажи все это ему,
Он знает знаний уйму.

Мы в себе видим
Вихрь вселенной.
В смерть, род ли идем,
Мы — нетленны.

Скажи, любезная Людмила,
Промолвил важно Леший,
Правда ли, что тебя земная явь томила?
Правда ли, что ты узнать хотела вещи?
Здесь есть приятель мой, волхв,
Христом изгнан из стран Владимира,
Он проскакал здесь недавно, как серый волк,
Он бы помог тебе, родимая —

Любезный Леший, я готова
Советам следовать твоим.
Найди мне друга, но не такого,
Как хан хозарский, жид Хаим.
Он весь трясется, как осина.
И борода его колюча.
Ах, Ах, от него несет крысиной!
Противный, злой, несносный, злючий!

И слезы брызнули мгновенно,
Мешая с влагой горечь горя,
Когда слез смехом перемена
Блистала, скорая, радостно во взоре.

Спасибо, Леший, я согласна
С советом благостным твоим.
Скажи, однако, не опасно
Повздорить с молодым?
Ему заметно отдают
И угол, и уют,
Богов родимых имена,
Ему покорны племена.

О, этот молодой человек
Шагает далеко!
Но взор скрывай под тяги век,
Попасться-то легко!
Молодчик
Что-то скоро пошел по чужой земле,
И наших много вотчин
В его руке.
Много очень.

Был Леший искренно озабочен.

Всадник — мой соотчич.
Белый конь топочет,
До веселья охочий.
Кто-то в деревне хохочет.
Он лучезарней тел из солнц,
В его глазах нам свято небо.
Он благославляет дланью хлебы.
О, гнед-буй-тур, гнед-буй-тур, красавец!
Лети дорогой святой,
Лети, мятежный небесавец,
Хвостом маши, гнедо-золотой!

Изволь, представлю: гнед-буй-тур,
Он будет радостный слуга.
Устами белый балагур,
Несет в высокие луга.

Шею овьет рука княжны,
К лицу прильнет княжна младая,
Ей слуги мощные нужны,
Над всем живущие владая.
Ты полетишь под облаками.
Где ветры облачные рвут,
И ты опустишься, как камень,
Где жив могучий Вейдавут.

Я дщерь, любимая в лесу,
Тебе бессмертие несу.
Возьми его, венка как бремя.
Конца не знающее время.

Сквозь листья строгий взор сквозя,
Ты будешь нежная стезя.

Их провожает старая Табити,
Прошамка(в): Берегитесь!
Здесь бродит около . . . . .
Они восходят на утес,
Ждать часа, когда туч сизари,
Златом озарены зари,
Час возвестят святой поры
Восхода солнца из-за горы,
В лучах блаженственной игры.
Чернь смотрит жадно чудеса.
Они поднялись в небеса.
— А я? —
Промолвил жалобно Хаим.
Они летели, смех тая.
Им было весело двоим.
Какое дело мощной радости
До обезумевших старикашек.
До блох и мух, и всякой гадости:
Козявок, тли, червя, букашек?
Среди толпы, взиравшей жадно
На них, летевших в высоту,
Хан едет хмурый, беспощадно
Коня терзая красоту.
И вдруг, — сосед, направо глянь-ка, —
Он вынул из кармана склянку
И в рот поспешно — бух!
О чудо: коня не стало и седока, их двух.
А вместо них, в синей косоворотке,
С смеющейся бородкой,
Стоял еврейчик. Широкий пояс.
Он говорил о чем-то оживленно, беспокоясь,
И, рукоплескания стяжав,
Желания благие поведав соседственных держав
. . . . . . . . . . . . . . .
Упомянув, пошел куда-то.
Его провожая, вышел друг брадатый.

Хан был утешенный в проторях и потерях
И весело захлопнув двери.
Пронзая с свистом тихим выси,
Касаясь головой златистой тучки,

Летит, сидя на хребте рыси, внучка
Малуши, (дочь) Владимира,
Старинных не стирая черт,
Сквозь зорю шевелился черт.
Он ей умильно строил рожи,
Чернявых не скрывая рожек.
И с отвращеньем в речи звонко
За хвостик вышвырнула гаденка.
Послушен, точен оборотень
Людмилы воли поворотам.
Сидит, надувши губки,
Княжна в собольей шубке.
Уж воздух холоден, как лед,
Но дальше мчит их самолет.
Далеко внизу варили пиво,
Звонко пропел в деревне пивень.
Пахло солодом.
И думает Людмила:
Прощайте, девушки, поющие в Киеве.
О, веселые какие вы…
Вы пели: Сени мои, сени.
И ваши души были весенни. —
Стало холодно
За гриву густую зверя
Впилась, веря,
Ручки туже.
Они слегка синели.
И чтоб спастись от стужи
Морозной выси,
Из рыси
Он стал медведем.
Она ему: «Куда мы едем?»
Он отвернулся и в ветер бурк:
Мы едем в Петербург
Летят в слое ледяной стужи.
О доле милом дева тужит.
К холоду нежна
Скукожилась княжна.
«Напрасно черного петушонка
Стрибогу в жертву не дала.
Могла бы сообразить, девчонка,
Что здесь ни печки, ни кола»
И вот летят к земле турманом,
Туда, где золотом Исакий манит,
И прямо сверху, от солнечного лучбища
Они летят в дом женского всеучбища.
С осанкой важной, величива,
Она осматривает (всех окружающих забава)
Во-первых: помещение,
Воздух,
Освещение,
И все, что город умный создал.
И заключает: Я б задохнулась,
Лиса лесная в силке,
В сем прескучном уголке.
Но что вы делаете?
«Мы учимся!»
Согласно девы отвечали
«Стремимся к лучшему»
«Вы учитесь. Чему?»
Ее глаза блистали
Лучами гнева вначале.
Приятно, весело в лесу
Создать первичную красу.
Над вами (ж) веет Навь[1] сугроб