Эдуард Лимонов - К Фифи

Угрюмых правил у грамматик
В ту пору я еще не знал
Я не спускался в математик
Зубов размеренный оскал

Я был ребенок узколицый
Я офицерский был сынок…
Домов задрипанные лица
Жил в Харькове, как в театре «Док».

Зима изнурительна. Строг и суров
Города облик, Москвы,
Это собрание грязных домов
Крепко не любите вы

Это скопление, этот продол,
Праздник для Шахерезад
Я не люблю тебя, Moscow, подол
Твой для меня грязноват

Глупой Волхонкой в Охотный ряд
Автопоток, впадай!
Очи ментов с операми горят
Здесь их находится рай!

Кремль итальянский с цыганской косой
На косогоре – татарский собор
Базиль блаженный, Борис смурной
Мрачных царей набор

Сталинских семь крепостей видны,
Храмы Змеи стоят
Думаю, что уничтожили мы,
Этот поганый град!

Фифи ушла. Немного грустно
Зачем ты скрылась в двери щель?
И мне вдруг кисло и капустно
Убрать смятенную постель…

Где попа девушки лежала
Постель там больше пострадала
Подковырнута простыня
Там, где терпела от меня…

Фифи, Фифи, во мгле зеленой
Тебя везет теперь такси
А я, любовник потрясенный,
С гримасой может некраси-

(Вой, Эдвард! Ляжки у девчонки
Не прикасаются к тебе
И нет вулкана, нет воронки,
В которую проник в борьбе!)

Снимаю медленно покровы
Подушек, пледа, простыней.
Четырехрукий, двухголовый
Здесь охорашивался змей?

Кладу на полку наши страсти
Чешуйки кожи, волоски,
Слюну из моей волчьей пасти
Засохшей спермы пузырьки…

До пятницы пускай томятся,
Лежат, вздыхают, вспоминают
Через неделю вскобелятся,
Запенятся, возобладают…

На площади Дворцовой – дождь
И если ты в сопровожденьи
Пяти охранников идешь
В раздумьи, да еще в волненьи…

То против Зимнего, до пят
Штаб Генеральный замер строго
Там кони (Клодтовы?) висят
Колонна встала как беф-строган

Лишь там державность горяча,
Там слезы застят мое зрение,
Единственная, как свеча
Колонна для успокоения…

А больше нет в России мест
Ну разве Кремль с Петром сравнится?
Россия кто? Большая птица
Впотьмах присевшая на крест.

Учу законы Хаммурапи,
Чтоб терракотовых вождей
Диктаторов чужих сатрапий
Я понимал бы как людей…

В горячей мгле Мессопотамий
Там где поэт Саддам Хусейн
Создал режим гиппопотамий
А янки прыгали в бассейн

Потомки бродят Хаммурапи
Стенают и стреляют вдаль
А с терракотовых сатрапий
Собрали финик и миндаль

Эдем меж Тигром и Евфратом!
…Затем повесили его,
Кадык его объяв канатом,
И снявши смерть на видео.

И в тело ваше узкое, глубокое.
Мое заходит тело одинокое
И тело ваше, влажное, кривляется,
Сжимается, дрожит и разжимается…

В окно заглядывает небо любопытное
Что в комнате возня парнокопытная
Что фырканья, что стоны, сквернословия
И грива ваша виснет с изголовия…

Бедрышки хрупкие ваши
Всех и овальней и краше…
Груша! Какие лекала!
Помню, собакой стояла,
Попкой красивой играя,
Сука моя молодая!

Девка моя! Потрох сучий!
Мучай меня дальше, мучай!
Сдавливай задним проходом,
Путайся, хочешь, со сбродом!

Но приходи, улыбаясь!
Вечером, переминаясь,
Стаскивай куртку в прихожей
Не добираясь до ложа,
Стань моя девочка, doggy,
Шире раздвинь твои ноги…

Старый развратный козел, —
Ввел я себя в тебя, ввел!
«Сука, кобыла, собака…
Вот тебе, вот тебе!» всяко…

По-деловому ездят «кары»
Туда-сюда, сюда-туда
Сквозь затрудненные бульвары
Сквозь пережитые года

Еще «полуторки» я помню
Они в резине молодой
А в них стояли, словно кони,
Солдаты потною толпой,

Голов ежи, на них пилотки
Послевоенные улыбки
Тех женщин ботики и «лодки»
Да, были среди них красотки,
Хотя вокруг не пели скрипки…

Рычали краны и прицепы
Собою стройки бороздили
Эфир? «Хованщины», «Мазепы»…
А вдалеке кирпич носили…

Отец мой, в гимнастерке новой
Журнал он «Радио» читает
А мать стоит на все готовой,
Но для чего, сама не знает…

По-деловому ездят «кары»
По набережной, где река
Лежит пустая… За бульвары.
А ну-ка выпьем коньяка!

За тех, кто жил, их больше нету
За женщин в ботиках, отцов,
Тех, чей сапог топтал планету
За этих русских храбрецов
Ведь все ушли в конце концов…

Она на чертика похожа!
Промежность кремом натирает
Видна мне, как, согнув в прихожей
Колени, в туалет шагает…

Она – моя большая драма
Она – последняя быть может
Моя возлюбленная дама.
Ведь жизни путь-то мною прожит?!

А я в постели пребываю,
Я жду ее, сейчас вернется
Из темноты я наблюдаю,
Как на свету ей все неймется.

В век маньеризма эту деву
Живописали бы охотно.
Тонка, изящна, бедра, чрево, —
Все хорошо бесповоротно.

На грациозных и высоких
Ногах несется груша-попа
Там, в недрах жарких и глубоких
Для каждого быка – Европа

Черноволосое отродье!
Еврейка Древнего Египта
Тобой любим я даже вроде,
О, дочка Сциллы и Харибта!

Заходит солнце. Дом восточный
Дом генеральский, сильный, прочный
На набережной освещен
Стал бледно-желтым, сильный он.

А я, которого квартира
В юго-восток обращена
Слежу с вниманьем командира
На небеса, на времена

Там неба синяя туника
Там пара пятен облаков
Там происходит зло и дико
Общенье бесов и богов

Вниз падает незримый демон
Природа в рев! Природа в вой!
И мы не знаем точно, где он
Но был визгливый и живой…

Там лапок точки и тире
Там бог клюющий падишаха
И обнаженная, как Маха
У Гойи, стрижена каре

Плывет Фифи на небосклоне
Лежит, обрублен ее хвост,
Бледны ее глаза, ладони
Иссечены кнутом корост…

Заходит солнце. Дом восточный
Дом, помещенный над рекой —
Москвой и желтый и порочный,
Покрытый солнечной корой.

Послужит местом, где девица
Фифи опустится, вздохнет
Черноволоса, бледнолица
Через чердак ко мне войдет…

От императорского Рима
В Москве нет ничего, пойми!
Здесь женственность неоспорима
Лишь громко хлопают дверьми,
Но мужественности ноль здесь, Дима!

В Москве как будто бы в улусе
Приземистых сараев ряд
В метро Коляны и Маруси,
Сомкнувшись бедрами, стоят.
Тот, кто не самка, тот кастрат.

Бездарный город! Монументы
Здесь редкость, если б не Сталин
То изучали бы студенты
Сплошную степь, а Кремль – один.

От императорского Рима
В Москве ну разве что есть МИД
Как храм Змеи, смотри-ка, Дима,
Он над Смоленкою висит.

Степей московских мерзлый глянец
Мороза неживая гладь
В Москву приедет иностранец
Ну разве только умирать
А не средства свои влагать…

Прекрасны наших женщин глуби
А вот земля у нас плоха
Шесть месяцев мы ходим в шубе
И нету лоз для коньяка…

Красотки наши безотказны,
Однако, как они глупы!
Мужчины русские бессвязны.
За Геркулесовы столпы,

Глянь внутрь свободных Португалий
Другая жизнь, цветет лимон
А здесь ни пляжа, ни сандалий
И не танцуют вальс-бостон.

Фифи лежит, во сне я вижу,
С мужчиною большим и рыжим
Под потным этим простаком
И стонет от него тайком…

Фифи раскрыта как тетрадка,
Она забыла обо мне
Там в Хельсинки, под финном сладко
Язык плывет в его слюне…

Его бесстыдный член в ней шарит!
Ее в волнение привел!
Сейчас еще разок ударит,
Фифи слаба, ведь женский пол

Настроен на экстаз насилий,
Вот финн ушел, она одна,
Стук в дверь. Открыла без усилий,
Шеф входит. К шефу, как жена…

Она, нагая, приникает,
А он ее меж ног ласкает
И как собачку ставит в позу…
И членом мнет, мерзавец, розу.

Идет качание, долбеж…
Фифи, ты и ему даешь?

Вижу я международно
(в злые губки не целуй!)
Что в тебя вошел свободно
Итальянский красный уй.

Что, его не вынимая,
В задик вдруг вошел другой,
Что пипи твоя ночная
Вдруг подернулась слезой

Что и в ротик твой шершавый
Засадили третий, злой.
Издевались всей оравой
Итальянцы над тобой

Чтоб, униженная, тихо
Ты сидела бы потом
С писькой красной, как гвоздика,
Пахнув спермой и котом.

И тебя по бледной коже
По шарам тяжелых век
Облизал бы вдруг похожий
На меня вдруг человек…