Анатолий Штейгер - Стихотворения

Я выхожу из дома не спеша.
Мне некуда и не с чем торопиться.
Когда-то у меня была душа,
Но мы успели с ней наговориться.

Так, возвратясь с работы, старый муж
Сидит в углу над коркою ржаною,
Давно небрит, измучен, неуклюж,
И никогда не говорит с женою.
Да и она: измучена, стара…

А ведь была как будто бы пора…

Теперь совсем иная наступила.
И ни к чему была здесь игра…
И чтоб игра, нужна к тому же сила.

…Бродить в полях, но только одному.
Не знать часов. Без цели, без дороги.
Пока в сентябрьском палевом дыму
Не сгинет лес. Покамест носят ноги
Пока внизу не заблестят огни,

Не запоет сирена на заводе…

Но разве в этом мире мы одни,
За городом в такие точно дни,
Искали что-то, только что? в природе.

Всегда платить за всё. За всё платить сполна.
И в этот раз я заплачу, конечно,
За то, что шелестит для нас сейчас волна,
И берег далёко, и Путь сияет Млечный.

Душа в который раз как будто на весах:
Удастся или нет сравнять ей чашу с чашей?
Опомнись и пойми! Ведь о таких часах
Мечтали в детстве мы и в молодости нашей.

Чтоб так плечом к плечу, о борт облокотясь,
Неведомо зачем плыть в море ночью южной,
И чтоб на корабле все спали, кроме нас,
И мы могли молчать, и было лгать не нужно…

Облокотясь о борт, всю ночь, плечом к плечу,
Под блеск огромных звёзд и слабый шелест моря…
А долг я заплачу.. Я ведь всегда плачу.
Не споря ни о чём… Любой ценой… Не споря.

Дошел и до него уже, увы, черед…
Совсем не тот задор, не очень крепко спится.
Он больше не дитя. Ему тридцатый год.
Давно уже пора настала протрезвиться.

Из-за него лилось уже немало слез.
На памяти о них не зажили ожоги.
В процессии ему не раз уж довелось
Понуро провожать кладбищенские дроги.

Он часто видит сны и, замирая весь,
В передрассветном сне, в особенности тонком,
Встречает снова тех, кто был когда-то здесь,
Тех, кто его любил, когда он был ребенком.

Во сне и наяву, с собой наедине,
Он долгий счет ведет ошибкам и потерям.
Да, я был виноват… Да, по моей вине…
Как мало любим мы! Как скупо нежность мерим.

Две барышни в высоком шарабане,
Верхом за ними двое панычей.
Всё как в наивно-бытовом романе,
Минувший век до самых мелочей.

И не найти удачней декораций:
Дворянский дом на склоне у реки,
Студент с начала самого «вакаций»,
Фруктовый сад, покосы, мужики.

Но в чём-то всё же скрытая подделка
И вечный страх, что двинется сейчас
По циферблату роковая стрелка…
Уж двадцать лет она щадила нас.

Вечером выйдем гулять по меже.
Сторож внезапно возникнет из мрака.
Спросит огня. Мы закурим. Уже
Осень вблизи дожидается знака.

Ночью иначе звучат голоса,
Глухо и даже немного тревожно.
Каждая пауза четверть часа…
Можно о многом сказать односложно.

Речь про дожди, урожай, молотьбу
(Сдержанно, чинно, ответы-вопросы),
Речь про крестьянскую боль и судьбу…
Лиц не видать. Огонёк папиросы.

Красный, тревожный, ночной огонёк.
Запах полыни и мокрой овчины.
Терпкая грусть — очень русский порок.
Грусть без какой-либо ясной причины.

Лес вдали стоит уже немой.
Легкий сумрак. Очень низко тучи.
Я не знаю, что опять со мной.
Быть беде… И скоро. Неминучей.

От костра идет широкий дым.
Пастушонок охватил колени.
Он молчит. Мы часто с ним сидим.
Тихий вечер в поле предосенний.

Мягкий профиль русского лица.
Пастушка зовут, как в сказке, – Ваней,
Так сидеть бы с Ваней без конца.
Не забыть мне наших с ним молчаний.

Дома будут речи про войну,
Уберечь уже не может чудо…
На рассвете все же я засну.
Буду спать тревожно, чутко, худо.

Не откроют на окнах ставней,
Печи жарко не будут топиться.
И мечте нашей, очень давней,
Не судьба уж теперь воплотиться.

Первый раз Рождество в усадьбе…
Пантелей, наряжённый медведем.
И гаданья (о нашей свадьбе?
На которую мы, вот, не едем)…

И трещали б морозы грозно,
И метель завывала бы жутко…
Я об этом мечтал серьёзно…
Жизнь решила – нелепая шутка.

Слезы… Но едкие взрослые слезы.
Розы… Но, в общем, бывают ведь розы –
В Ницце и всюду есть множество роз.

Слезы и розы… Но только без позы,
Трезво, бесцельно и очень всерьез.

Конечно, счастье только в малом…
«Нам нужен мир». Не нужен. Ложь.
Когда движением усталым
Ты руки на плечи кладешь…

И на лице твоем ни тени
Того, что предвещает страсть,
Но смесь заботы, грусти, лени…

Зарыть лицо в твои колени,
К твоим ногам навек припасть…

Не эпилог, но все идет к концу.
Мы встретимся, я очень побледнею.
По твоему надменному лицу
Мелькнет досада на мою «затею».

На мой приезд – бессмысленный приезд,
На то, что жить, как люди, не умею,
– Что за охота к перемене мест?

…а если вариант: с ума сводящий жест –
Объятье грубоватое за шею?

Года и на тебе оставили свой след,
Бороться против них никто, увы, не в силе.
Не бойся – не черты. Твои черты… О, нет,
Они сейчас еще прекраснее, чем были.

Но уж одно, что ты сейчас со мною здесь
И больше никого тебе еще не надо,
И что за целый день и, вот, за вечер весь
Ни разу на часы ты не бросаешь взгляда…

И понемногу мной овладевает страх,
И в памяти встает старинное поверье:
Счастливый никогда не вспомнит о друзьях,
Счастливый никогда не постучится в двери.

Я ждал тебя пять лет. Но рад и десять лет,
И всю бы жизнь прождать в напрасной лихорадке,
Лишь только б знать, что нет, на самом деле нет
Ни капли истины в моей больной догадке…

(От века для любви шли убивать и красть,
С улыбкой на себя накладывали руки...
Но счастье близких нам мы не имеем власть
Купить им у судьбы за собственные муки.)

Не верю, чтобы не было следа
Коль не в душе, так хоть в бумажном хламе,
От нежности (как мы клялись тогда!),
От чуда, совершившегося с нами.

Есть жест, который каждому знаком –
Когда спешишь скорей закрыть альбом
Или хотя бы пропустить страницу…
Быть может также, что в столе твоем
Есть письма, адресованные в Ниццу.

И прежде, чем ты бросишь их в огонь
И пламя схватит бисерные строки,
Коснется все же их твоя ладонь
И взгляд очей любимый и далекий.

Все об одном… На улице, в бюро,
За книгой, за беседой, на концерте.
И даже сны… И даже (как старо!)
Вот вензель чертит и сейчас перо.
И так – до смерти. Да и после смерти.

Здесь главное конечно не постель
Порука – никогда не снится твое тело,
И значит не оно единственная цель
(Об этом говорить нельзя - но наболело.)

Я бы не брал теперь твоей руки...
Упорно не искал твоих прикосновений,
(Как будто невзначай волос, плеча, щеки) -
Не это для меня всего бесценней.

Я стал давно грустнее и скромней...
С меня довольно знать, что ты живешь на свете,
А нежность (и все то что в ней и что под ней),
Привыкла ничего ждать - за годы эти...

Как мало все же нужно для любви
Чем больше отдаешь, тем глубже и сильнее
Лишь об одном молю и день, и ночь – живи
А где и для кого - тебе уже виднее.

Бывает чудо, но бывает раз.
И тот из нас, кому оно дается,
Потом ночами не смыкает глаз,
Не говорит и больше не смеется.

Он ест и пьет – но как безвкусен хлеб…
Вино совсем не утоляет жажды.
Он глух и слеп. Но не настолько слеп,
Чтоб ожидать, что чудо будет дважды.

От слов пустых устала голова,
Глазам в тумане ничего не видно…
Ах, неужели празныя слова
Произносились не странно и не стыдно?

Ведь, вся земля: такой-же Божий Дом,
Как небеса, планеты и созвездья, –
Так отчего же, поселившись в нем,
Мы не боимся божьего возмездья?

Пройдет угар ненужной суеты,
Что было тайно, снова станет явно.
Виновны все: – виновен даже ты,
И без конца виновен я, подавно…

Поля покроет синеватый снег,
Но мы не станем радостней и чище…
Земля, земля! Что сделал человек
С тобой, веселое Господнее жилище?

Не до стихов… Здесь слишком много слез
В безумном и несчастном мире этом.
Здесь круглый год стоградусный мороз
Зимою, осенью, весною, летом.

Здесь должен прозой говорить всерьез
Тот, кто дерзнул назвать себя поэтом.

До вечера еще такой далекий срок,
Еще так много лжи, усталости и муки,
А ты уже совсем почти свалился с ног
И, двери заперев, тайком, ломаешь руки.

Как будто бы помочь сумеет здесь засов,
Как будто жизнь пройти не может через щели.
Сдавайся по добру! И несколько часов
Старайся дотянуть хотя бы еле-еле...

Не в памяти, а в нежности
Остался острый след.
Доныне по безбрежности
Лечу былому вслед.

И думаю, и думаю,
Хоть знаю — не вернуть.
Благослови тоску мою
Полуночная жуть.

Памяти изменчивой не верьте:
Поседев, былое не отдаст.
Только нежность сохранит от смерти,
Никому на свете не предаст.

Только нежность. От прикосновенья
Родилась и выросла она.
Только быстрой нежности мгновенья
Опьяняют благостней вина.

Ей одной изверившейся — верю,
Клятвой нерушимой не свяжу,
Самое заветное доверю,
Самое заветное скажу.

Вряд ли это лишь воображенье:
Сквозь бессонницу и темноту
Вспоминаю каждое движенье
Каждый жесть и каждую черту...
Папиросу вечную во рту...

Стыдно, смешно и тяжко
Помнить годами вздор:
Синюю эту рубашку,
Синий ее узор;
Ворот ее «на распашку»;
Пояс, на поясе пряжку...

Пусть теперь больничная постель
Приковала скоро год на месте,
Пусть давно за тридевять земель
Ты теперь... И вот не шлешь известий...
В прошлом были эти шесть недель,
Что мы в Ницце проводили вместе.

Где-то теперь мой друг?
Как-то ему живется?
Сердце, не верь, что вдруг
В двери раздастся стук:
Он никогда не вернется.

Мне ли, себе на зло?
(Или ему повезло).

Одна мечта осталась — о покое.
Не надо дружбы, все слова пусты,
И это слово — самое пустое.

(Для дружбы надо, чтобы было двое,
Одним был я, другим был воздух: ты)