Вячеслав Лейкин - Действующие лица (сборник)

Куда мы едем и где мы будем,
Кому поверим, кого оплачем?
Наш выход беден. Средь серых буден
Мы равнодушны к чужим удачам.

На Север правим, ругая Север,
Теплом домашним ночами бредим.
Мы сталь не плавим, зерно не сеем.
Мы только ходим, немножко едем.

Уклад наш прочен, оклад на диво.
Нас не обидит начальство наше.
И, между прочим, мы любим пиво,
И, если честно, не любим каши.

И нас, пожалуй, встревожить нечем.
Скитанья наши не пахнут Грином.
Свои печали мгновенно лечим
Синтомицином и анальгином.

Согреют жены, привяжут дети,
Но в домоседов не превратимся…
Вот так мы долго живём на свете,
И никогда мы не прекратимся.

Вот оно – царство Спящей Красавицы.
Глухая трава подмышек касается,
А я ведь не так уж и мал.
Скажем, крапива – уснувшая стража.
А вот паутина – уснувшая пряжа
В руках у заснувших мам.

Но всё это в общем не так уж и мило.
Грызёт любопытство, а надо бы мимо…
Свободен – войду и уйду.
Незваного гостя обнюхают сонно
Бараки – людьми позабытая зона
В полсотни каком-то году.

В бараке орудуют наглые мышки,
Ворона сурово маячит на вышке,
Зажав под крылом автомат.
В сортире смороды пахучие листья
И надписи: «Девочки, скоро амнистия!»
А ниже: «Дождёшься» и мат.

Железный маршрут – Лабытнанги – Игарка,
Железный режим – человек и овчарка.
Там всё было ясно суду.
Не люди – железо, не бабы – а зэки…
Иные, должно быть, уснули навеки
В полсотни каком-то году…

Порхает по сцене принцесса Аврора,
Уже приключилась с волшебницей ссора,
Осталось найти остриё.
Сюда бы её до начала сезона —
Сто лет бы ей снилась барачная зона,
Проклятое царство её.

Комары озверели. Мильонным роем,
Оглашая палатку ужасным воем,
Впивались в лучшие части тела.
Комариная тема – главная тема.

Кто-то сказал, что среди комаров
Только самки кусают и пьют нашу кровь.
Только самки… Скребя по распухшей внешности,
Я вспомнил тебя. Но уже без нежности.

Укусы мошки горят на губах,
Как поцелуи врага.
Привычно мечтая о вкусных грибах.
Олени чешут рога.

Солнца нет и быть не должно.
Откуда ему быть.
Сыро, тепло, насекомо, темно
И долго ещё плыть.

Наш главный был мрачен и, кажется, нем,
И нос его цвёл, как заря.
Тогда появилось слово «зачем»,
И следом за ним – «зря».

Зачем мы плывём по этой реке?
Зачем нас едят и пьют?
А где-то огни. Там царит этикет.
Там благоденствует плут.

Зря мы плывем. Никому ни к чему
Трудные наши труды.
А главный молчал и смотрел во тьму,
И пар валил от воды.

Когда мы пришли через тысячу лет
Туда, где конец пути,
То перед тем, как взорвать этикет,
Мы буху сказали: «Плати!»

Бух разделил нам пузатый пакет:
Впору друг друга купить.
Но перед тем, как вернуть этикет,
Мы отправились пить.

Мы пили за каждый стотысячный лист,
За каждый неверный шаг.
А главный вдруг оказался речист,
И главный сказал так:

«Налейте мне из того пузыря,
И не стоит трясти тряпьём.
Не знаю, возможно, мы плавали зря,
А может, и нет. Взопьём».

Мы чуть не сожрали его живьём,
А нос его цвёл, как заря.
И кто-то сказал: «Зачем живем?»
И никто не сказал: «Зря».

Полярный мак в четыре лепестка,
Полярный день, полярное сиянье,
Свирепая полярная тоска,
Которую не скроют возлиянья
Ни излиянья в обществе, давно
Установившем призрачный порядок:
Тяжёлый сон, повторное кино
И максимум душевных неполадок.
Коверкая нормальные слова,
Всему давать дурное толкованье.
Вот так мы населяем острова —
Используя себя до основанья.

Полярный круг, почти как знойный юг,
А знойный юг – литературный трюк.
Твой верный друг тебе не верит вдруг.
Свободных женщин не найти вокруг
За сотню островов. Твоя жена
Отсутствием твоим поражена
Была недолго: не ее вина,
Что Север, как Великая Стена,
Вас разделил… Нам надо уходить —
Нас только север может охладить!
Что пользы за газетами следить,
Потомков незначительных плодить?
Иная бесконечность нам в удел —
Чтоб ветер в мачтах домика гудел,
Чтоб толстый капитан Севморпути
Нам руки жал и всё не мог уйти!..

Полярный мак. Полярная сова.
Полярное медлительное море.
Вот так мы обживаем острова,
Завысив цену самой мелкой ссоре.
Весь мир возненавидя, вдруг замри,
С ним обретя высокое слиянье!
Два обелиска на краю земли
И вечное полярное сиянье…

Прогулки по косе с отсутствующим видом,
Спряжение своих неправильных знакомых,
Катанье на пустой двухсотлитровой бочке
И худший преферанс из тех, что я играл.

Насторожённый слух – гудит? – но это ветер,
Усталые глаза – летит? – но это птица…
Тяжёлая, как ложь, тупая неизвестность.
Ждём самолёта. Дни похожи, как рабы.

Кругом не видно птиц – нелётная погода,
Свинцовый небосвод сулит Атланту грыжу
И длинный-длинный дождь в сто тысяч километров…
Ждём самолёта. Бог играет на трубе.

Всегда чего-то ждёшь: победы или смерти,
Субботы или сна, свиданья, дня рожденья.
Гуляешь вдоль витрин или сидишь на стуле
И смотришь на часы, в окно или в глаза.

И нету никого, и время истекает,
На мельнице скрипят тяжёлые колёса,
И сонная река – Агапа или Лета.
Ждём самолёта. Пьют и не хотят лететь.

Весь мир про нас забыл, как будто мы китайцы,
Как будто мы – пустяк от полумиллиарда.
Пять доблестных мужчин – мужей и сослуживцев —
Ждём самолёта. Речь становится темней.

Но так уж повелось: в момент его прилёта
Всё мелкое простить, и весело грузиться,
И глубоко курить и, тыкаясь в окошки,
Планету обсуждать, плывущую внизу.

Всему приходит срок! В любом заштатном клубе
Мы сможем дать концерт квинтета оптимистов,
А в письмах всё наврём, оставив только даты.
Ждём… Самый молодой пытается взлететь.

Хоть каплю радости. Три капли перед сном.
Хоть ложку мёда к утреннему дёгтю.
Ещё один журнал перелистнём —
Очередной кошмар расправит когти:

Усталый секс, докучливый разбой,
И ни кусочка радости, прощаясь.
Как ржавый винт с испорченной резьбой,
В своем собачьем спальнике вращаюсь.

Придумать радость, кажется, пустяк:
Беспечный стих с запутанной концовкой,
Кусочек солнца, стойка на кистях,
Ушибы замалюем марганцовкой,

Напишем струйкой на песке «дурак»,
В цветах жуки, под каждым камнем тайны…
Темно. Погода – дрянь. Палатка – брак.
Воспоминанья сумрачно детальны.

Сыреют спички. Плесневеет снедь.
В романах психи, плуты, проститутки.
Всё можно сочинить: любовь и смерть.
И только радость не придумать. Дудки.

Ведром громыхая, бреду меж грибов,
Гребу их ведром, я сегодня с добычею.
А сам наблюдаю грибную любовь,
Грибную вражду и грибные обычаи.

Семейка грибов – от восторга охрип.
Взгляните, как живо их шляпки рябят.
Вот папа – солидный потомственный гриб.
Вот мама. А рядом ватага грибят.

У папы полшляпы в загадочных шрамах.
А шляпка у мамы чуть сдвинута набок.
А вы полюбуйтесь на маленьких самых —
Нет краше их сизых упитанных лапок.

А что за пижонки резвятся в сторонке?
Кричащие шляпки с вуальками, брошками?..
Поганки-грибы, как людские подонки,
Отчаянно пёстрые с хилыми ножками.

Грибы, словно люди, – вот общий итог.
От сходства порою становится зябко.
И пусть у грибов чуть поменьше ног,
Зато у людей не у каждого шляпка.

Уж вечер. В очаге трещат дрова.
Две копылухи преют в казане.
Колышется пожухлая трава.
Начальник спит и чешется во сне.

С Губы несёт какую-то чуму,
Которая окажется дождём,
Который нам, пожалуй, ни к чему,
А впрочем, перетерпим, переждём.

Корысть не в масть, и прыть не по годам,
И выспренние споры о стряпне,
И так нелеп за неименьем дам
Букет жарков на лиственничном пне.

И чем попало по сердцу скребя,
И не сказать, что всё осталось там,
И узнавать в желающих себя,
И уставать от неименья дам.

Художник развращает комаров,
Поэт рифмует клипер и мозоль,
Актёр поносит худший из миров:
Он перепутал манную и соль.

Суббота прислоняется к среде,
Планета стала плоской от жары.
Всё очень просто: крошки в бороде.
Материя первична. Комары.