Яшка казанова - стихи

похмельный синдром равносилен взгляду
уже не любящему. уже.
стели мне жестче. приду и лягу,
ладони буду на свечке жечь,

чтоб ты парафиновым откровеньем
на пальцы мне трогательно сползла.
столетний дворник – стоглавый веник,
а в прошлом тоже почти что злак.

как я с тобой. бесполезный, бывший,
но так и не сбывшийся. тишина.
ты спишь, ты не ждешь меня, ты не дышишь,
ты смысла дыхания лишена.

и в дряблых ладонях седую ласку
я вынесу прочь. мне пора, пора.
запомню: твой рот широко-атласный,
чрезмерно вывернутый от ран

в нежнейшем «спасибо». портрет настенный
меня осудит десятком дул.
последний визит. самострел. спасенье.
стели мне жестче. я не приду.
2001/02/15

марионеток хрупкие суставы
трещат в борьбе за место на подмостках.
мы так надежно безнадежно сбиты в стадо,
что даже самым потаенным мозгом
вообразить себе способны только
самих себя, ютящихся по норам.
что третий глаз, полынная настойка,
что карты таро, тертый вид которых
нам открывает слабо-воспаленный
гадалок разум. как смешно и пусто:
ложимся спать, храня в уставших легких
дышать взахлеб забытое искусство.
и пробуждаясь в теплом чреве лета,
натягиваем джинсы из вельвета,
кроссовки, майки – строго по погоде,
я голоден. и никуда не годен.
я не в строю.
2001/03/05

забудьте древнегреческие мифы,
из-под туники брызнувшие ноги...
сварите суп, котлетами кормите
его уставшего. для вас все это внове,
все непривычно, что отнюдь не значит –
неподходяще. будьте с ним глупее.
из давних подсервантовых заначек
Постройте дом и в доме кофе пейте,
и радуйтесь, что скоро выходные,
что до зарплаты дотянуть удастся....
(...ах ночь была ах робко зубы ныли
ах много табака не разрыдаться б...
какого черта ты решила: «пристань»?
я мог бы воздух вскипятить любовью...
...ах девочка мне предлагала рису,
спасая от тебя и от работы...
какого черта ты оставила зубную
ну, боль – естественно, но щетку – это слишком...)
и древнегреческие мифы позабудьте:
«орест? припоминаю... по наслышке...»
2001/02/16

он готовился к смерти тщательно-щепетильно.
я наблюдала за ним из соседней гримерки.
ласково гладил щетину,
уже походил на мертвого,
но весьма притягательного, этакого дон жуана.
вероятно, каждая желала быть такому желанна.
в темно-фиолетовый увел кромку век –
растушевал мизинцем.
чтоб не нервничать и не злиться,
выкурил марихуаны, затем на карте кувейт
обнаружил и выпалил пару дротиков дартса –
перед смертью всегда неосторожно хочется драться.
за окном цокольного этажа
чьи-то каблучки цокали.
он уже их не видел, эх, как жаль...
а девочки весенними плылитаяли соками...
он уже их не видел, он голень, бедро, крестец
вправлял в тонкокожие черные латы брюк.
селезенкой чуял, какая дивная степь
предстоит ему этой ночью по календарю.
я в дверную щелочку подглядывала
согнувшись и неуклюже откинув зад.
в партере уже публика, говорят. говорят, нарядная,
расписная, говорят – даже режет глаза.
он соблюдал этикет: в тон рубашке меловано-белым был,
с отражением в трюмо упрямо сталкивал лбы,
прощаясь с лицом, которое столько лет
носил на себе среди одиночества и коллег.
а мне было пора на сцену.
2001/02/16

к деликатесам она привыкала легко и вскоре
яишшницу из оранжевого солнечного желтка
могла в лицо ему запустить во время ссоры,
хлопнуть дверью навылет и пойти по мужикам.
а он, идиот, продолжал every morning вылизывать с небосклона
излишнюю облачность, плавно переходящую в дождь,
чтоб ей не было грустно от пасмурного и злого
февралика, когда по утрам она заводила свое авто.
не то, чтоб он был неудачник или через чур начитался уайльда.
не то, чтоб она была сукой настолько, чтоб использовать тыл.
но так сложилось, ма шер, и оба не виноваты.
ни я. ни ты.
2001/02/19

режу лопатки в поисках крыльев:
где-то же жалили, где-то же были.
шкуру – на шубу, клыки – на подарки.
ты испугалась? не нападаю.

падаю, пулей навылет отмечена...
комья земли и помельче, помельче, ну,
сыпь, не стесняйся. я так благодарна
пуле, а то, что навылет – подавно.

легкость отныне лишь признак прощанья.
режу лопатки... нежней... затрещали
и вырываясь из кожи, из пыли
тысячи кож, обнаружились крылья.

больно и сладко, и солоно нёбо.
движенье без тела размашисто-ново.
я брежу тобой бездыханно и мертво.
как швейной машинки стук, звук пулемета...

девочка, нежность цветущих актиний,
ты очень любима. так не любили
даже христа...
2001/03/02

ладони плоскость густо собой орошаю.
правила боя с тобою не оглашаю.
коррида вслепую – все что осталось обеим.
дрожит мулета рубиновая, робеет.
мой первый шаг по песку (или, проще – снегу).
белки наливаются кровью, но их краснее
закат, текущий густо по краю марта.
твой первый выдох – катастрофически мало.
танцуй во мне, как рыбка. прокушен невод.
на каждом пальце чешуйки, на каждом нерве.
никто не сдастся, бандерильеро бессилен.
глазами друг друга вымотали, взбесили,
и лед, от нас оставшийся, тает ало.
ты помнишь, как зима весну доедала?
2001/03/06

узкие уста усталости.
узкие уста у старости.
одиночки сбились стаями,
чтоб растаять. не растаяли.
так и бродят неприкаянно,
озираясь: «где рука его?
и, какого черта, господи,
мы тебе горланим госпелы?»

в каждой глотке скрыто зернышко.
в каждой падчерице – золушка.
по краям хрустальных туфелек
отпечаталось алтуфьево –
не спеши, ну что ж ты, девица,
от тебя к кому он денется?

зимовали непотребно мы:
стариков карали тремором,
а лолиточек-леденчиков
заносили в ежедневничек,
оставались после пятнами
смутными и непонятными
на подолах и на полочках:
так-то дожидаться полночи!

уходи, уже не выдержу:
в лоб ласкать, стоять навытяжку,
воровато гладить холочку,
целый день звенеть на холоде,
ожидать тебя, румяную...
дети выли, кошки мяукали.
одиночки сбились стаями,
чтоб растаять. не растаяли.
2001/03/12

тосковала по тебе волком.
все казалось в толпе: вон ты!
и машины считала похожие,
расстояние чуяла кожей.
а в отеле, в надраенных до одури этажах
меня назвали почтительно «госпожа».

этот питер мне проел нервы:
город тления, причал нерпы.
телефончика междугородие:
ты мне – родинка, ты мне – родина.
рестораны, меню с начинкой из тысячи блюд.
– вы не любите рыбу?
– я? я одну люблю.

до тебя два дня и две ночи.
укрываться от тоски нечем.
сигаретного дыма веночек,
страхов-снов обильная нечисть.
и в тисках облаков через
города и поселки – в воздух:
«ты – спасенье мое, леченье
от смертельной ветряной оспы.»
2001/03/28

я напою тебе все колыбельные,
я напою тебя собственной влагою.
тоненький мальчик в повязке набедренной
грезит тяжелыми латами.

робко алеющий под куртизанками –
пламя мужчины живее, чем адово.
ломаный мальчик, мечтающий: завтра бы
стать гладиатором.

я дорисую тебя до излучины.
я дорискую добраться до истины.
ангеломальчик. повадки изучены,
жестикуляция искренна.

как объяснить ему соль тавромахии?
как обласкать, не касаясь заветного?
стройный подросток с улыбкой романтика,
с детски-припухшими веками.

я добегу до тебя через минное
я доползу до тебя по пшеничному
собранный мальчик, точеней змеиного
жало тугого мизинчика.

боль достижений сравнима с истерикой
после оргазма. как спешно и солнечно
бодрое утро несется из телека
в новеньких белых кроссовочках...
2001/03/01