Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Подарки могли быть получше,
а гости чуть-чуть поважней,
и бабы могли быть покруче,
ядрёней, грудастей, смачней.

Однако что было, то было,
ушёл день рожденья в туман,
покинуло пьяное быдло
заряженный мной ресторан.

И словно поверженный ангел,
с чехлом за горбатой спиной,
вставал на карачки и падал
волынщик, обласканный мной.

Он так на волынке старался,
он так надрывался и врал,
и на тебе, в зюзю нажрался,
как будто с рожденья не жрал.

И пьяные официанты
столпились, как дети, и ржут:
ну надо же, ёбнулся ангел
и к крыльям прилип парашют...

Моя жена не пьёт, не курит
и толком никогда не ест,
во время секса брови хмурит,
как будто с ней у нас инцест.

А ведь совсем ещё недавно
она другой казалась мне.
Как было весело и славно
мечтать о ней, как о жене!

Увы, теперь к другим мучачам
я взор свой пламенный стремлю,
подобно воинам-апачам
бесцеремонно их валю.

Потом, когда свершится чудо,
даю им огненной воды.
Что нос воротишь, пей, паскуда!
Ты голодна - поешь еды!

Когда девчонка ест как птичка
и не заходит в туалет,
знай - это вовсе не привычка,
у этих дев привычек нет.

Привычки могут быть у волка,
у павиана и свиньи,
а те, кто ест для виду только -
ненастоящие они.

Чем выделяем мы красотку
из мира всех живых существ?
Тем, что красотка хлещет водку
и йогурт с бодунища ест.

И ежели самец двуногий
покушать водки не дурак,
то в остальном он парень строгий
и йогурт он не жрёт никак.

Но пусть красотка ест, однако,
сметану, йогурт и кефир,
жуёт бананы, как макака,
и травку щиплет, как тапир,

пусть ест кожурку от колбаски,
глотает рыбу с чешуёй -
с такой целуйся без опаски,
скачи козлом вокруг неё.

Пусть блеванёт она немножко,
помой её - и вновь скачи,
целуй её коленку-ножку,
её батоны-калачи.

А тот, кто от посуды винной
мурло с презреньем отвернул
и кто за время вечерины
ни разу в дабл не заглянул,

тот, то есть та псевдокрасотка
есть скрытый киберорганизм,
ей не нужны еда и водка
и перекрёстный онанизм.

Твоя душа, твой ум и тело -
её ничто не веселит,
лишь одного она хотела -
поизучать тебя, как вид.

Исследовать разврат и пьянство,
дразнить людей, упитых в лоск,
из виртуального пространства
их шлёт Центральный Кибермозг.

И если ты шепнул ей: "Котик,
нет для уныния причин!
В моих штанах крутой наркотик,
давай как люди заторчим!" -

она как ведьма захохочет,
со скрипом ноги разведёт
и твой красноголовый кочет
в её утробе пропадёт,

и сам ты внутрь неё всосёшься,
как кучка слизи в пылесос,
в киберпространство унесёшься,
туда, где страшный Кибермозг

готовит нациям и странам
тотальную кибервойну,
откуда, видно, и прислал он
мою непьющую жену.

Я хохотал как сумасшедший,
когда узнал, что ты девица,
и глас любви, давно прошедшей,
заклекотал во мне, как птица.

Ах, Катя, девушка из морга!
Она девицей не была.
Мы трепетали от восторга,
косясь на мёртвые тела,
и корчились от наслаждения
средь жертв естественных смертей.
Когда ж спадало возбуждение,
она кивала на детей,
задавленных велосипедами
или зарезанных врачами,
и, шлёпая по полу кедами
и томно поводя плечами,
шептала: "Детки, как же с вами?
Затем ли Бог вам жизни дал?"
И разражалася слезами,
и вслед за нею я рыдал.
Шли дни, круша тела и лица,
и мы роптали на Творца,
и спирт, разбавленный водицей,
я пил из черепа отца,
когда прозрел, что нет причины
у Бога в ниспосланьи смерти,
что большей частию невинных
уносят ангелы и черти,
что Петр, ворот небесных ключник,
спит на посту с открытым ртом,
что всюду мучается мученик -
на этом свете и на том,
что нужно каждое мгновенье
у жизни вырывать и красть.
Сплошным триумфом наслажденья
бурлила в морге наша страсть.
Над царством смерти мы с Катюхой
порхали резво, как удоды,
но упорхнула эта шлюха
с завмагом из "Даров природы".

Природа... Я не осуждаю,
над ней не вправе мы глумиться.
И потому я утверждаю:
ты дура, если ты девица.

Давно я не писал о соловьях и розах,
и с Музой не шалил под плеск кастальских струй,
мой стих погряз в крови, в разборках и угрозах,
все чаще там и сям мелькает слово …
Где фижмы, парики, где юные кокетки,
в шуршащем домино сбегающие в сад,
где роговой оркестр, объятия в беседке,
галантный и смешной ребяческий разврат?

Царит в моих стихах опухший лысый урел,
а в урела внедрен Центральный Кибермозг,
в команде у него кодла отвязных фурий
и киберпацаны, растлившиеся в лоск.

И лысый кукловод с братвою ставит пьесы,
а в пьесах наркота, порнуха и содом.
Где барышни в цвету, где нежные повесы,
кто превратил Дворец Мечты в публичный дом?

Я это сделал, я, столп киберманьеризма,
действительность внедрил в хрустальную мечту.
В твоих глазах, мой друг, застыла укоризна.
ну ладно, не сердись. Исправлюсь я. Учту.

Ты хотела обольстить поэта,
но поэт был замкнут и угрюм.
В Подмосковье бушевало лето.
Соловей обгадил мой костюм.

Отцветал у дома куст сирени,
щебетала птичья мелкота,
ты несла мне водку и пельмени,
и плясала танец живота.

После двадцать пятой рюмки водки
я обмяк и как-то подобрел,
и сказать приятное красотке
почему-то даже захотел,

я сказал ей: «Леночка, пойдемте
потанцуем что ли, ё-моё!»
И в своей опрятной светлой комнате
ты дала мне снять с себя белье.

Ах, я не забуду это лето!
Ах, я не забуду этот день!
Сердце билось в печень до рассвета,
как непереваренный пельмень.

Ну что же, насладись минутным торжеством,
ласкай тугую плоть небесного созданья!
Но близок час, когда застынет в горле ком
и грудь твою пронзят и разорвут рыданья.

Ты вспомнишь, как губил чудесные цветы,
как ело их твоё тлетворное дыханье;
о судьбах их en masse не пожалеешь ты,
но вспомнишь лишь одно небесное созданье.

Вся в солнечных лучах, на лоне майских трав
лежит перед тобой, свернувшись, как котёнок,
свой самый чистый сок сполна тебе отдав,
невинное дитя, почти совсем ребёнок.

Как светел этот лик, как этот лепет мил -
о книгах и цветах, о бабочках и птицах...
Неужто это ты сей стебель надломил?
Подонок, негодяй, чудовище, убийца!

Ты дал ей надкусить порока терпкий плод -
как лёгкая пыльца невинность облетела.
Куда она теперь крыла поволочёт,
облитые смолой и липнущие к телу?

Её тугую плоть подхватит адский смерч
и бросит в чёрный зев любовной мясорубки,
и станет мять её и рвать, покуда Смерть
не облизнёт её пылающие губки...

И вот ты произнёс последнее "прощай",
и ждёшь потоков слёз, истерик и попрёков,
но девочка, вскочив и закричав "банзай!",
за бабочкой спешит, как Вольдемар Набоков.

С цветами в волосах, со шляпкою в руке
бежит в луга дитя беспечной новой эры!
И синий небосвод, и тучки вдалеке,
как пена на бедре смеющейся Венеры.

Что ж, закуси губу и подожми свой хвост,
перед тобой гонец грядущих поколений!
О мир, где никогда не будет женских слёз,
растоптанных сердец и горьких сожалений.

Где воцарится вновь забытый всеми Пан,
где будет Вакх плясать в кругу нагих камелий,
где перед смертью я, почтенный нимфоман,
вдруг вспомню свой укус на нежном детском теле...