Евгений Долматовский - Товарищ мой

Всегда в порядке, добрые,
Приятные, удобные,
Они со всеми ладят
И жизнь вдоль шерстки гладят.
Их заповедь — смирение,
Их речи — повторение.
Сияние улыбок,
Признание ошибок...
А я люблю неистовых,
Непримиримых, искренних,
Упрямых, невезучих,
Из племени колючих.
Их мучают сомнения
И собственные мнения,
Но сердце их в ответе
За все, что есть на свете.
Не берегут колючие
Свое благополучие,
И сами лезут в схватку,
И режут правду-матку!
А если ошибаются,
Больнее ушибаются,
Чем тот, кто был корыстен
В опроверженье истин.
Не у природы ль учатся
Они своей колючести?
Ведь там, где нежность скрыта,
Есть из шипов защита.

Как мало сверстников моих — врачей!
На медицинский подавались редко:
На пьедесталы доменных печей
Мальчишек возводила пятилетка.
Гуманная профессия, прости,
Но нам тогда казалось главным делом —
Не человека одного спасти,
А человечество — ну, как бы в делом.
Однако находились чудаки,
Которые и в этот век железный
Шли в эскулапы, моде вопреки,
Для исцеленья всех от всех болезней.
Когда на нас свалились горы мук,
То пригодился их нешумный опыт,
И слава богу, что хватило рук
Все наши раны рваные заштопать.
А нынче медицина впереди,
Былое небрежение забылось,
Ведь сердце женское в мужской груди
Недаром восемнадцать суток билось.
И мы теперь готовы послужить
Науке о спасенье человека.
Дезинфицируйте свои ножи,
Вперед, хирурги, чародеи века.
Но слишком мы привыкли отдавать,
 Тонуть, радируя, что все в порядке.
Не нам подсадят сердце, а опять
У нас возьмут сердца для пересадки.

На крейсере стопорят ход.
Простуженный голос военный
По радио передает
Команду — начать построенье.

От носа до самой кормы,
Вдоль палуб, надстроек, орудий
Шеренгою замерли мы
В раздумье —
Что было, что будет.

На мачте насупился флаг,
Ушел из-под действия солнца,
И грустно и медленно так
Оркестра колышется бронза.

Тогда и берут моряки
На досках распятую хвою,
За борт опускают венки
На встречу с водою живою.

Гремит троекратный салют,
Как будто бы море качая,
И рядом с венками плывут,
Плывут бескозырки, как чайки.

Я думал, что этот квадрат
На картах помечен особо:
На дне краснофлотцы лежат
В стальных корабельных утробах.

Но мне объяснил кавторанг,
Поскольку служил я в пехоте:
Не надо квадрат выбирать,
Венки возлагая на флоте.

Прошли мы такую войну,
Что можно венок поминальный
Спускать на любую волну
На Балтике многострадальной.

В центре нового города Братска
Монумент из струнобетона,
Словно вдруг устремилось к небу
И застыло белое пламя.
А за ним —
Полукругом —
Плиты,
А на них —
Имена погибших
На Отечественной Великой,
До рождения города Братска.

Здесь была глухомань-чащоба.
Шалаши, бараки, палатки
Появились на этом месте
Во второй половине века.
Неужели рыцари Братска
Прах убитых отцов с собою
Привезли на ангарский берег,
Чтобы стал он братской могилой?

Нет! Фамилии на бетоне
Сплошь сибирские, коренные,
Начиная от Ермаковых —
Их там шестеро...
А Шаманских
Двадцать девять...
По восемнадцать
Ознобишиных и Хлыстовых.
Погодаевы — целый столбик.
Погодаев-герой — в заглавье.

Сорок семь сибирских гвардейцев,
Отстоявших столицу нашу,
Не «Московские» — по-московски,
А «Московских» — народ сибирский,
Есть Безвестных и Беломестных,
Черемных, Хромовских и Тяжев,
Терпуговы числом пятнадцать.
Большешаповы и Распутин.

Здесь когда-то, на диком бреге,
Был острог и заимки были.
До войны в потемневших избах
Мужиков было тыща двести,
И почти что столько фамилий
Нынче на поминальных плитах.
Одинаково назывались,
Одинаково честно жили.

Ни один из них не увидел
Стройных линий высоковольтных,
Алюминиевых заводов
И высотных жилых ансамблей.
Двадцать раз на доске — Парилов,
А Муратовых там шестнадцать,
И двенадцать раз Карнаухов
Повторяется, словно эхо.

Красные мадьяры,
Бурая тайга,
Яростно и яро
Бурей на врага.
Чайки на Байкале —
Серое крыло —
Остро заблистали
Саблей наголо.

Прямо в бой из плена —
За Советов власть!
Словно кровь из вены,
Козырная масть.
Выбор не случаен,
Путь не одинок.
Отраженьем чаек
Мечется клинок.

Бешеные ветры,
Приангарский край.
Заслонили кедры
Вид на ваш Дунай;
Вот в какие дали
Венгров занесло:
Сабли на Байкале
Серое крыло.

Шлем войны гражданской,
Алая звезда.
Наш союз рождался
Вон еще когда!
...Есть для песен старых
Время новых встреч:
Красные мадьяры,
Слышу вашу речь.

Эшелоном едет
Слов крутой навар —
Сомбатхей и Сегед,
Секешфехервар.
Стройка Магистрали
Дышит тяжело.
Рельсы заблистали
Саблей наголо.

И у всех поэтов
Строчка есть одна,
Что дорогу эту
Строит вся страна,
А еще бригады
От соседей всех,
Немцы, и болгары,
И поляк, и чех.

Молотков удары,
Острый отблеск рельс.
Красные мадьяры —
Комсомольский рейс.
Дедовские тропы
Вспомни и познай.
С этих диких сопок
Виден ваш Дунай.

Перекличка ночных паровозов
Две страны оглашает окрест.
Крыши в зелени, улицы в розах —
Пограничная станция Брест.

Не нуждаюсь я здесь в провожатых,
Этот берег мне слишком знаком:
Други юности спят в казематах,
В бастионах под ржавым замком.

Что, обугленный камень, молчишь ты?
Возникают из небытия
Полковой комиссар и мальчишка —
Быть одним из них мог бы и я.

Перед тем как с отчизной расстаться,
Вновь хочу я друзей повстречать.
И на сердце, и в красный мой паспорт
Брест приложит геройства печать.

В мире чуждом, далеком и старом,
В мирных схватках, в бескровном бою
Тем мальчишкой и тем комиссаром
Постою за отчизну свою.

Отмечает прощанья и встречи,
Въезд и выезд, отъезд и приезд
Дымным камнем, следами картечи
Пограничная станция Брест.

Я нынче гость немецкого народа.
Войне отдав почти четыре года
И без остатка молодость свою,
Стою с немецкими друзьями рядом,
В их лица всматриваюсь долгим взглядом
И с ними гимн трудящихся пою.

Два языка, сливаясь в этом пенье,
Исполненном особого значенья,
Над улицей, как голуби, летят.
И, как спасенный, а не побежденный,
Народ немецкий, заново рожденный,
Поет на свой неповторимый лад.

И вижу я: построены надежно
Колонны синеблузой молодежи.
Вот женщины, проклявшие войну,
Вот старики, что Тельмана видали.
Я знаю их тревоги и печали —
Не просто строить новую страну.

И глажу я своей рукой неловкой
Детей немецких светлые головки,
И в сердце новый закипает стих.
Нет, я не оскорбляю память павших,
Расстрелянных и без вести пропавших
Товарищей, ровесников моих.