Велимир Хлебников - Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Засада, соседи, соседи, осада.
Чуть повыше водопада
Ветра шалостью дурацкой
Я попалась в плен рыбацкий.
Малого рыболова
Страшным смехом испугаю.
Он посмотрит, убегая.
Ветер длинный.
Час тревоги.
В мокрой глине
Мои ноги.
Сестры, подруги,
Зубом мышиным
Рвите тенета.
Ветер, маши нам!
Шествует кто-то.
Струи сквозные
Сети широкой,
Сны водяные
Пытки жестокой.

Ля! девушки, ля!
Льется вода
Сквозь невода,
Всюду заминка,
Белая жинка.
Внемлет земля.

Цапля с рыбою в зобу
Полетела за плотину.
Вила милая, забудь
Козни легкой паутину.
Синеглазою девицей
Купайтесь по ночам.
Венок волос струится
Крученым панычем.
Одоленом одолею
Непокорство шаловливое!
Чары белые лелею,
Опрокинутые ивою!
– Сети рву!
– Все на яву!

Поспешите, пастушата!
Серебро синеет хаты!
Ни видений, ни ведуний;
Все спокойно, все молчит.
На селе в далекой клуне
Цеп молотит и стучит.
Скот мычит, пастух играет,
Солнце красное встает.
И, как жар, заря играет,
Вам свирели подает.

Тулупы мы.
Родились глупыми:
Земляные кроты,
В вечер осенний
Ворочаемся в сене.
А бары-забавнички
Оправляют свои нарукавнички,
Охораш иваются,
На поцелуи милой напрашиваются.
Чтоб муха, смотри, не нагадила.
Дескать, <мы> и ночью одеты,
И зимы уголок – белый и свежий.
Барин голый,
Попляши, попляши,
Дай мне радость
Для души, для души.
Посмотрю, какой ты нагой:
Кривые ноги,
Пуза мешок,
Что чесать – не найдет гребешок!

Во дворцах мы не жили.
Нас никто не нежил.
Росли, как щенята, <и ползали ужом>.
А теперь я потчую вас ножом.
Эй, толпа людей,
Знайте,
В мозгу зарубите
И меня, чернявую,
Полюбите.
Нате!
Наш нож,
Гож нож!
Он красавец, длинный нож,
В сердце барина хорош.
Я простая девка,
Прачка чернорабочая,
Ножом вас потчую.
Ай хорош, ай хорош
Нож.

Жили в поту
И бар целовали пяту
По-муж<ицки> и по-бабски,
По-рабски.
Чтоб царей на обух,
Господ на обух <…>
Несите секачи!
Горячее поле, сюда скачи
На трех ногах собакой раненой,
Трехногое, скачи, грози костылем, безносое.
Землянки теплого навоза,
Бегите на лапах мороза.
Все на бегу
Ковыляйте в снегу,
Как собака с ногой перебитой.
Нашли свой царский дворец
В конском дымящемся кале.
Вас кричат ножи,
Вас ножи искали.
Хотят лезвием
   баловаться с барьем,
      целоваться,
По горлу скользя.
А без вас – нельзя.
Тонкий край секача
Кадык бар щекоча,
Алую зарю
Возвещает царю.
Толп несите налет и нажим
С Горячего поля!
Жарко ждут ножи.
Они зеркало воли.
Войском нищим, войском нищим
– Чем блеснув за голенищем? –
Хлыньте, хлыньте!
Выньте, выньте!
И вы, Гинденбурги
Нечистот Петербурга,
Ночного обоза,
Когда господа вынимают платок, морщатся –
Бороться, бороться!
За право борща
<Ножами> колоться –
Будет черпать из колодца!
Алый зовет вас Восток!
Есть Дворец-грёза:
Там вино веселит
И там сладка еда
И зимою цветет тепличный цветок
  Страны юга,
На него как на диво
  Смотрится вьюга.
А в снегу и навозе
Рассеяла Русь лики,
И вы, детские лица, –
В норе из помета скорбные суслики
Скорее столица, отныне столица
для пота, для пота!

Весь город в снегу.
Полночи час.
Трескучий мороз.
Лишь дымится навоз,
Он для бедности Спас.
И овес коней косяка
Сотни лет богатеев конюшни
Здесь спасал босяка –
Дал тулуп и наушник,
И шубу, и обувь, и братца
Спать во сне рядом,
Горячего братца.
Довольно, довольно!
За нож и ножом
С <пушкой> драться.
Пора
За железное дело
Смело браться!

Вы, женщины, что растворяли щедро
Свои больные, в язвах, недра
Подросткам гнилых городов
И крали у них жизнь на длинный ряд годов,
Чье имя подло и преступно,
Служа свободе неподкупно,
Вы ветки знати отрубали
И остовы богатства оголяли,
Как будто ребра мертвого кита.
Вы, племя убийц посылавшие в кровь
Сынков богатеев,
В чужие земли, в чужие государства,
Когда вы толпой приморских чаек меняли на деньги любовь
И получали шляпы – затеи,
Шляпы – падшие столицы,
Шляпы – солнц затмения
С черною длинною спицей,
Хохочите, летите стаей птиц по улицам столицы
Из больницы в больницу,
Когда честной девушке спится.
Вы, обрывавшие цветы у барства,
Наденьте шубы и шелка с толчка
И белоснежное белье
И бросайте одежды, пропахшие
Пота и семени мужчин
Гнилье<м>.

Эй, девчоночки неважные,
Покупные, запродажные,
Врывайтесь в особняк,
Скачите перед зеркалом!
Каблучки-дурачки!
Эй мила, ай мила!
Ведь буря богатеев
След бегства замела.
Ах вы губки, мои губки,
Да ночные покупки!
Ах вы ножки, мои ножки
Хорошие какие!
По ковровой по дорожке,
Ровно блошки,
Вы по Невскому скакали,
Господинов всё искали!
Ах вы рученьки-малютки,
В белой сыпи, в белой сыпи!
Да зачем я лысая,
Белобрысая…
Вот куплю себе прическу,
Вдену алую полоску,
Стану милая, стану милая!

В ночном потоке шлюх, богородиц, потаскушек,
Где ходит зверем сказочный богач,
Добычу ищет мот-послушник
И олуха несет лихач.

Царь – выстрел вышли!
Мы вышли.
Где же пули?
Лоб ждет, ваше величество!
С нами всё Горячего поля девичество,
Смольный преступного мира,
Великосветский мир острога.
А ну-ка, пушки, гремите строго!
Бом! Бом!
Кто там? Милюков?
Или Керенский?
Сегодня нету дураков,
Сегодня верен, с кем
Толчок любви
Гнилого города,
Чье отпадает с десен мясо.
Часы любви ловли
И глаз торговли.
– Шагаешь?
Шагай!
Пули
Пели,
Пали
В Горячие поля.

– Бог! говорят, что там, на небе, твоя ставка?
Сегодня ты получаешь отставку!
– Эй, где чинят Бога?
– Здесь чинят божество?
Медники, стекольщики, бочары, плотники
Глухого переулка,
Где здесь починка Бога?
Чистят колеса, ставят заплаты?
Люди, вы слышите раскаты
Грома гулкого?
Где чинят Бога?
Конский навоз, что нас спасал и грел от мороза,
Постав<ят> на его место
В тяжелых окладах серебра.
– Серебро и ряд свечей, блести!
И круглыми стенами окруж<ат>.
И тучные люди с Богом на брюхе, и старухи –
И всё как раньше.

Дворцы замерзли в инее,
В лебяжьих одеялах снега.
И вся столица, блестя огнями,
Как светская красавица была –
В снегу и горностаях утопая, холодная и недоступная.
А там, вдали, дымилися Горячие поля
Неумирающим огнем.
Как склады пороха – зрачки.
И гневом сломанная бровь.
Темнели бурые бугры –
Чумные города людей,
Как прокаженные гонимых
Перчаткой белой городовых
В час зимнего мороза.
И приняв милость от другой столицы – конской,
Надели шубы с плеча коней.
Горел, дымился навоз горячий.
Дети <из нор> выползали,
И матери – воровки
Добычу приносили города,
Возились у костров. Отцы несли листы
Гнилой капусты,
Селедок тощие хребты
И с боен кости и кишки.
Садились в круг семьи
И ели дары дня.
Не вы ли
Войском нищеты,
Темнея ржавым голенищем,
Пойдете на дворцы
На набережных Невы?
Седые рваные тулупы
Из снежной халупы…
Это пальцы <ног>
Смотрят <из драных> сапог,
А другие в валенках
На Горячего поля завалинках.
Сестры и жены.
Отцы и мужья.
Нож у одних.
<У других> мышьяк.
Так зимовали
В снежном подвале.

Разве вы
От холода не выли?
Вдвоем в землянке костей <бычачьих> не сосали?
И драк с собаками не знали?
И от усталости не падали?
И <не валялись>, сытые, на теплой падали?
Не спали на ходу, склоняя голову?
Так лейте пули – вот свинец и олово!

Слухайте, люди, слухайте,
Рабочие люди, очухайтесь.
Я, дочь народа, вас потчую,
Несу свободу ножом!
Бар плетку отчую –
Летит ужом –
Сломаем.
Мы всё сломаем!
Сёл очаг даст силача!
Идем – Мамаем,
Поем – Мамаем,
Люди Горячего поля,
<Нам – секача!>
Здесь ведь живет девушка Воля,
Наша лучшая Доля.
Ее давно любила очи я,
Простые, рабочие.
Я девушка русская, чернорабочая,
Сегодня вас свободой потчую.
  Люди, люди!
  Не будет боле
  Боли и голи,
  Боли и голи!

И никогда, никогда их не увидит
С душой веселой око юное.
В норе, в навозных кучах жили.
Они скрывались, окаянные,
Они умели ненавидеть
Не по-царски.
Свой городок <они> построили
В кучах дымящихся калов.
Не по-барски
Нежили <их> стены
Темных сквозных подвалов.
Столетние бугры
В том месте,
Где дышится вольно гневу и мести
И спокойно лежит окровавленный нож.
И город стерег их зубами оскала,
Граждан города из конского кала.

А мы, а наша рабочая темь
Виновата тем,
Стоя дрожа,
Что кулак без ножа.
Долго не будем сносить белые чванные груди
Мы, окаянные, сгнившие люди.
А они раком речным вылезут из темени ночи
И у них на лоб вылезут очи,
Лишь придет мой желанный жених –
Нож рабочих!
Нож рабочих!

Треух немецкий,
Грозя грозе железной палкой,
Строил белый город на месте болот.
И дыры, сшитые в зипуне –
Зимой нагие Волги плечи –
Открыли Горячее поле.
Два города, два выстрела, два глаза –
Они друг друга стерегут,
В окопах скрыты до отказа.
Война!
Война речей, одежд, движений, пищи.
Два города в упор друг в друга целятся
Стволами ненависти.
Чу, перебежчик – пес
Кость жирную пещерному люду принес,
И люди вышли кучей её делить.
В том городе русло свободной волны
Затянуто в доски умершего моря.
Как женщины грудь – китовым усом,
Затянуто русло Невы серыми досками волн.
Из трупа морей
Эти львы и серые ступени
Вели к дворцам, одетым в камень-кружевняк.
Прямой суровый камень (похож на слово «нет»)
Вдруг делался кудрей воздушней
И вьется вьюгой каменной (воздушней кружева),
Где каменеет женский поцелуй.
Цари здесь жили
И темнели в окнах по ночам.
А там столетние полы конюшен,
Город, чьи стены из сена,
Прошедшего конский живот,
Населены детьми и старцами.
Кто первый спустит свой курок?
В венце навоза нищета
Иль белый царь, народам грозный?

Город белый, тревогу забывший,
Тысячей белою зайцев заснувший,
Лишь чернеют трубы – уши.
К нему с головней крадется злоба
Поджечь высоких замков надменную речь.
Этот час – повар,
Чтоб поднялся <навар> и говор
До облаков
Это Москвы рука
Мстила невским царям,
Снимая венец: выручи!
Это в замки забралась
Грозная тень – непрочитанная книга.
Имя ей – Хам.
Вам тесаки –
Дома высоки.
Вам секачи –
По горлу щекочи.
Тот ящик струн,
Где барышни слышался вой
И звуки Шопена, –
Из окна по мостовой!
Пива немецкого хлынула пена
К выскочке финских болот:
Это ринулось Поле Девичье
Отомстить за царевича
Великому царю в треуголке,
В заморском треухе и с палкой.
Это Ходынка
Над трупом невских царей
Воет зловеще в волынку.
Отплясать за царевича
Пляску злобы и надсмешки.

Подвалами лица <пугая>,
Идите, «стоп» нарушив, лая.
Так вы рычали в общей свалке,
У стаи уличных собак,
Худых и грязных,
Оспаривая
Конины дохлой брюхо теплое,
На воздух шумно подымая
Седую стаю галок и ворон.
Широк стежок суровой нитки
Рогожным шилом –
Собранье дыр тулупа вашего.
И грубы швы залатанной одежды,
Гнездо для грязи и для гнид.
В руках неловких ружья и пищали
К стволу – трубе водопроводной
(Отхожих мест труба у ваших ружей дуло)
Веревкой серою привязана доска забора – ложе.
Трудился ты в снегу, жилец навозных куч,
К щеке <прикладывая то, что с ложем схоже>.
В стенах, где камнями сугробы,
Полы из камнеломен конюшен царских,
Не он ли, раб второй,
Сказал «Товарищ!» первому рабу,
Копыто помощи подав.
Иль это просто случай,
Игра судьбы?
Но как глаза угрюмы,
Мощны скулы.
   Идите!
<Люди> Горячего поля,
С вами кони
В общем заговоре.

Пух лебедя – дворцам,
Грей белым снежным одеялом.
А для лачуги – пушки бухают.
Потей!
Капусту и лук жри до изжоги!
А над нами где-то боги
Витают небесные.
А ты на колодке
Точи сапожищи и сапоги.
Но и сапог – это бог.

Мы торцы мостовой,
Чтоб в коляске катался помягче богач,
За широким и светлым стеклом, на кузове черном
Едет толстый купчина-божище,
Хорошо знакомый
Живописцам вывесок Петроградской.
Его образа висят
На всех улиц боках
Рядом с мордой тупого быка,
Белою тушей гусят.
Сегодня, пробегая за спичками,
Я видел три раза
Его образ.
Фу, боги уехали!
Шляпу одел,
Сижу и думаю:
А если бы я был божище или божок?
А он сапожище <или сапожок>?
Недаром приделай «атый»
Из «бога» выйдет «богатый».
В один гроб закопать их лопатой!

А другие, иные
Борются, ссорятся,
Чтоб как боров зажирели
Купчин шеи без труда,
А купчих без ожерелий
Свет не видел никогда!
Небоскребы, как грибы,
Вырастали на Пречистенке,
А рабочие гробы
Хоронил священник чистенький.
Чтоб от жен и до наложницы
Их носил рысак –
Сам Господь, напялив ножницы,
Прибыль стриг бумаг.

Идем!
Друзья, во славу нас
Мешки людей дырявые,
Темнея дырками для глаз,
Шагая, падали, корявые,
На пятипалые отростки
Своего туловища.
И были дула вещи.
Их семеро дырок других,
Кроме тех, что над бровями,
Всего их девять на теле.
Царские пули еще больше наделали.
Птичками свищут,
Ищут
Тела уют.
Цветок я деве дал, –
Экая невидаль!
<Барские усики:
Что, барышня, трусите?
Что, барышня, боязно?
Что вам снится?
Чужие ресницы?
Я вас обидел?
Полно дуться!
Вчера я видел:
Идут, жмутся.
Гноя знак.>

В том черепе надменном тлел
Костер венчанных предков.
Здесь в вдавленной коробке лба
Таилась подлая судьба,
Столетий долгой власти шелест.
Там тяжело ложилась челюсть.
Чванно
Беседовали старцы.
Легок на помине
(Погоды мена),
Худой и бритый,
Король кожи
Метал и ставил.
Сияла голубая кровь
Потомков Рюрика, Романова
И Гедимина.
Им золото носило корки кус?
Шестерки и восьмерки. Туз.
Смотрели жены через плечи
С улыбкой утренних ресниц.
«Зеленому полю сегодня
Я дал двести тысяч, –
Сказал мужчина, улыбаясь
В свои душистые усы. –
Двадцатая часть урожая
Для мелкой игры ничего!»
Он не увидел, что
Молчаливой тенью,
Дыша навозом, скаля гнилой череп
И с черною косой
Гнилых волос остатка,
За ним стояло,
Руку ему на плечо положив, –
Горячее поле.
– Друг, о Горячем поле ты забыл?
Ты ничего туда не бросил? –
Насмешливо шепчут уста,
Смеется безмясый оскал
И лижет ухо тухлым языком нищета.

А вон проходит красота.
Вся в черном,
      но дымится дуло.
– Ни черта!
      И она уснула.
Идут, молчат. Ни звука.
      В Москву!
      Пли!
На пузе бог.
Перо им в бок!
Бог на брюхе.
Меньше мухой!
Городовой на крыше.
Прицелы выше!
Священник,
  отсыпь свинцовых денег!
Красная подкладка.
      Гладко!
Пьяные бары –
В Самару!
Плывет белуга –
В Калугу!
В слуховом окне пулемет.
По черной лестнице вперед!
Готов, разбил мозги.
Ни зги!
Пристав –
В лоб выстрел!
А, прапор –
Добро пожаловать!
Ты белый,
А пуля ала ведь.
Друг, площадь очищена!
Винтовка, пищи на!
Эй, загнем тебе салазки,
Белая повязка!

Сверкая в сумрачной заре,
Стояли над Невою замки
В оградах, колючих как окунь.
Один, малиновый, горел
Решеткой огненною окон,
Толпя кумиры над собой.
Другой был сер и строг,
Как тайной прелести острог,
Осев на толстый зад,
К Неве поворотясь стеной,
Лишенной золотистых глаз,
<Он> походил на белую свинью.
<Стоял поодаль> третий
У позолоченной иглы.
На высоту
Чугунной конницей взлетев,
Возница кровлю украшал,
Коней железных укрощал.
Напротив – крепость на убой:
Сюда возили недругов царя,
Чтоб памятник сложить веревкой и огнем
Про этот шест и вестника крылатого на нем.
И был угрюм, недобр
Его одетый пушкой выступ:
Он угнетал во сне и наяву.
И сумрак, как седой камчатский бобр,
Одел красавицу Неву.

Летит чугун, заразы вой.
Ты сказочки рассказывай,
А мы, твой зная сказ,
Пройдемся наискось,
Пустынною пустыней.
Все окна здесь черны.
Зубчатый край стены
Небесной синевы
Отвоевал широкий угол.
За полумертвые дворцы,
В чехол закутанные мглы,
Идет пустынная дорога.
Блестели лезвия пришельцев наглых,
И кто-то лез, в тень призрака сужась,
За особняк узорный, вея ужас.
Зачем чернело дико дерево садов,
Где листья трепыхались, как множество годов?
Зачем нагнулось низко
Оно к земле?
И белая записка
В сетях его колючих, в сучков его кремле?
И лист одинокий и желтый,
Ударив о землю (плашмя),
Нам шепчет: «Тяжел ты
Голос, которому внемлю, –
Топот громад».

  Не бесись,
Ведь ты не на небеси!

Это чудо: озеро серое,
Золотого севера
Почерк волн с красным отливом.
Щуки плещутся.
Рядом утесы с шумящей сосной.
Синеет луг, голубая лужайка, на ней
Незабудка цвела.
Пришел косарь с косой,
Перо павлина в шляпе,
Мешок для сена пуст.
Скосил лужайку он,
Сложил в мешок
И в город снес
На царскую конюшню.
Всю ночь жевал травы мешок,
Волнуясь черной гривой, конь
С блестящим оком.
И незабудка только ночь
В училище его живота ночевала,
А утром на возу перекочевала
В Горячее поле, как стебель навоза, –
Греть детей босяка.
И много сестер увидала
В стенах пещеры, в снегу.
Товарищи: труд, незабудка и конь.
И братва зажжет огонь.

Добрые, хорошие красавчики,
Сложим все винтовки,
Разобьем мерзавчики,
Белые головки.
На пустой бочонок,
Бочонок от вина,
Созовем девчонок
Целовать спьяна!
Ой, девчоночки, ухнем!
Ай, красоточки, ахнем!
Ой, молодушки, охнем!
Охала, ухала, ахала…
Ходим мы и сохнем,
Да огнем всполохнем
По незримому врагу.
Эй, девчата, ни гу-гу!
Это уж четвертый погреб.
Мы, как рыбы, в <винном мехе>.
Не бывает ног у рыб.
Эй, сюда торговку смехом!

Мы писатели ножом
Мы мыслители брюхом
Ученые корки хлеба
Художники копоти
Мы пророки грязных штанов
Мы любители желудка
Любовники водосточной трубы
Счетоводы галок и ворон
Мы скрипачи зубной боли
Мы влюбленные в простуду
Обжоры прошлым годом
Пьяницы вчерашнего дня
Мы торговцы черных небесных очей
Мы богатеи желтых червонцев на дереве
Священники хохота
Богачи зари
Божьи дети –
Все мы, все мы сегодня цари!

Нищие мы.
Спим в снежных норах на морозе.
Мы ночные цари на обозе
Дворцовых нечистот.
Наш город – вторая столица – в навозе,
Наши дворцы <живьем нарастали>
И мы с нашими девушками,
Матерями, отцами и детьми
Спим в столетнем конском кале.
А вы, цари, спите во Бозе.
Мы, цари на обозе
  Будем жить
  Тлея,
  Светлея.
  А вы заснули во Бозе.
Если не пропляшу
Кровавый шут
Я,
Старый безбожник,
Пляску портновских ножниц, –
Моя шутка <будет> петля.

Братушки, братушки, братушки!
Часа предсмертного сватушки!
Тесно и больно в груди.
Кто с неба смотрит? – гляди!
Это драка снежных дур
Со широкою метлой.
Это бродит бедокур,
Крик «долой!»

Давно ли было?
Гирями горя согнуты,
Ветер развеял лоскуты –
Идут.
А, Волга, не сдавай!
Дон, помогай!
Кама, Кама! <Ты орлина>!
<А вот и> Днепра чуприна!
Здравствуй, ржаная рать.
– Всем помирать!
Эти широкие кости
С бледными, злыми, зелеными лицами,
Прежде кротки и добры
<Граждане навозной столицы>
Глухо прорвали плотину и хлынули
Туда, где полки голые шашки вынули.
С челюстью бледной, дрожащей, угрюмой,
С окаменелою думой
Идут, согнутые горем
<Навозных пещер> кроты
Крикнуть престолу: «Ты!»
Дать по-бурлацки в зубы и в морду.
Ответа искать с кого.
И не обеднею Чайковского,
Такою сладкою, что тают души,
А первою чугунною обедней,
А черною всенощною смерти,
Чтоб раскорячились по снегу туши,
Ответил выстрел первый и последний.
  Дворец свинцовыми устами
  Похож на мертвеца,
  Похож на Грозного-отца,
Народ любимый целовал –
Тот хлынул прочь, за валом вал.

– Что варишь,
Товарищ?
– Из оха и уха
Уху.
Добавь сюда:
– Зх!
– Их!
– Ах!