Демьян Бедный - Том 5. Стихотворения 1941-1945. Статьи
Подтягивая отстающий поэтический фронт, мы должны уделить особое внимание песенному творчеству.
В самом деле, тот, кому приходилось участвовать в боевых походах, не раз испытал это чувство. Бывало, например, кончается сорокаверстный поход, все страшно устали, ночь, кажется, не двинешься ни шагу вперед, и вдруг команда: «Песельники, вперед!» Выйдет вперед несколько кудрявых молодцов, лихо запоют, спляшут, и неизвестно откуда силы берутся, опять бодро идешь вперед.
Свое обращение к поэтам я бы и хотел озаглавить:
«Песельники, вперед!»
Речь, конечно, идет не о плохих, а о хороших песельниках.
А можно ли быть хорошим песельником, не зная народного творчества? Мы, к сожалению, не можем похвастать овладением народным творчеством не только в поэзии, но даже и в науке, в фольклористике.
Между тем вопрос о песенном жанре неразрывно связан с задачей изучения и овладения народным творчеством. В этом отношении большую помощь поэзии должна оказать фольклорная секция Союза советских писателей. Для песенного жанра мы должны использовать замечательную энергию и опыт народного фольклора.
Народ – поистине гениальный творец.
Объективна и вместе с тем конкретна народная поэзия. Не одни поэты пишут злободневные стихи. Народ это тоже делал и не только в частушках. Есть целая серия народных песен, названная несправедливо, если не ошибаюсь, у Соболевского, – «низшей эпикой». Это прекрасные, короткие исторические песни, посвященные активной и конкретной тематике. Заключенная в этих песнях «злоба дня», выраженная поэтическим народным языком, сохранила свое значение и до настоящего времени, она живет и учит, и мы должны у нее учиться.
Песенный жанр у наших поэтов характеризуется слишком большим однообразием. Между тем народный фольклор отличается бесконечным разнообразием жанров. В частности, от нас ускользнул один очень важный и актуальный вид песенного жанра. Почти погибла народная сатирическая песня, ее никто не записывал. Дело в том, что в прежнее время сатирическая песня распевалась тайно. Чрезвычайно много записано любовных песен. Между тем немало осталось в народен сатирических песен. Их выявлением необходимо заняться.
Зазвучавшие у нас за последнее время некоторые песни являются пока весьма односторонним и далеко не полным ответом на запросы масс и требования времени. А насколько многообразен песенный жанр, об этом свидетельствует народный фольклор. Возьмем, например, семейные песни. Что-то не слыхать, чтобы кто-либо сейчас писал семейные песни и чтобы народ их пел. Между тем именно в семейном быту произошли громадные революционные изменения, – коренным образом изменилось положение женщины в семье, взаимоотношения детей и родителей, отношения жены к мужу, мужа к жене и т. д. Созданы ли у нас об этом песни? Не созданы.
Возьмите далее вдовье положение, положение сирот, – разве это не благодарнейшая тема для песни? Народные песни о сирых и убогих, как известно, были чрезвычайно унылые. А мы можем написать веселую песню, песню об исчезновении у нас сиротской доли, уничтоженной колхозом.
Множество интереснейших, социально-насыщенных песенных тем в нашей великой стране.
В репертуаре дореволюционной народной песни большое место занимали так называемые «плачи». Эти «плачи» мы бросим. В нашей стране плакать не приходится. Но вместо бывших рекрутских, солдатских песен мы можем дать, и уже даем, песни красноармейские, и какие!
Народный фольклор знает также песни фабричные, о бурлаках, а также детские песни. Кто у нас сейчас пишет детские песни? Создана ли, например, хорошая колыбельная песня? Нет, не создана.
А хороводные песни? Почему не вести нам советских хороводов? А игровые песни?
Ничего этого до сих пор нет, никто в этом направлении не работает.
А обрядовые песни? Как умел народ наш украсить песней все свои жизненные обряды. Обрядовые песни у него делятся и на свадебные, и подблюдные, и масленичные, и жнивные. На все случаи жизни – песня.
Наши поэты таких песен пока не пишут.
У нас много отраслей труда, в которых могли бы быть созданы свои песни. Свои песни – в Донбассе, свои песни – у паровозостроителей, бетонщиков и т. д. К песенному творчеству нужно привлекать поэтов из среды работников этих отраслей.
Почему бы не собрать воспеваемые в отдельных отраслях труда частушки и песни и не поработать над ними, превратив неграмотные, зачастую, стихи в грамотные.
При таком отношении к делу у нас вся страна запела бы действительно хорошие песни. Мы бы и сами зажглись и других вдохновили на создание песен.
Почему я заговорил о песенном жанре? Вопрос этот интересует меня отнюдь не только академически: давайте, мол, изучим песенный жанр, ликвидируем его однообразие и т. д.
Дело в другом. Ведь мы живем и боремся в героическое время, и наш честный поэтический голос должен звучать вовсю, мы должны полностью владеть своим мастерством.
Между тем ряд сигналов убеждает в том, что мы, поэты, еще отстаем от общего подъема страны.
Наши достижения в песенном жанре удовлетворить нас никак не могут. Поэты всей нашей страны должны работать над повышением своего мастерства в этом жанре.
Общим для всех нас будет социалистическое содержание наших песен при обязательной, однако, национальной форме.
Как прекрасны песни наших национальностей! Возьмите, например, песни марийского народа. Переводя некоторые из них для книги «Двух пятилеток», работая над переводом поэмы одной марийской женщины, я был взволнован до слез. Безвестный автор дал в поэтическом обобщении волнующий образ современности, воспел радостную нашу долю в образе красивой девушки. Я принял все меры, чтобы разыскать ее. Но оказалось, что два месяца назад эта женщина скончалась. Песня, ею созданная, потрясает своей силой.
Глубоко потрясают национальные ойротские песни, как и песни других наших народов.
У всех нас, у всех народов СССР, есть одна общая песня. Эта песня – Сталинская Конституция, воплощающая грандиозные победы социализма в нашей стране. Эта песня будет звучать в веках.
Давайте, поэты, глубоко изучать нашу великую Конституцию, воплотим ее замечательные победы в наших песнях, воспоем достижения, в ней запечатленные, тех людей, которыми эти достижения завоеваны.
Пропоем такую песню, чтобы в ней была вся наша душа, и тогда эту песню запоет весь народ.
Мы должны нашу песню сделать боевым оружием, готовые встретить гром, если он грянет. В час испытаний поздно оттачивать свое оружие, его нужно готовить заблаговременно.
Дело идет не просто о песне, а о наших творческих обязательствах.
Народ наш поет и требует от нас хороших, полнозвучных песен.
К созданию таких песен я и призываю наших поэтов.
Честь, слава и гордость русской литературы*
О Крылове нельзя было сказать, что «ларчик просто открывался». В годы ранней молодости Крылова «ларчик» и открывать было не нужно: он был открыт.
Если бы мы, не назвав имени поэта, начали писать о нем так: поэт-волжанин, провел он свои детские годы в условиях близкого соприкосновения с «простым народом», у которого он много хорошего воспринял и любовь к которому сохранил на всю жизнь. Попав в Петербург, он обнаруживает склонность к писательству, проявляет на этом поприще исключительную энергию в качестве драматурга, журналиста-сатирика и стихотворца. Обзаводится даже собственной типографией, на которую пало правительственное подозрение, что в ней отпечатана «преступнейшая» по тому времени книга… Если бы мы так начали писать, то можно было бы подумать, что речь идет о… Некрасове. Но таков был в молодости Крылов: та же бьющая ключом энергия, то же неприкрытое влечение к радикально мыслящим, передовым деятелям своего времени (Радищеву).
Но над Крыловым нависла опасность. Ему стала грозить беда. Его постигло горькое разочарование: лбом стены не прошибешь. И Крылов, как говорится, сошел со сцены. И не на малый срок: на двенадцать лет. Перебывал он за это время в разных, порой пренеприятных, положениях, о которых впоследствии не любил вспоминать. Он стал скрытным, осторожным. «Ларчик» закрывался наглухо. Поэт Батюшков вынужден был о Крылове сказать: «Этот человек – загадка, и великая!»
Крылов возмужал. По внешнему складу это был высокий, коренастый, величественный дуб. Но этот умудренный горьким жизненным опытом человек в 1806 году всенародно объявил, что он – трость. Случайно или не случайно так получилось, но первая крыловская басня «Дуб и трость» приобрела видимость авторского манифеста: я – трость.
В другом случае кряжистый автор объявил, что он- «василек», который, «голову склоня на стебелек, уныло ждал своей кончины».
В третьем случае он прикинулся невинным чижиком:
