Демьян Бедный - Том 5. Стихотворения 1941-1945. Статьи
– Выдержат ли?.. Не охоч русский человек воевать.
– Не охоч! – сказал я и сослался на известные русские «плачи завоенные, рекрутские и солдатские», собранные в книге Е. В. Барсова «Причитания северного края»:
И еще слушай же, родная моя матушка,
И как война когда ведь есть да сочиняется,
И на войну пойдем, солдатушки несчастные,
И мы горючими слезами обливаемся,
И сговорим да мы бесчастны таковы слова:
«Уж вы, ружья, уж вы, пушки-то военные,
На двадцать частей, пушки, разорвитесь-то!»
Надо было видеть, как живо заинтересовался Владимир Ильич книгой Барсова. Взяв ее у меня, долго он ее мне не возвращал. А потом, при встрече, сказал: «Это противовоенное, слезливое, неохочее настроение надо и можно, я думаю, преодолеть. Старой песне противопоставить новую песню. В привычной своей, народной форме – новое содержание. Вам следует в своих агитационных обращениях постоянно, упорно, систематически, не боясь повторений, указывать на то, что вот прежде была, дескать, „распроклятая злодейка служба царская“, а теперь служба рабоче-крестьянскому, советскому государству, – раньше из-под кнута, из-под палки, а теперь сознательно, выполняя революционно-народный долг, – прежде шли воевать за черт знает что, а теперь за свое и т. д.».
Вот какую идейную базу имела моя фронтовая агитация.
У тов. Войтоловского в его записках правдиво и художественно изображено, как народ воевал «за черт знает что» и как он ума набирался.
Многое из записок этих может быть использовано и нашими агитаторами.
Следовало бы даже из трех томов выбрать особый сжатый сборничек, который был бы весьма и весьма подходящ для изб-читален.
Да мало ли как мог бы быть использован неисчерпаемый материал, заключенный в этих записках.
Сам я сюжет для моей сказки «Болотная свадьба» взял отсюда. Есть еще в записках сказка «Хут». Гениальнейшее народное символическое изображение мировой войны. Я на него давно нацелился. Материала хватит не на меня одного.
Записки должны быть всесторонне использованы.
Предисловие ко второму томуВ предисловии к первому тому настоящих «походных записок» я писал. «Ни историку, ни психологу, ни тем более художнику, желающему понять, истолковать, изобразить настроение многомиллионной массы, брошенной в пекло империалистической бойни, нельзя будет миновать записок тов. Войтоловского. Но и каждый читатель, который непосредственно к ним обратится, получит неисчерпаемое удовольствие и неоспоримую пользу».
Многочисленные печатные отзывы о первом томе отличались редким единодушием, горячо и сочувственно подтверждая мои слова. Никто, однако, из рецензентов недосказал того, чего я в предисловии не мог сказать в силу ряда причин, среди которых редчайшая скромность автора «походных записок» занимала не последнее место.
Досказал недосказанное… Максим Горький. Досказал так, как только мог досказать такой, как он, громадный и исключительно чуткий ко всему талантливому писатель. Вот отрывок из его письма, адресованного автору «записок»:
«С потрясающим увлечением прочитал Вашу книгу. Думаю, что Вы дали ею все основания для того, чтоб сердечно поздравить Вас с работой замечательно удачно сделанной и, бесспорно, имеющей глубочайшую историческую важность.
Большие слова? Не бойтесь. Для меня Ваша книга совершенно покрывает высоко ценимую мною работу Федорченко „Народ на войне“, да и вообще это самое ценное, что сказано у нас – и всюду – о мужике на войне…
Объективизм, с которым Вы пишете, это почти объективизм художника; местами я вспоминал „Войну и мир“ Л. Толстого.
Честь Вашему мужеству! Ибо книга, помимо всех ее достоинств, написана и мужественно… Правда ее ослепляет и очень многому учит.
Нет, – хорош русский писатель, когда он смотрит зорким, честным глазом!»
Так отозвался Максим Горький. Действительно, «большие слова» сказал добрейший Алексей Максимыч. Однакож я уверен, что, ознакомившись с настоящим, вторым, томом «походных записок» Л. Н. Войтоловского, сам Алексей Максимыч – да и остальные вдумчивые читатели – найдут даже в этих «больших словах» недосказанность, недооценку.
Перед нами – это уже теперь совершенно ясно! – не просто «работа, замечательно сделанная… почти с объективизмом художника», а большое полотно большого писателя, медленно развертывающаяся, широчайшая, не «почти», а насквозь подлинно-художественная эпопея, в которой, как, пожалуй, ни в какой другой книге, нашли художественно-правдивое отображение – «все липовое: и цари, и святые, и штабы», вся бестолочь прежней русской жизни, бесконечная выносливость и житейская мудрость простого народа, столь же бесконечная бездарность и подлость правящего класса и последние – то «наступательные», то «оборонительные» – судорожные, несмысленные и между собой не связанные движения гигантского государственного организма, в котором центрально-нервная система замирала в последних стадиях паралича.
Развал… Обреченность… Гибель…
И вот в эту-то злую пору у народа, у наилучшей его части, брошенной на голый, беззащитный, безоружный, «убойный» фронт, «обмокла кровью душа… и пошли думки разные…»
Любовно подслушанные и правдиво записанные Л. Н. Войтоловским, эти народные думки производят на нас, читателей, потрясающее впечатление.
Претворенные народом в живое и спасительное действие, эти думки привели погибавшую, парализованную Россию к потрясающему событию.
Имя этому событию – Октябрьская революция.
О революционно-писательском долге*
Мне предложили написать предисловие к собранным в одну книжечку моим разновременным высказываниям о писательской работе. Я не поклонник предисловий. Хорошая книга и без предисловия хороша, а плохой книге никакое предисловие не поможет.
Перелистывая корректурные листки моей книжки, я вижу, как много можно бы и надо бы было досказать по существу основной ее темы. Удастся ли мне урвать когда-либо время для этого, не знаю. О писательской работе так много пишут, что умножать эти разглагольствования – порой никчемные – у меня нет особой охоты Мне больше нравится тот юбиляр-музыкант, мастер играть на трубе, который в ответ на все юбилейно-музыкальные разговоры о его мастерстве скромно ответил: «Что, собственно, ко всему тому, что сказано вами о моей работе, я могу добавить? Лучше я вам сейчас сыграю на моей трубе». И сыграл. Хорошо сыграл, как мастер своего дела.
Писатель прежде всего должен уметь играть на своей трубе, то есть на своем инструменте. Писательский инструмент – слово. И первый совет начинающему писателю: научись словесным инструментом владеть. Учеба эта трудная и длительная. Основные пособия – жизнь и хорошие книги. Распространяться на эту тему я не стану. В моем «вместопредисловии» я хочу сказать несколько слов об одном: о революционно-писательском долге.
Кто-то из наших критиков – не помню, кто – писал: тематика и язык Д. Бедного настолько близки к жизни, настолько придвинуты к читателю, что из-за этой близости читатель перестает ощущать Д. Бедного как поэта. Критик, надо полагать, имел в виду ту особую разновидность читателей, у которой современная жизнь и ее живой язык не вызывают особо радостных переживаний, и она, эта читательская разновидность, способна «ощущать как поэта» только такого поэта, который уводит ее подальше от этой жизни и от ее живого языка.
Так из-за близости к жизни, к своему читателю не всеми литературными критиками в свое время Некрасов «ощущался как поэт». Предпочтение отдавалось А. Майкову и другим, которые сами говорили о себе:
Мы все, блюстители огня на алтаре,
Вверху стоящие, что город на горе,
Дабы всем виден был: мы – соль земли, мы – свет…
Подальше от жизни… вверху… на горе… у алтаря…
К такому расстоянию от жизни, к такой пышной позиции я никогда не стремился и другим не рекомендую. Там, где «алтари», там и «жрецы», «вверху стоящие» над «тупой чернью», там и поэты, «бряцающие рассеянной рукой по вдохновенной лире» и осаживающие «непосвященный, бессмысленно внимающий народ»:
Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Лиры, алтари, жрецы – красивые, завлекательные образы. Так бывают красиво-завлекательны болотные цветы. Но красота болотных цветов завлекает – в трясину. Болотные цветы – слизистые, скользкие. На них однажды поскользнулся сам гениальнейший Пушкин. Не зря породили целую дискуссионную литературу его запальчиво-опрометчивые строки:
