Дмитрий Михаловский - Поэты 1880–1890-х годов

Как пламя дальнего кадила,
Закат горел и догорал…
Ты равнодушно уходила,
Я изнывал, я умирал…

И догорел костер небесный,
И отзвучали струны дня,
И ты, как день, ушла прелестной
И странно чуждой для меня.

Зажгутся вновь огни заката
И зорь прозрачных янтари,
Лишь зорям счастья — нет возврата,
Ночам сердечным — нет зари!

Луна, как факел, осветила
                  Безмолвный сад;
В лазури звездные кадила
                  Чуть-чуть дрожат…
В ограде звякнула калитка,
                  Шуршит сирень,
И молодая кармелитка
                  Скользит, как тень.
Трепещет грудь под рясой черной,
                  Раскрыт клобук,
И четки змейкою проворной
                  Ползут из рук.
Вдохнул ей замысел греховный
                  Учитель зла…
«Ты звал меня, отец духовный,—
                  И я пришла».
Но, вместо страстного объятья,
                  Сердечных слов,
Над ней раздалися проклятья
                  И звон оков.
«Покайся, грешная черница!
                  Забывши стыд,
Ты не монахиня — блудница,
                  Твой грех открыт!
Тебе — костер, тебе — отрава
                  И мрак могил…
Я искусил тебя лукаво —
                  Но искусил».
Она трепещет в смертном страхе,
                  Звучат ключи.
Идут суровые монахи,
                  Как палачи.
Упали темные одежды,
                  Обнажена,
Без покаянья, без надежды
                  Стоит она…
Судья с пергаментного свитка
                  Сорвал печать,—
И услыхала кармелитка:
                  «Замуровать!»
И скрылась тайна в темной нише,
                  Исчез тайник,
И замирал всё тише, тише
                  Предсмертный крик.

Затмился день. Ночная мгла,
Как паутина, облегла
Все очертанья… Амстердам
Безмолвен, пуст, как людный храм,
Когда обедня отошла,—
И небо куполом над ним
Сияет бледно-голубым…

С террасы низкой в темный сад,
Глубокой думою объят,
Выходит юноша… Кругом
Льют гиацинты аромат,
В аллеях тополи шумят
И точно сыплют серебром…
Но бледный юноша идет
Так ровно, медленно вперед —
И, только выйдя из ворот.
Последний взгляд, прощальный взгляд
Бросает горестно назад…

Как догоревшая звезда
С зарею гаснет без следа,
Так в сердце гаснет у него
Святое чувство… Божество
Само низвергнуло себя,
Само алтарь разбило свой,
И, всё минувшее губя,
Слилось со тьмою вековой…
Как обманулся он, любя!
Пред кем клонил свое чело!..
Но солнце разума взошло,
И смолкло сердце… Мощный ум
Разгонит тень печальных дум,
И свет обманчивый любви
В сияньи радостной зари
Затмится скоро навсегда…
Так догоревшая звезда
С зарею гаснет без следа…

И бросил он последний взгляд
На этот дом, на этот сад,
Где столько радостных минут
Дано Олимпией ему…
Как увлекал их общий труд,
Отрадный сердцу и уму!
Как звучен был в ее устах
Латинский стих, певучий стих!..
В очах, как небо голубых,
Сквозила мысль…
                            И он в мечтах,
В мечтах полуночных своих
Ее так нежно называл —
Своей подругой… Он мечтал
По жизни тесному пути
Ее любовно повести,—
Но счастья пенистый бокал
Из рук невыпитым упал…

Богач пустой, голландский Крез,
Пленился нежной красотой, —
И дождь рассыпал золотой
У ног прелестной, как Зевес…
И, как Даная смущена,
Позорный дар взяла она,—
Как дар, ниспосланный с небес…

Невольный зритель, в этот миг
Он бездну горести постиг,
И всё доступное уму
Понятным сделалось ему…
Бессильным юношей входил
Он так недавно в этот дом, —
Но вышел мыслящим бойцом
И взрослым мужем, полным сил…

И, взор глубокий отвратив
От стен, где юности весна
Навеки им погребена,
Пошел он вдаль, как на призыв
Незримых гениев. И в нем,
Как будто выжжена огнем,
Блеснула мысль — и думал он:
«К чему бесцельный, жалкий стон,
К чему бессилия печать
На тех, кто в силах — понимать!»

И тихо взор он опустил…
Он понял всё — и всё простил.

Бледнеют полночные тени;
Я в комнату тихо вошел…
Букет из лиловой сирени
Поставил мне кто-то на стол.

Вокруг всё полно ароматом
Весенних, душистых цветов, —
И в сердце, волненьем объятом,
Слагается песня без слов.

Какой-то мелодией дивной
Душа молодая полна,—
И слышится голос призывный,
И манит меня из окна…

Я знаю, ты спишь, дорогая,
Но слышится все-таки мне,
Как, имя мое называя,
Уста твои шепчут во сне…

Во сне ты цветы мне бросаешь,
Так сладко волнуется грудь,—
Ты нежно меня призываешь,
И хочешь меня оттолкнуть…

Томительно радостны грезы,
Ты вся — вдохновенье любви,
И льются счастливые слезы
На белые руки твои…

Но завтра, я знаю, сурово
Ты будешь себя упрекать,—
И к вечеру влюбишься снова,
А утром разлюбишь опять!

Не знаю почему — недвижная природа
Мне кажется подчас так явственно живой,
Как будто дышит всё — от облачного свода
                  До травки полевой.

В раскатах вешних бурь мне слышатся угрозы,
В прибое мощных волн — напевы божества,
И в эхо — чей-то стон, и в шелесте березы —
                  Влюбленные слова.

И, мнится, небеса, созвездия и скалы
Мечтательно грустят и молятся, как я,
И грезят ландышей склоненные бокалы
                  О тайнах бытия…

В бору ароматном, где сосны и ельник
Сплотилися тесно в зеленый плетень,
Где дятел стучит и блуждает олень,
От грешного мира спасался отшельник.
И вот омрачила предсмертная тень
                  Че́рты изможденного лика…
И старец воскликнул: «Господь мой, владыка
Незримых и зримых пространств и миров,
Прими мою душу и бренный покров,
                  На ней тяготевший, как цепи!
Я в жизни томился, как в сумрачном склепе,
Я жаждал безумно грядущей зари,
Покинул людей и твои алтари,
И всё, что к земному меня привлекало…
Но истины сердце напрасно алкало:
Во мраке я жил и во мраке умру…
И совесть мою, как змеиное жало,
Язвит сожаление… В темном бору
Я был равнодушен к земному добру;
Мирские тревоги, мирские печали
Смиренной молитвы моей не смущали,
Я духом стремился в небесную даль, —
И вот, у могилы, чего-то мне жаль,
                  О чем-то былом я тоскую!..
О боже, ты пенишь пучину морскую
И вновь превращаешь в зеркальную гладь,—
Верни же твой мир и твою благодать
                  Душе, омраченной сомненьем!
Легко умереть, тяжело умирать…
О боже, овей мою душу забвеньем
И в очи мне славой твоею блесни,
Зажги на мгновенье святые огни,
                  Огни вековечного света…»
Но сумрачно в келье… Послышался где-то
Двух сов заунывный, глухой переклик…
И старец с мольбою к святыне приник —
                  И не было старцу ответа…