Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

Бьются синие которы,
Моря синие ямуры.
Эй, на палубу, поморы!
Эй, на палубу, музуры!
Волны скачут а-ца-ца!
Ветер баловень – а-ха-ха! –
Дал пощечину с размаха.
Судно село кукорачь,
Скинув парус, мчится вскачь.
Море бьется лата-тах,
Волны скачут а-ца-ца,
Точно дочери отца.
За морцом летит морцо.
Море бешеное взы-ы!
Море, море, но-но-но!
Эти пади, эти кручи
И зеленая крутель.
Темный волн кумовсрот,
Бури ветер, бури кра.
Моря катится охава
И на небе виснет зга –
Эта дзыга синей хляби,
Кубари веселых волн,
Море вертится юлой.
Море грезит и моргует
И могилами торгует.
Наше оханное судно
Полететь по морю будно.
Дико гонятся две влаги,
Обе в пене и белаге,
И волною Кокова
Сбита, лебедя глава.
Море плачет, море вакает,
Диким молния варакает.
Что же, скоро стихнет вза
Эта дикая гроза?
Скоро выглянет ваража
И исчезнет ветер вражий?
Дырой диль сияет в небе.
Море шутит и шиганит,
Оно небо великанит.
Эй, на палубу, поморы!
Эй, на палубу, музуры!

Цыгане звезд
Раскинули свой стан,
Где белых башен стадо,
Они упали в Дагестан.
И принял горный Дагестан
Железно-белых башен табор,
Остроконечные шатры.
И духи древнего огня
Хлопочут хлопотливо,
Точно слуги.

Читаю известия с соседней звезды:
  «Зазор!
Новость! На земном шаре
Без пролития одной капли крови
Основано Правительство Земного Шара
(В капле крови и море большом тонут суда).
Думают, что это очередной выход
Будетлян, этих больших паяцев Солнечного мира,
Чьи звонкие шутки так часто доносятся к нам, перелетев небо.
На события с Земли
Ученые устремили внимательные стекла».
Я вскочил с места. Скомкал известия.
Какая ложь! Какая выдумка!
Ничего подобного.
Я просто на песке на берегу южного моря, где синели волны,
Написал мои числа,
И собралась толпа зевак. Я говорил:
Я больше божеств. Я больше небес. Вот переставим здесь, переменим знак,
И пали людей государства,
Столицы сделались пеплом, чтоб зеленела трава.
Я дешевле и удобнее богов.
Не требую войн и законов. Мое громадное преимущество.
Черным могучим быком я не гнался за смертною, не был оводом.
Я удобен, как перочинный нож, и потому сильнее божеств.
Возьмите меня вместо ваших небес.
Черточки – боги судьбы, созданные мной.
Также мне не надо кровавых жертв.
Это мои превосходства как мужчины и бога.

От зари и до ночи
Вяжет Врангель онучи,
Собирается в поход
Защищать царев доход.
Чтоб, как ранее, жирели
Купцов шеи без труда,
А купчих без ожерелий
Не видали б никогда.
Чтоб жилося им, как прежде,
Так, что ни в одном глазу,
А Господь, высок в надежде,
Осушал бы им слезу.
Небоскребы, что грибы,
Вырастали на Пречистенке,
И рабочие гробы
Хоронил священник чистенький.
Чтоб от жен и до наложницы
Всех купцов носил рысак,
Сам Господь, напялив ножницы,
Прибыль стриг бумаг.
Есть волшебная овца,
Каждый год дает руно.
Без участия Творца
Быть купцом не суждено.
Речь доносится баронья:
«Я спаситель тех, кто барин!»
Только каркает воронья
Стая: «Будешь ты зажарен!»
Тратьте рати, рать за ратью,
Как морской песок.
Сбросят в море вашу братью,
Совет-стяг везде высок!

Это было в общежитии,
Где звенело бэ Биби,
Бэ Бакунина в Баку,
Где Баилова утес.
От Берлина до Бомбея,
За Бизант и за Багдад
Мирза Бабом в Энвер-бея
Бил торжественный набат,
Бэ лучами не слабея.
Это черный глаз Армении,
Скрывши белой мглою глаз бока,
Ка керенок современнее,
Это в черных взорах азбука.
Говор мора: не верь морю.
Воин моря, стань войн мор!
Трубка мира – пушки порох.
Я выкуриваю войны.
Эй, смелее в разговорах,
Будьте снова беспокойны!

Тайной вечери глаз знает много Нева.
Здесь спасителей кровь причастилась вчера
С телом севера в черном булыжнике.
В ней воспета любовь отпылавших страниц,
Чтоб воспеть вечера
И рабочих и бледного книжника.
Льется красным струя,
Лишь зажжется трояк
На вечерних мостах
И звенит поцелуй на усталых устах.
Тайной вечери глаз знает много Нева
У чугунных коней дворца Строганова.
Из засохших морей берега у реки.
И к могилам царей идут спать старики,
И порой «не балуй» раздается в кустах.

Тайной вечери глаз знает много Нева
У ресниц голубого прибоя.
Здесь спасителей кровь причастилась вчера
С телом севера в черном булыжнике.
В ней воспета любовь отпылавших страниц.
Это пеплом любви так черны вечера
И рабочих и бледного книжника.
А решетка садов стоит стражей судьбы.
Тайной вечери глаз знает много Нева
У чугунных коней, у дворцовых камней
Дворца Строганова.

Тайной вечери глаз знает много Нева,
Здесь спасителей кровь причастилась вчера
С телом севера, камнем булыжника.
В ней воспета любовь отпылавших страниц.
Это пеплом любви так черны вечера
И рабочих и бледного книжника.
Льется красным струя
Лишь зажжется трояк
На усталых мостах.
Трубы ветра грубы,
А решетка садов стоит стражей судьбы.
Тайной вечери глаз знает много Нева
У чугунных коней, у широких камней
Дворца Строганова.

Лорды, вы любите, кончив Оксфорд,
Охоты на косматых царей лесов.
Приходите, как Каменный гость,
До и после усов.
И, когда лев устало кровью харкает,
Вы смотрите, как умирает лев.
А вы участвовали в Гайд-парке
В охоте на королев?
  Оксфорд!

Дети пекли улыбки больших глаз
Жаровнями темных ресниц
И обжигали случайного прохожего.
Паук-калека с руками-нитками у мечети.
Темнеет сумрак, быстро падая.
И запечатанным вином
Проходят жены. Шелк шуршит.

Семьею повитух над плачущим младенцем
Стояли кузнецы, краснея полотенцем,
Вкруг тела полуголого.
Клещи носили пищу –
Расплавленное олово –
В гнездо ночных движений, в железное жилище,
Где пели бубенцы и плакали птенцы,
Из душной серы вынырнув удушливого чада,
Купая в красном пламени заплаканное чадо
И сквозь чертеж неясной морды
Блеснув кровавыми очами черта.
И те клещи свирепые
Труда заре пою.
Жестокие клещи,
Багровые, как очи,
Ночной закал свободы и обжиг
Так обнародовали:
«Мы, Труд Первый и прочее и прочее…»

Как по берегу Ирана,
По его зеленым струям,
По его глубоким сваям,
Сладкой около воды
Вышло двое чудаков
На охоту судаков.
Они целят рыбе в лоб,
Стой, голубушка, стоп!
Они ходят, приговаривают.
Верю, память не соврет,
Уху жарят и пожаривают.
«Эх, не жизнь, а жестянка!»
Ходит в небе самолет,
Братвой облаку удалого.
Что же скатерть-самобранка,
Самолетова жена?
Иль случайно запоздала,
Иль в острог погружена?
Верю сказке наперед:
Прежде сказка – станет былью.
Но когда дойдет черед,
Мое мясо станет пылью.
И когда знамена оптом
Пронесет толпа, ликуя,
Я проснуся, в землю втоптан,
Пыльным черепом тоскуя.
Или все мои права
Брошу будущему в печку?
Эй, черней, лугов трава!
Каменей навеки, речка!