Николай Глазков - Избранное

Зимой я замерзаю от мороза,
А на сугробах не растут цветы;
Но я курю, и дым от папиросы,
По-моему, красивее, чем ты.

А если баба явится из дыма,
То мне такая баба не нужна.
Мне холодно, безумно и пустынно,
А ты ко мне дороги не нашла.

У меня с тобою предисловье,
Увертюра, старт, дебют, начало,
Неблагоприятные условья
Нам мешают видеться ночами.

Чтоб за белых приняли ворон нас,
Ты не хочешь, мне же все равно.
Между нами недоговоренность,
За договоренность пью вино.

В дни, когда победу можно праздновать,
Очень глупо временить года;
Ты сказала мне: «Нельзя же сразу».
Я сказал: «Нельзя же никогда!»

Если, в своих же стихах утоня,
Так и останусь беспутным и путающим,
Ты останешься для меня
Воспоминаньем о будущем.

Если в делах, как в любви, повезет,
Так, что при жизни добиться сумею
До непосмертных признаний — высот,
Родина станет любимой моею.

Ну а сейчас, в этот час или миг,
В дни треволнений непреодолимых,
Ты навсегда зачеркнула моих
Всех предыдущих, когда-то любимых.
Так им и надо.

Возле дома того водоем,
Хорошо быть в доме твоем,
И когда остаемся вдвоем,
Каждый раз мы себя выдаем.

Выдаем себя каждый раз,
Только люди не ведают нас:
Утонувшие в омуте фраз
Ни ушей не имеют, ни глаз.

Если нет света, значит, ты
Ушла туда, где света нет,
И пропадай мои мечты
В твоем окне увидеть свет.

И, темнотою ослепя,
Окно смеется надо мной.
Мне без тебя как без себя —
И с горя я иду домой.

Но дело не в этом, а только в том,
Что отдых необходим
И без тебя мне и дом не в дом,
И «Беломор» не в дым.

Ни одной я женщины не имел
И не ведал, когда найду.
Это было на озере Селигер
В тридцать пятом году.

Тиховодная гладь, байдарка и прочее,
Впрочем, молодость хуже, чем старость,
А была очень умная лунная ночь,
Но дураку досталась.

Эта ночь сочетала прохладу и зной,
Тишь, безлюдье, в байдарочном ложе я,
И чудесная девушка вместе со мной,
Изумительная, хорошая.

А вокруг никого, кто б меня был сильней,
Кто бы девушку мог увести,
И я знал, что очень нравился ей,
Потому что умел грести.

А грести очень я хорошо умел,
Но не ведал, что счастье так просто.
А весло ощутило песчаную мель
И необитаемый остров.

Это ночь не моя, это ночь его,
Того острова, где был привал.
А вокруг никого, а я ничего,
Даже и не поцеловал.

И такие хорошие звезды висят,
Вместе с девушкой на берегу я,
Мне хотелось облапить ее и взять,
Незабвенную, дорогую.

Мне бы лучше не видеть ночью ее,
А ходить одному по болотам,
А вокруг никого, а я ничего —
Вот каким я был идиотом.

Как-то не эдак прошел день,
Пробило двенадцать часов.
Ты сказала: «Жить лень», —
И спутала карту слов.

Иные слова сказать норовят,
Чтоб показаться лучше,
А я говорю, что сам виноват,
Если тебе скучно.

Как ты до жизни такой дошла,
И в первый ли это раз?
Но я утверждаю, что жизнь хороша
От ихтиозавров до нас.

Живи со мной и не печалься,
На все вопросы дам ответ.
Ты помешать не можешь счастью,
Которого, к несчастью, нет.

Я веду с тобою разумную речь,
И за это меня прости,
Ибо я даже дом твой готов поджечь,
Чтоб тебя от огня спасти.

У меня вообще необычный путь,
Все такие пути святы;
Я тебя даже в воду готов толкнуть,
Чтобы вытащить из воды.

Дни твои, наверно, прогорели
И тобой, наверно, неосознанны:
Помнишь, в Третьяковской галерее —
Суриков — «Боярыня Морозова»?..

Правильна какая из религий?
И раскол уже воспринят родиной.
Нищий там, и у него вериги,
Он старообрядец и юродивый.

Он аскет. Ему не нужно бабы.
Он некоронованный царь улицы.
Сани прыгают через ухабы, —
Он разут, раздет, но не простудится.

У него горит святая вера.
На костре святой той веры греется
И с остервененьем изувера
Лучше всех двумя перстами крестится.

Что ему церковные реформы,
Если даже цепь вериг не режется?..
Поезда отходят от платформы —
Это ему даже не мерещится!..

На платформе мы. Над нами ночи черность,
Прежде чем рассвет забрезжит розовый.
У тебя такая ж обреченность,
Как у той боярыни Морозовой.

Милая, хорошая, не надо!
Для чего нужны такие крайности?
Я юродивый Поэтограда,
Я заплачу для оригинальности…

У меня костер нетленной веры,
И на нем сгорают все грехи.
Я поэт ненаступившей эры,
Лучше всех пишу свои стихи.

Чтобы жизнь не была загадкой,
Мне поверь и не противоречь.
Слово — бог, и поэтому краткой
Быть должна повседневная речь.

Все равно, что ты мне сказала,
Все равно, это все суета…
Все равно, у какого вокзала
Мы простимся с тобой навсегда.

Мы во всем виноваты сами,
Все минует, как дым папирос,
Мы расстанемся недрузьями
Ненадолго и невсерьез.

Все равно оглушен я веками,
Как не признанный веком поэт…
Мы расстанемся не врагами,
А туземцами разных планет!

Так всегда. Я раз сто болею.
Выздоравливаю раз сто.
А по случаю юбилея
Шандарахнем «Абрау Дюрсо».

Так всегда. Не за смерть упрямую.
За любовь мою и твою.
За такую хорошую самую.
За любимую девочку пью!

Так всегда. Как прошли звероящеры,
Мы пройдем, и другие придут.
За такие стихи настоящие,
Что, как кости зверей, не умрут!

А расскажут про то, как любили мы
И какая была суета…
И смешаются с прочими былями.
Так всегда!

В начале века поэтам лафа,
Поскольку Век молодой,
А в конце не поэт диктует слова,
А Лев Толстой с бородой.

В середине века плохо поэтам
И ничтожно число их побед,
Только я сказать хочу не об этом,
Ибо я рифмовал: поэтам — победам;
Важно, сколько поэту лет.

Мне исполнилось двадцать семь,
Но если прибавить и вычесть,
То это правильно не совсем,
Потому что годов мне не больше, чем семь,
И не меньше, чем двадцать тысяч.

А если среднюю цифру взять
И возраст века учесть,
То в сорок пятом мне сорок пять,
А в сорок шестом — сорок шесть.

             В. Хлебникову
Земля, как в древности, лежала,
Но я не так соображал:
От Председателей Земшара
Сбежал куда-то их Земшар.

И погорельцами с пожара,
Не ожидая новых весн,
Мы очутились без Земшара,
Как паровозы без колес.

Я скоро возвращусь к стихам от рынка
И всякой прочей суеты сует.
Есть комната, где лампа как фламинго,
И выключатели, которым равных нет.

Я с этой комнатой традициями связан,
А расхождения, что были, ни при чем,
И недоступные широким массам,
Я все стихи той комнате прочел.

Там ибо люди, для которых надо
Писать поэмы о самом себе,
Они родились для Поэтограда;
А их судьба толкнула в ССП.

Давно наскучили им те легенды,
И надоел непризнанный Глазков,
А все-таки мы все интеллигенты
И ничего не значим без стихов.

До войны была стихотворная техника,
Классические и лефовские традиции,
А после войны все это для потех никак
Не годится.

Скажем, на собственный страх и риск
Какой-нибудь поэтический пьяница
От слова «ни зги» образует ни Зг
А люди даже не удивляются.

Или к слову «мобилизация»
Он не до, а после войны
Придумает рифму МЫ БЫЛИ ЗА ЦАРЯ, —
Демобилизованным хоть бы хны.

Легко отделаться: люди — б…,
Их греховность обширней всех литгрехов,
И поэтому не для печати
Лучше всего не писать стихов.

Война все искусства в архив позапрятала,
Но стихи — они от строки до строки
Существуют помимо воли автора,
А может быть, даже и вопреки!

Надоели те и эти оды,
Надоели те и эти песни,
Надоели очень идиоты,
И шепчу: поэзия, воскресни!

А поэзия не воскресает
Ни в серьезном деле, ни в забавах,
А стихи Глазкова искромсают
И не напечатают вдобавок.

Если напечатают, нескоро,
Но без посторонних изменений;
Очень трудно гению Глазкову,
Потому что он всего лишь гений!

Это очень мало. Надо дело
Делать, а не порицать эпоху;
Если жизнь еще не надоела,
Благодарен не себе, а богу,

Господу, что сотворил планеты,
Дал нам объективные законы,
Но, как все пророки и поэты,
Я не верю в господа иконы.

В господа церквей и архиереев,
Где, как в армии, чины-титулы;
Верить в церковь можно, лишь поверив
В красоту ее архитектуры.

Потому что сила жизни в вере,
Но вернемся вновь к литературе.
Говорю: Мадонна Рафаэля
Лучше алюминиевой кастрюли.

Ошибались люди. Мы простим их,
Потому что люди только люди.
Кажется, Рамсей, английские химик,
Как-то сделал золото из ртути.

Встало это золото дороже,
Чем иные платина с алмазом.
Мало было золота. Так что же?
Гениально, но не нужно массам?

Эти фразы очень мне знакомы
И придуманы всеми хитро;
Бога объективные законы
Поважнее даже, чем метро!

Лучше грызть черную корку,
Чем ничего не есть.
И лучше курить махорку,
Чем не курить день весь.

Лучше любить абсолютно не ту,
Чем одному спать,
Но лучше, чем писать ерунду,
Ничего не писать.

Что мне все дома, трамваи,
Города,
Если я не унываю
Никогда?
Но из дома, что из трюма —
Кабака,
Очень часто я смотрю на
Облака.

Облака плывут все белые
Мною над.
Хорошо мне, сам себе я
Меценат.

А стихи мои умометр
Для ума,
Славен тот, кто их запомнит —
Все тома.

В каждом томе, словно в доме
Для стихов,
Обитателей нет, кроме
Как Глазков.

Как у речки берега,
Локти расположены;
В самом деле — чья рука
На стол будет положена?

Два приятеля-врага
Действуют воинственно:
В самом деле — чья рука
Верх возьмет, как истина?

Все исчезло. Их лишь двое.
Положенье таково:
Сила веры, сила воли,
Сила силы — кто кого?