Рабиндранат Тагор - Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

          Приказ падишахом дан —
И войска привели Афра Сахиб Хан, Музаффар Хан,
          Мухаммед Амин Хан,
А с ними раджа Гопал Синг Бхадаурия,
          Удаит Синг Бундела.

Окружили моголы Гурудаспур.
Защищает крепость сикхов отряд,
Бонда Синг – их сардар.
А в крепость нельзя еду пронести,
Отрезаны все пути.
Только ядра пушек
Через стену летят,
Все небо от света факелов
Кроваво алеет во мраке.

Истощился запас ячменя, пшеницы,
Ни зернышка, ни крупицы;
Не хватает дров;
С голоду мясо сырое едят,
Даже срезая с бедер своих,
Кору и зелень побегов толкут,
Из них лепешки пекут.

Восемь месяцев длились муки,
Наконец попала моголам в руки
Крепость Гурудаспур.

Место казней стало болотом крови,
Пленники перед смертью кричат:
«Славься, гуру!»
С утра до вечера
Падают головы сикхов[95], отсечены…

Нехал Сингх – еще отрок.
Прекрасно его молодое лицо,
Изнутри озаренное светом.
В глазах его словно застыла
Утренней песней радость.
Его блестящее юное тело
Создал божественный ваятель
Резцом молнии.
Юноша восемнадцати лет.
Как шалового дерева ветку,
Его в расцвете
Нежно колышет южный ветер.
В теле и душе
Юноши —
Избыток жизни.

Связанный, он стоит,
Все на него глядят
С изумленьем и состраданьем.

Даже меч в руках палача
На мгновенье замер…
Тут прибыл гонец из столицы
С грамотой, что помилован отрок,
Подписано – Саид Абдулла Хан.
Развязали юноше руки.
Он спросил: «За что мне такая милость?»
Сказали, что мать-вдова сообщила,
Что он, ее сын, по вере не сикх,
Что сикхи насильно держали
Его в плену.
Покраснев от стыда и гнева,
Воскликнул юноша громко:
«Не хочу я свободы, купленной ложью,
Только в правде – моя свобода,
Я – сикх!»

Пусть дом моих дней последних
Построен будет из глины,
И зваться он Шамоли будет.
Когда же дом рухнет,
Покажется, будто прилег он уснуть,
Смешается глина с землей,
И дом не поднимет обломки столбов,
Как будто на землю жалуясь небу,
Не даст он средь ребер
Разрушенных стен
Приюта для призраков дней отошедших.

На этой земле я сложу
Основу последнего дома,
И пусть забвение всех страданий,
Прощение всех поношений,
Ошибок, обид, издевательств
Покроется порослью мягкою дурбы.
Пусть рев кровожадный
Всех хищных столетий
В нем смолкнет навеки!

Я буду под кровом той же земли,
Что в детстве мне сыпала каждое утро
В завязанный чадор
Пригоршню цветов – и жасмин, и чампак,
И манго цветы, что еще до весны
По южному ветру
Во мглистую даль уносили
Призывы юности пылкой.

Я с детства люблю
Бенгальских женщин,
Их обликом я зачарован.

Сурьмой в них темнеет родная земля,
Пушится нежная поросль риса,
В их добрых глазах я увидел
Сиянье вечерней зари
На краю небосклона
Над синим далеким лесом.

Земля будет каждое утро
Пред домом моим просыпаться,
Когда прикоснется к ней нежно
Рассвет золотой.
А вечером в сумраке синем
Ей будет светло улыбаться
Бессонный
Весенний месяц.

Земля увлекала меня
В дремучие заросли джхау,
На берег обрывистый Падмы,
Где в дуплах – тысячи птичьих гнезд,
К двуцветным полям горчицы и льна.
К извилистым тропкам в деревню, на берег пруда.
Чаруя мой взор,
Земля зазывала меня
И в полдень холодный
Туда, где у красной дороги
Слетались, воркуя, голуби,
Туда, где по желтой пожухлой траве

Лениво бродили коровы,
Сгоняя хвостом
Назойливых мух со спины,
Туда, где гнездился
На пальме высокой
Отшельник-коршун.

Сегодня на склоне дней
Услышал я зов твой, земля,
Припал к твоему материнскому лону,
Где некогда ты сохраняла Ахалью[96],
Покуда ее не коснулись
Стопы ног смуглых и мягких,
Как дурба-трава[97], и проснулась
Ахалья для новой жизни.

Стихи мои, мой берег одинокий,
         В безбрежный океан глядящий молчаливо,
Пускай окатит вас прибой высокий
         И жемчугом воздаст спокойный час отлива.
Стихи мои, вам скромность не помеха,
         Не блещут пестротою ваши одеянья,
Вы у толпы не сыщете успеха,
         И в доме знатока вам не снискать признанья.
Стихи мои, я мысленно рисую
         В тишайшей тишине ваш образ одинокий —
Не девушку, но девочку босую,
         Сидящую в дверях, поджав худые ноги.
Она себя еще не понимает,
         Беспечен взгляд ее, и голос беззаботен,
Над ней на крыльях время пролетает,
         И утро пьет росу и переходит в полдень.
А если хочешь знать ее – то просто
         В распахнутых дверях постой со мною рядом,
Ей не ответить на твои вопросы
         Ни словом вычурным, ни молчаливым
                взглядом.
Пока играет ветер волосами,
         Она сидит в пыли, качая головою,
И голубыми детскими глазами
         Доверчиво глядит на небо голубое.
Шум леса, словно музыка, струится,
         Река дымится от полуденного жара,
И над водой неведомая птица,
         Качаясь вверх и вниз, поет на ветке джхау,
И под прохладным ветром неустанно
         Качается джарул, усыпанный цветами,
И камини цветут благоуханно
         И опадают в тень сырыми лепестками,
И запах тулси[98] льется над землею,
         И аромат земли в каморке обитает,
И медленно пчела над головою
         Кружится и, жужжа, куда-то улетает.
А девочка, она ушла с урока,
         Она идет в себя и целый мир находит,
И в этом мире бродит одиноко,
         И среди бела дня каракули выводит.
Пускай ее природа окружает,
         Как разноцветный сад, светло и откровенно:
Журчит вода, и травы полыхают,
         И веет от лугов медовый запах сена.
От добрых глаз я девочку не прячу,
         Без хитрости на вас глядит она с порога.
А если вы посмотрите иначе —
         Ну что ж – нехороша, худа и босонога.

Вот твой портрет. Порою полуденной
         Сидишь в лесу, одетом в полумглу.
Жасмин, в пучок волос твоих вплетенный,
         Дыханьем сладким приманил пчелу.
         Перед тобой – песок, от солнца белый,
         Речной поток струится, обмелелый;
         И трепетная тень скользит несмело
                  По твоему челу.

Твои глаза, исполненные ласки,
         Притенены, как лес, где тут и там
Рой мотыльков в неутомимой пляске
         Расплескивает краски по цветам.
         Весенний ветер, теплотою вея,
         Срывает лепестки рукой своею
         И этот скромный дар, благоговея,
                  Кладет к твоим ногам.

Звучит не умолкая птичье пенье
         На дереве, у полусонных вод.
Пригоршни света на твои колени
         Бросает лучезарный небосвод.
         Проходит путник. Песнь его простая
         Волнует сердце, горестно рыдая.
         Кружится над тобой созвучий стая —
                  И тихо вдаль плывет.

В твоих глазах я вижу вперемежку
То нежность, то лукавую усмешку.
         Я слышу песнь в молчании твоем.
В моей душе смешались свет и тени,
И радости и горе – в вечной смене.
         Мы так близки и далеки вдвоем.

Порой меня ты подвергаешь пыткам,
Но, сжалившись, божественным напитком
         По капле мне даруешь доброту…
Все, что даешь, ты отберешь, быть может,
В твоем пиру мне сердце голод гложет —
         Как от него спасенье обрету?

О моллика! О нежный цвет фальгуна!
Твое вино – в дыханье ночи лунной.
         Тебе, скажи, не южный ветер друг?
Богатством он наполнил лес пустынный
И запахов незримой паутиной
         Окутал мир, простершийся вокруг.

А я сейчас – как дуновенье стужи.
Твержу мольбу, всегда одну и ту же.
         С сухих ветвей осыпалась листва.
Мой взор туманят слезы, закипая;
И доброта мне жертвует скупая
         Два-три цветка, раскрывшихся едва.

Все то, о чем душа моя мечтала,
Безжалостная буря разметала.
         Пускай навек останусь одинок —
Рукой судьбы мне послана награда:
Два-три цветка всего. Им сердце радо,
         Но мало их, чтобы сплести венок.

На нижнем этаже, с утра и допоздна,
                  Не разгибая стана,
         Хлопочешь ты по дому неустанно.
Ты с множеством людей делами сплетена
                  Узлом незримых нитей —
         И не найти хозяйки домовитей.

Но день скрывается за далью золотой,
                  Путь уступая ночи.
         Во все углы вползают мрака клочья.
Ворона спряталась под свод листвы густой,
                  Даль огласилась карком.
         Река блестит в сиянии неярком.
Опутан ближний лес вечерней темнотой;
                  И в веянье прохлады
         Вливается немолчный звон цикады.

Когда умолкнет мир под покрывалом тьмы,
                  Твои шаги я слышу —
         Ты тихо поднимаешься на крышу…
Не знаю, как тебя зовут, – чужие мы.
                  Но в этот час безмолвный
         Гляжу я на тебя, волненьем полный.
Тебе подругою – далекая звезда.
                  Все узы расторгая,
         Стоишь – уже не ты, совсем другая.
Потом спускаешься ты вниз – и, как всегда,
                  Свет зажигаешь дома.
         И снова все привычно и знакомо.