Борис Гребенщиков - Песни (сборник)

Сестра,
Здравствуй, сестра;
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе,
Здравствуй, сестра.

Когда мы глядим на небо,
Откуда должны прийти звезды,
Когда мы глядим на горы,
Откуда должна прийти помощь,
Ни новое солнце днем,
Ни эта луна ночью
Не остановят нас,
Не остановят нас;

Попытайся простить мне,
Что я не всегда пел чисто,
Попытайся простить мне,
Что я не всегда был честен.
Попытайся простить мне,
Я не хотел плохого;
Ведь я не умел любить,
Но я хотел быть любимым

И когда мы приходим,
Мы смотрим на небо;
Мы смотрим на небо,
Мы смотрим в него так долго,
И может быть, это картина,
Иллюзия и картина.
Но может быть, это правда;
Скорее всего это правда.

Сестра (дык, елы-палы),
Здравствуй, сестра;
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе;
Здравствуй, сестра…

Я ранен светлой стрелой,
Меня не излечат.
Я ранен в сердце –
Чего мне желать еще?
Как будто бы ночь нежна,
Как будто бы есть еще путь,
Старый прямой путь нашей любви.

А мы все молчим,
Мы все считаем и ждем;
Мы все поем о себе,
О чем же нам петь еще?
Но словно бы что-то не так,
Словно бы блеклы цвета,
Словно бы нам опять не хватает тебя,

Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа –
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

И как деревенский кузнец,
Я выйду засветло.
Туда, куда я,
За мной не уйдет никто.
И может быть, я был слеп,
И может быть, это не так,
Но я знаю, что ждет перед самым концом пути;

Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа –
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

Глубоко в джунглях,
Когда я вернусь, когда я кончу дела;
Глубоко в джунглях,
Где каждый знает, что сажа бела;
Глубоко в джунглях,
Где пьют так как пьют,
Потому что иначе ничего не понять,
Где достаточно бросить спичку,
И огня будет уже не унять;

Когда ночь была девочкой,
И каждый день был океанской волной,
Тарелки не влетали в окно,
И все мои слова оставались со мной,
Я сказал – стоп; вот мое тело,
Вот моя голова и то, что в ней есть.
Пока я жив, я хочу видеть мир,
О котором невозможно прочесть
В джунглях.

Я хочу видеть доктора
С лекарством в чистой руке,
Или священника, с которым
Я смогу говорить на одном языке,
Я хочу видеть небо; настоящее небо,
От которого это только малая часть.
И я возвращаюсь сюда,
Здесь есть куда взлететь, потому что есть куда пасть
В джунглях.

А трава всегда зелена
На том берегу, когда на этом тюрьма.
Как сказал Максим Горький Клеопатре,
Когда они сходили с ума:
«Если ты хочешь сохранить своих сфинксов,
Двигай их на наше гумно.
Мы знаем, что главное в жизни –
Это дать немного света, если стало темно
Кому-то в джунглях».

Так не надо звонить мне,
На телефонной станции мор.
Нет смысла писать мне письма,
Письма здесь разносит вор.
Ему по фигу любые слова,
Но как не взять, если это в крови;
Пока мы пишем на денежных знаках,
Нет смысла писать о любви
Сюда в джунгли.

Глубоко в джунглях,
Когда я вернусь, когда я кончу дела;
Глубоко в джунглях,
Где каждый знает, что сажа бела;
Глубоко в джунглях
Пьют так как пьют,
Потому что все равно ничего не понять;
Достаточно бросить здесь спичку,
И огня будет никогда не унять
В джунглях.

Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
Мне скажут: «Как это мило», – я скажу: «Иван и Данило».
Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
Мне скажут: «Как это было?», – я скажу: «Иван и Данило».

Мой лирический герой сидит в Михайловском саду,
Он курит папиросы у всех на виду,
Из кустов появляются Иван и Данило,
Он глядит на них глазами;
Он считал их персонажами собственных книг,
Он думает, не стал ли он жертвой интриг,
Он думает, не пил ли он чего-нибудь такого,
Дык, не пил, елы-палы, нет;

Вот идут Иван и Данило, вот идут Иван и Данило.
Мне скажут: «Как это мило»; я скажу: «Иван и Данило».
За ними белая кобыла,
Вои идут Иван и Данило.

На заборе сидит заяц в алюминиевых клешах,
Он сам себе начальник и сам падишах,
Он поставил им мат, и он поставил им шах,
Он глядит на них глазами;
В исполкоме мне скажут: «Это чушь и это бред!»
Но я видел исполкомы, которых здесь нет,
Который сам себе сельпо и сам центральный комитет,
И он глядит на них глазами;

Туда идут Иван и Данило; туда идут Иван и Данило.
Меняя шило на мыло, вот идут Иван и Данило.
Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
За ними белая кобыла,
Вот идут Иван и Данило

Вот идет Тиглат Палисар, вот идет Тиглат Палисар,
Раньше был начальник, а теперь стал цар; вот идет Тиглат Палисар.
За ним идет Орфей Пифагор, за ним идет Орфей Пифагор;
Безо всякой визы из-за леса из-за гор,
Вот идет Орфей Пифагор.
Вслед идет Сирень да не та, вот идет Сирень да не та.
Эй, лихие люди, отворяйте ворота,
Вот идет Сирень да не та.

А вслед идут Иван и Данило; вслед идут Иван и Данило.
За ними белая кобыла; вот идут Иван и Данило…

Я связан с ней цепью,
Цепью неизвестной длины.
Мы спим в одной постели
По разные стороны стены.
И все замечательно ясно,
Но что в том небесам?
И каждый умрет той смертью,
Которую придумает сам.

У нее свои демоны,
И свои соловьи за спиной,
И каждый из них был причиной,
По которой она не со мной.
Но под медленным взглядом икон
В сердце, сыром от дождя,
Я понял, что я невиновен,
А значит, что я не судья.

Так сделай мне ангела,
И я покажу тебе твердь.
Покажи мне счастливых людей,
И я покажу тебе смерть.
Поведай мне чудо
Побега из этой тюрьмы,
И я скажу, что того, что есть у нас,
Хватило бы для больших, чем мы.

Я связан с ней цепью,
Цепью неизвестной длины,
Я связан с ней церковью,
Церковью любви и войны.
А небо становится ближе,
Так близко, что больно глазам;
Но каждый умрет только той смертью,
Которую придумает себе сам.

Она не станет читать твой диплом,
И ты не примешь ее всерьез.
Она не станет читать твой диплом,
И ты не примешь ее всерьез;
Но она возьмет тебя на поводок,
Возьмет тебя на поводок,
И ты пойдешь за нею, как пес.

Она расскажет тебе твои сны,
И этим лишит тебя сна;
Расскажет тебе твои сны,
И этим лишит тебя сна.
И она откроет своим ключом
Клетки всех твоих спрятанных птиц,
Но не скажет имена.

Ты знаешь много новых стихов,
Где есть понятия «добро» и «зло»;
А также много старых стихов,
Где есть понятия «добро» и «зло».
Но ты не бывал там, откуда она,
Ты не бывал там, откуда она –
Что ж, считай, тебе повезло…
Она коснется рукой воды,
И ты скажешь, что это вино.

Она коснется рукой воды,
И ты скажешь, что это вино.
И ты будешь смотреть вслед ее парусам,
Будешь смотреть вслед ее парусам,
Ты будешь дуть вслед ее парусам,
Когда ты пойдешь на дно,
Когда ты пойдешь, наконец, на дно…

О лебеде исчезнувшем,
О лебеде, ушедшем во тьму, я молюсь
И еще –
Святые заступитесь за нас.

О деревьях, что спят,
О ветре, что не сможет прикоснуться их сна
И уйдет,
Святые, заступитесь за нас.

Перед Господом нет оправданий
Ты сам оправданье
Без хлеба в руках, без единой звезды,
Бесконечно влюблен.

О лебеде исчезнувшем,
О лебеде, ушедшем и вернувшемся вновь,
Святые, заступитесь за нас.

Он движется молча, словно бы налегке,
Глядя на небо, исследуя след на песке.
Он знает, где минус, он хочет узнать, где плюс.
Он не знает, что они назовут это «блюз».

В двери звонят – мы делаем вид, что мы спим.
У всех есть дело – нет времени, чтобы заняться им.
А он пьет воду, он хочет запомнить вкус.
Когда-нибудь они назовут это «блюз».

Наступает ночь, потом иногда наступает день.
Он пишет: «Нет, я бессилен, когда я злюсь».
Начнем все с начала и сделаем песню светлей.
Право – какое забавное слово «блюз».