Семён Кирсанов - Поэтические поиски и произведения последних лет

Художник —
                   этакий чудак,
но явно
              с дарованьем,
снимает нежилой чердак
в домишке деревянном.

Стропила ветхи и черны
в отрепьях паутины,
а поздней ночью
                            у стены
шуршат его картины.

Картины странного письма
шуршат,
                   не затихая:
— Ты кто такая?
                          — Я сама
не знаю, кто такая…

Меня и даром не продашь,
как «Поле на рассвете».
Я не портрет,
                        я не пейзаж,
но я живу на свете.

Другая застонала:
                                 — Нет,
ты все же чем-то «Поле»,
а я абстрактна,
                         я портрет
неутолимой боли…

А третья:
                    — Это все одно,
портреты или виды.
Вот я — пятно,
                         но я пятно
на сердце, от обиды.

Четвертая:
                     — Пусть обо мне
твердят, что безыдейна.
Но я пейзаж
                   души во сне,
во сне без сновиденья.

И пятая:
                   — Кто любит сны,
меня же тянет к спектру,
и я —
           любовь голубизны
к оранжевому цвету.

Шестая:
                     — Вряд ли мы поймем,
что из-под кисти выйдет,
зато меня
                    в себе самом
всю ночь художник видит.

Я в нем живу,
                    я в нем свечусь,
мне то легко,
                       то трудно
от красками плывущих чувств,
хотя я холст без грунта.

Его задумчивых минут
ничем я не нарушу, —
пусть он сидит,
                         глазами внутрь
в свою цветную душу.

Я бродячий фокусник,
я вошел во двор,
расстелил я
                      с ловкостью
редкостный ковер.

Инвалиды,
                   школьники,
чем вас удивить?
Вот червонцы новенькие
начал я ловить.

Дворничихи в фартуках,
гляньте из око́н:
вот я
           прямо с факела
стал глотать огонь.

Вот обвился лентами
всех семи цветов,
вот у ног
              по-летнему
вырос сад цветов.

Видите ли, видите ли —
сдернул с головы…
Из цилиндра вылетели
голуби —
                  лови!

Я взмахнул похожим на
веер голубой
и поднос
               с пирожными
поднял над собой.

А богат я сказочно,
разодет,
             как шах…
Но это только кажется, —
у меня в руках

никакого голубя,
никаких монет —
только пальцы
                         голые,
между ними — нет

ни ковра,
                  ни веера,
ни глотков огня…
Только мысль,
                   чтоб верила
публика — в меня!

Остыл мой детский пыл,
заброшены учебники, —
я фокусником был
и поступил
               в волшебники.

Волшебнику — трудней!
Теперь уже не детство ведь.
Он без воскресных дней
обязан
           чудодействовать.

В созвездиях до пят
он должен —
                делать нечего! —
как врач-гомеопат
буквально все излечивать.

Он должен превращать
простую глину
                         в золото,
он должен возвращать
согбенным старцам
                               молодость.

Чтоб с духами стихий
устраивать свидания,
должны мои стихи
звучать,
              как заклинания.

Но раз я взял себе
волшебную обязанность, —
я должен,
               чтоб и бес
вдруг возникал под занавес.

И чтобы сатана
с пером
              над красной шляпою
в хромых своих штанах
пел арию Шаляпина.

Свет адского огня
дымится, пляшет, искрится!..
Но Гретхен
                    на меня
не смотрит даже искоса.

На яблоне
                  сердце повисло мое —
осеннее мерзлое яблоко
сквозной червоточиной
                                  высверленное!..
Но может случиться немыслимое:

раскинется
                райская ярмарка
с продажею всякого яркого.
В лотках —
               плодородье бесчисленное.
Все яблоки —
                     с детскими ямками!

И вдруг ты заметишь
                          на ярмарке
мое — ни одной червоточины,
румянец,
               не тронутый порчею…
И гладишь рукою утонченной.

И нет —
               не отбросила прочь его,
но яблоко в радужных капельках
на ветке, увешанной листьями,
мое —
         выбираешь из прочего.

Но это же
               чудо немыслимое!
Окончилась райская ярмарка.
На яблоне
              сердце повисло мое —
осеннее мерзлое яблоко…

Сновиденье
                 явилось извне,
заложило
                две линзы в ресницы.
Но к чему
               эти призраки мне?
И могло ли
                    такое присниться:

Будто вышел
                      на улицу я,
оказался
                в потоке прохожих.
Мимо двигалась
                             лиц толчея,
лиц,
           одно на другое похожих.

Чем? —
                Я понял.
                          Исчезли зрачки.
Ни единого взор
                       а и взгляда.
Лишь очки,
                 и очки,
                                 и очки…
Но зачем
               и кому это надо?

У одних —
              непрозрачно блестя,
нечто черное
                     было надето.
Им —
              игравшее мило дитя
представлялось
                    досадным предметом.

Им казалось —
                      все лица грязны,
и на мрачные
                     их низколобья
чистый снег
                     молодой белизны
опускал
              мутно-черные хлопья.

У других —
                эти стекла могли
все показывать
                      в розовом свете.
Даже окон подвальных
                                          углы
красовались,
                    как розы в расцвете.

Их носивший
                         был всем умилен,
как немедленно
                         после получки.
Ящик с мусором
                           и утилем
превращался
                         в «Привет из Алушты».

Некто шел
                   и на каждом из лиц
останавливал
                      строгое зренье:
вроде камеры
                       сдвоенных линз
он носил
               два стекла подозренья.

А другой —
               на тревожных глазах,
чтоб никто
                    не заглядывал в душу, —
в два овала
                оправленный страх
перед каждым
                       навстречу идущим.

Шел один,
                   никакой не злодей,
и очки не казались
                                 зловещи,
но он ими не видел
                             людей, —
только вещи,
                     витринные вещи!

Я потрогал свои —
                            и нашел
вместо яблок
                    в орбитах скользящих
нечто вроде
                      оптических шор,
искажающий зрение
                                ящик.

Я же знаю,
                  что вижу и лгу
сам себе
               и что все непохоже!
А вот шоры
                   сорвать не могу, —
так срослись
              с моей собственной кожей.

О, товарищи,
                      люди,
                                  друзья,
поскорей
              свои очи протрите,
отворите,
                разденьте глаза
и без стекол
                  на мир посмотрите!

Этот мир
                   не лишен красоты,
иллюзорны испуг
                              и угрозы, —
может быть,
                       мы добры и просты,
и под стеклами
                      теплятся слезы?!