Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Глубокоуважаемые читатели!
Мы, журналисты и писатели,
Не мудрствуя лукаво,
Помогаем всем налево и направо
От зари до зари
В самом разнообразном виде:
Составляем благотворительные календари,
Пишем в «Инвалиде»,
Взываем, не досыпая ночей,
О балах адвокатов, шоферов, врачей,
Студентов и летчиков,
Химиков и переплетчиков…
Пишем о детских приютах,
О флотских каютах…
Читаем на всех вечеринках
(К черту рифмы!) —
Доклады, рассказы, стихи,
Стряпаем скетчи для елок,
Для землячеств, содружеств, кружков…
Если всех перечесть,
Хватит столбца на четыре…
И только под Новый год —
Наша вакансия.

Зачем же вам в рупор кричать
И взывать…
Все вы, наши друзья —
Пациенты-клиенты
По своей же охоте
К нам сами придете…
Но только, во имя всех Муз,
Вас просит наш кроткий Союз:
Во время чтения,
Во время пения
Соблюдайте, друзья, тишину!
Поболтать ведь можно в антракте
(К дьяволу рифмы!) —
У буфета, на лестнице.
В коридорах, у лотереи.
Во время танцев,
Внизу у вешалки
И по дороге домой…
Как видите, выбор огромный…
До нашего бала
Осталось времени мало:
Чтоб силы набрать,
Ложитесь вовремя спать,
Не танцуйте, не пейте
И не курите…
Увидите сами,
Как вам это пригодится.

«Этот год шершавым будет…» —
Тусклым голосом загробным
Объяснил мне Петр Баранов,
Стиснув щетку в кулаке.
«Для чего ж, о вещий ворон,
Ты бензином чистишь смокинг?
Ведь потоп ты можешь встретить
И в потертом пиджаке».

«О! — сказал он, зарумянясь,—
Ведь тринадцатого, завтра,
Я танцую с Дарьей Львовной
На писательском балу…
А она ведь не такая,
Чтоб во имя пессимизма
Пить со мною завтра кофе
В грязном баре на углу…»

Вынув белую сорочку,
Обметал он на манжете
Разболтавшиеся петли,
Посмотрел — и просиял.
«Так она мне и сказала:
Если завтра не пойдете,
Трех найду на ваше место —
Все идут на этот бал!»
Словно воин перед битвой,
Рассмотрел он хладнокровно
Галстук, запонки, ботинки —
Весь свой бальный гардероб.
«Так она мне и сказала:
Не желаю разлагаться!
Я прошу вас сделать выбор —
Или я, или потоп…»

Перед зеркалом каминным
Сделал он два быстрых тура,
Локоть вправо, пятка влево,
Томно набок голова…
А потом разбил копилку,
Подсчитал свои депансы,
Языком лукаво щелкнул
И сказал, смеясь: «Са-ва!»

На рынке в пестрой суете,
Средь помидорного пожара,
Сидит, подобная мечте,
Пушисто-бронзовая Клара.
Но, ах, из груды помидор
Вдруг рявкнул бас ее матросский:
«Какого дьявола, синьор,
Облокотились вы на доски?!»

         Под фиговой лапой
         В сплошном дезабилье,
         Обмахиваюсь шляпой
         И жарюсь на скамье,
         Но только солнце село,—
         Приплыл прохладный мрак:
         И с дрожью прячешь тело
         В застегнутый пиджак.

Нацедив студеной влаги
В две пузатые баклаги,
Я следил у водоема,
Как, журча, струилась нить.
Потный мул в попоне гладкой
Мордой ткнул меня в лопатки:
Друг! Тебя заждались дома,—
Да и мне мешаешь пить!..

Есть белое и красное киянти.
Какое выпить ночью при луне,
Когда бамбук бормочет в вышине
И тень платанов шире пышных мантий?
Пол-литра белого, — так жребию угодно.
О виноградное густое молоко!
Расширилась душа, и телу так легко.
Пол-литра красного теперь войдет свободно.

        Олеандра дух тягучий —
        Как из райского окошка,
        А над ним в помойной куче
        Разложившаяся кошка.
        Две струи вплелись друг в друга…
        Ах, для сердца не отрада ль:
        Олеандр под солнцем юга
        Побеждает даже падаль.

Напружив угловатый костяк
И болтая цветными кистями.
Тянет в гору ушастый чудак
Колесницу-двуколку с камнями…

Ветер северный злее бича,
Мчатся ржавые листья платана,
Но железная тяга плеча,
Как машинный рычаг, неустанна…

За мотором мелькает мотор,
Плащ шуршит над вздремнувшим возницей,
Умный зверь сквозь взметнувшийся сор
Твердо правит своей колесницей.

У постройки копны этажей,
Словно вкопанный, встанет он круто,
С грубым грохотом ржавых ножей
Хлынет наземь холм темного бута…

Пар клубится над блеском спины.
Ветер дует из синих окраин…
Мул покорно стоит у стены,
В траттории продрогший хозяин.

Мерзнут слезы. День скучен и сер.
Отдыхают набухшие жилы.
А напротив незрячий Гомер
Холодеет над выступом виллы.

Со щенком, взлохмаченным бродягой,
       Мы ушли в поля.
Лента гор цвела лиловой сагой.
       Ветер и земля…
Римский мост под пестрой колымагой
       Круче корабля.

Опьянел мой пес от вольной шири —
       Две звезды в зрачках.
Поздний шмель зудит на тихой лире,
       Небо в облаках.
Человек, влача ступни, как гири,
       Пашет на быках.

Овцы склон за башнею покрыли —
       Зелень и руно.
Солнце брызнуло столбом закатной пыли
              В синее окно.
Не мираж ли злые наши были,—
       Горькое вино?

В камышах дымится малярия,
       Плащ к воде склоня.
Пес, домой! Молчат поля глухие.
       Дробный стук коня…
Над харчевней кроткая Мария
       И глазок огня.

За прилавком — курчавый синьор.
Над прилавком — фиаски.
А в витрине зеленый ликер
Строит пьяницам глазки.
Приподняв изумленную бровь,
Старушонка смакует
Виноградную темную кровь
И с подручным флиртует…
Господин на собачьем меху —
Весь из синеньких жилок —
И подросток в гагачьем пуху
Ждут покорно бутылок.
Шали томно дрожат бахромой.
Кошка хлопнула крышкой.
Сверху с лестницы мальчик хромой
Лезет с ромом под мышкой.
А с оливковым маслом чаны
Из густой терракоты
По углам, под крылом тишины,
Полны сладкой дремоты…
Если тихо сидеть у окна,
Липкий столик качая,
Наклонясь над бокалом вина
Цвета крепкого чая,
И смотреть на входящих людей,
На палитру ликеров,
Слушать с улицы дробь лошадей
И сирены моторов —
В сердце вспыхнет беспечная ложь
Все, что было, как путь бездорожный…
Эй, синьор! Закрываете? Что ж…
Домечтать и на улице можно.

Склонив умильно выи
Над кровлею крутой,
Позируют святые,
Раскинув плащ фатой.
А под фронтоном крыши
Средь ровных желобков
Спит в раковинах ниши
Ряд томных стариков.
Волнуясь, стынут складки,
Тела — сплошной потоп,
А руки их так сладки,
Как каменный сироп.
Античные колонны,
Втисненные в фасад,
Напрасно убежденно
О строгости кричат:
Вокруг струится пламя
Волнистых завитков,—
Вот — пояс словно знамя,
Вот — чуб из мотыльков…
Среди любой прогулки,
Вдоль улиц бросив взгляд,
Ты в каждом переулке
Найдешь такой фасад.
Профан! Прищурив око,
Ужель ты скажешь: «гиль!»
Се папского барокко
Наивно-пышный стиль.