Николай Краснов - Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне
Плакали перепуганные дети, и отчаявшиеся хуторяне не смогли сомкнуть глаз. Не до сна было в эту ночь и деду Антипу. Крадучись, в белой простыне, он на больных ногах дважды с ведерком добирался к дальней лесополосе, где припрятал «горючевозку».
А под утро случилась оказия престрашная: под стеной школы загорелись автомашины, пламя перекинулось на камышовую крышу. Как ни метались, как ни суетились очумелые от перепоя и происшествия фашисты, троих грузовиков не досчитались.
Обозленные, они согнали к покоробленным железным скелетам машин всех немногочисленных хуторян от мала до велика.
— Шнель! Шнель! — лаяли они на безответных и угрюмых людей, приказывая выстраиваться в рядок по одному.
Дед Антип воспротивился и отошел от того ряда.
— Хальт! — остановил его громадный фриц, ударив прикладом автомата в спину.
Дед Антип споткнулся, но помогла клюка, не упал. Обозленно ощетинился, скакнул по — петушиному
на месте и сипло воскликнул:
— Не сметь! Не сметь! — белоснежная жиденькая бороденка его, словно наэлектризованная, напряглась, устремляясь на фрица.
Фашист даже отступил на шаг, изумленно тараща безумные от перепоя и бесцветные от природы
мглистые глаза.
— Гады! Изверги! — колотило деда Антипа. Трясущейся рукой он рванул, распахивая, полу фуфайки и выставил как можно круче тощенькую грудь со старыми наградами. — Видел? Бил я вас, псов! И не боюсь! А невинных сейчас же ослобони!
Дед Антип вскинул клюку, не то вознамерился замахнуться на противника, не то указать на обреченных, которых требовал ослобонить от кары. Но сулой треск выстрелов подкосил его, и он, безмолвно и легонько, словно палый лист с дерева, коснулся снега и не двинулся.
— Хенде хох! Хенде хох! — загалдели гитлеровцы на хуторян, вскидывая стволами автоматов. Всех заставили поднять руки вверх.
— Хенде хох! — заорал громадный долговязый детина Марийке, тупившейся к ноге матери.
Марфа, трясясь от страха за жизнь малютки, дрожащим голосом шептала:
— Подыми ручки, доченька, — и горькие слезы катились по ее впалым холодным щекам.
Другой немец, с красивым молодым лицом и светло — голубыми глазами, на ломаном русском языке объяснил хуторянам, что стоять с поднятыми руками придется весь день, пока не скажут, кто совершил поджог. И предупредил: если кто осмелится опустить руки, будет немедленно тут же расстрелян.
Уже минут через десять нашлось в кого стрелять: древние старик со старухой первыми устали так стоять. Слабея, они сговорились разом опустить руки и тихо простились друг с другом.
— Все, — отрешенно вздохнула и соседка Андреевых. — Сил нет. Прощайте…
Перепуганная происходящим. Марийка расплакалась навзрыд.
— Ой, боюсь! Ой, болят ручки — и… — жаловалась она, голося. — Мамочка — а, ро — о-дненькая… не
могу — у…
— Терпи, доця! Терпи, миленькая! — умоляла Марфа, сама еле удерживая будто свинцом наливающиеся руки. Она с отчаянием смотрела на синеющие от холода оголенные рученки Марийки, дрожащие, готовые вот — вот сникнуть, и ужас затмевал материнский рассудок.
— Помогите! — теряя надежду, не своим голосом отчаянно взмолилась Марфа, устремляя залитые глаза на стройного гордого немца.
— Спасите дите!..
Фашист слегка оскалил рот и вроде бы понятливо закивал головой. А Марийка поспешила опустить вконец ослабевшие ручонки. Дважды хрупко треснуло из автомата красавца, и упал на чистый снег голубенок. Встрепенулись едва крылышки и замерли.
Обезумев, Марфа кинулась было к тому фашисту. Кинулась, разъяренная, на расправу и будто споткнулась… По холодному снегу дотянулась руками до Марийки — своего голубенка — и успокоилась.
Начав зябнуть, фашисты нарушили свое условие и пристрелили последних пятерых, беззащитных и окоченевших, чудом еще державших перед собой бесчувственные руки и, видимо, надеявшихся на еще большее чудо.
Когда с людьми было покончено, занялись их жилищами. Три десятка костров запылало в морозный вечер, рассеивая далеко вокруг пепел. Еще не догорели костры, а немцы спешно заводили грузовики. Торопливо рассаживались по грузовикам. Грозно заревели танки.
Вскоре скрылись за взгорком бедоносные пришельцы.
Догорели и угасли костры.
Траурным покрывалом застлал пепел место, где жил в тот день еще хутор, и лежащие рядом угрюмые сиротливые поля.
Скорбела земля.
Не осталось здесь ни людей, ни хат. А письма с фронта шли… И среди них были те, которые неизменно начинались словами: «Голуби вы мои…»
Эти письма были особенно радостными: уже врага били нещадно и без роздыха гнали прочь поганую нечисть с родной земли! Но не получал ответа с родной стороны боец Прохор Андреев и потому тревожился и страшился, и не хотел верить худым предчувствиям.
Зеленым кораблем по неоглядной степи плыл к нему хутор в куцых солдатских снах, и звала его домой семья — его голуби…
Вадим НЕПОДОБА
СЕВАСТОПОЛЬ,
4 июля 1942 года
Уже чадят и затухают
Руины в липком зное дня,
И лица мертвых отдыхают
От грома, треска и огня.
На теле мраморной колонны
Осколков рваные следы,
И бредит воздух раскаленный,
Как раненый, глотком воды.
Ни облачка в небесной выси,
И так же пуст морской простор.
Дороги траурно повисли
На склонах одичалых гор.
Заката рана штыковая
Кровавит воду у песка,
Где все сигналит, как живая,
Братве
Матросская рука…
ОТЦУ
Теченье жизни поворотом
Тебя относит вдаль,
а мне
Труднее стало с каждым годом
Стоять на этой стороне.
Гляжу со среза глины рыжей
В кипящий стрежень бытия…
Чем дальше образ твой, тем ближе,
И не понять, где ты, где я…
Кронид ОБОЙЩИКОВ
ДОЖДЬ
Дожди не редкость в этой местности.
Здесь солнца яркого не жди.
На сотни верст
В глухой окрестности
Без передышки льют дожди.
И льют не так, как надо в мае —
С лихим приплясом по земле,
А не спеша идут, хромая,
Как инвалид на костыле.
Стоит нелетная погода,
И
Ставка,
Нервничая,
Ждет.
И в землю врытая
Пехота
Без нас в атаку не идет.
ЛОШАДИ
Кричала маневровая «кукушка».
Гудел вокзал. Скрипели тормоза.
Коней вводили в красные теплушки.
А у коней печальные глаза.
Катилось в степи ржание от станции,
Где в штатах новых воинских частей
Грузились в эшелоны «Новобранцы»
Гнедых и вороных мастей.
Их повезут к передовой, на запад,
Где пулями покошены луга.
Блеснут над ними молниями сабли,
И казаки помчатся на врага.
И вдруг ударят дробно пулеметы,
И упадет под плетью огневой
Подсеченный, подкошенный —
С разлету,
Горячий —
С белой звездочкой —
Гнедой.
О, сколько их, орловских и донских,
Поляжет на снегах
И рыжих травах,
Утонет на кипящих переправах,
Споткнется на дорогах фронтовых.
Уже готово было все к отправке.
А рядом, где кончается перрон,
Стояла тихо лошадь за оградой,
Смотрела и смотрела на вагон.
Она сюда, сорвавшись, прибежала,
Подхлестнутая общею бедой.
Но не услышал жалобного ржанья,
Красивый —
С белой звездочкой —
Гнедой.
И колокол ударил в тишину.
Качнулись привокзальные березы.
А лошадь все глядела через слезы
На эшелон,
Идущий на войну.
РУССКИЙ COЛДАТ
![Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]](/uploads/posts/books/275812/275812.jpg)
