Демьян Бедный - Том 1. Стихотворения 1908-1917

«Биржевка» в страхе нам намедни рассказала,
                   Что в Думу-де змея вползла.
Взаправду ли вползла? Иль, может быть, из зала
                    Обратно уползла,
                    Успев наделать зла?
Кто с буйным Марковым шипел все время рядом?
Кто Пуришкевичу любезно плешь обвил?
Кто клеветническим своим змеиным ядом
                   Недавно нас травил?
К чему одной змее дивиться, точно чуду,
И лживо вопиять: к добру она иль к худу?
                  Ни к худу, ни к добру.
О, сколько их еще, злых, сытых и надменных,
Людей по внешности, но гадов несомненных
                    По их змеиному нутру!

   «Ко-ко-ко-ко!»
      «Ко-ко-ко-ко?»
«Уж солнце вона – высоко,
А ты, никак, все спишь, касатка? –
   Хохлатке молвила хохлатка. –
Ты чем же ночью-то так занята была?»
   «Ох, мать, я вправду не спала.
Лягушки – сгинь они! – всю ночь без промежутка
Вопили так, что слушать было жутко:
   Ква-ква! Ква-ква! Ква-ква!
Уж я на чердаке не находила места.
От шуму стала так кружиться голова,
   Что я, поверишь ли, едва
   Не кувыркнулася с насеста».
«Ась? – на хохлаток тут накинулся петух. –
   О чем вы шепчетеся, дуры?»
   На крик сбежалися все куры,
А через час гулял по всей деревне слух:
   Мол, про лягушек вызнал кто-то,
Что ночью был у них галдеж совсем не зря, –
Лягушки задали банкет на все болото
   В честь своего царя:
Вернулся аист к ним вчера из-за границы.
   И вот с пустяшной небылицы
   У кур поднялся кавардак:
   «Куд-куд-кудак!»
   «Куд-куд-кудак!»
   «Ведь, как-никак,
   Мы всё же птицы!
А что за жизнь у нас? Лягушка – эка фря! –
   И та царем своим гордится.
Так после этого нам, курам, без царя
   Быть и подавно не годится!»
     «Что „не годится“ – просто срам!»
       «Мы – не народ, а сброд!»
         «Мы – стадо!»
       Пошел средь кур по всем дворам
         Такой трарам,
   Что просто страх: царя им надо!
   Царя! Легко сказать, да потрудней найти.
   Куда с поклонами идти?
   С кем заводить переговоры?
   Средь петухов пошли раздоры,
   Ожесточились петухи:
   Ни капли общего доверья.
   Из-за малейшей чепухи
   Лилася кровь, летели перья.
   «Злодей!»
   «Плутяга!»
      «Вор!»
         «Подлец!»
   Каких тут не было словец?!
   Но, притомившись долгим спором,
   Бойцы смирились, наконец,
   И, столковавшись, общим хором
   Себе наметили царька –
      Хорька.
   «То ничего, что мал он с виду, –
   А как силён и как зубаст!»
   «Уж он подвластных кур в обиду,
   Конечно, никому не даст!»
«Все об уме его слыхали отзыв лестный?»
«Мудрец известный!»
«Он даст законы нам, распределит права,
Искоренит вконец раздоры, своевольство!»
Тут куры, времени не тратя на слова,
К хорьку почетное отправили посольство.
«Отец наш! – пред хорьком, волненье поборов,
   Толпа послов заголосила. –
   Ты нам прибежище и сила,
   Защита наша и покров!
Владыка, не отринь куриного моленья,
Да благостью твоей мы токи слез утрем!
О, согласись принять от нас бразды правленья!
Взойди на новый трон и будь у нас царем!»
«Да будет так! – сказал хорек с приметной дрожью,
Припомнивши насест куриный и чердак. –
Гнет власти я готов понесть во славу божью.
      Да будет так!
   Ни хищный зверь, ни злая птица
   Вам не опасны с этих пор:
Мной будет прогнана от ваших гнезд лисица
И будет ястребу жестокий дан отпор.
Всяк, вас обидевший, останется в ответе.
Пусть зернышко у вас утащит воробей,
И для него – клянусь, господь меня убей! –
День этот будет днем… последним днем на свете!
Я – меч народный! Я…»
          Ну, словом, наш хорек
Нахваливал себя и вдоль и поперек.
Вступив же на престол, на ласки не скупился,
Нрав кроткий проявлял на деле и словах,
Пока… пока в своих владетельных правах
       Совсем не укрепился.
Вот тут-то и пришла для подданных беда:
Минуты не могли провесть они в покое.
   Являясь к курам для суда,
   Их повелитель иногда
Изволил проявлять усердие такое,
Что утром, уходя с виновного двора,
Не оставлял в живых ни одного пера!
   Так – не прошло еще полгода,
   Как обнаружилось зимой,
   Что от куриного народа,
   От стариков и от приплода,
   Осталось… боже, боже мой!
Те, что осталися, бранились: «Пёвни, пёвни!
   Метлою гнать вас из деревни!
   Кого избрали вы в цари,
   Холера всех вас побери!
Откуда нам теперь спасенья ждать? Откуда?
   Просить у неба, что ли, чуда?
   Ну, так идем тогда к попу».
Но поп, узнав, с чего пошла у кур тревога:
«О род мятущийся! – прикрикнул на толпу. –
Несть власти, аще не от бога!
   Как ваша участь ни горька,
   Не ополчайтесь на хорька!»
   Обескуражены, понуры,
   Бранились крепко петухи:
   «С таким попом одни грехи!»
   И порешили снова куры
   В собранье тайном на току:
   «Идем к Вавиле – мужику!
   С Вавилой всякое бывало,
   Изведал горюшка немало
   Мужик строптивый на веку.
   Авось поможет нам советом!»
   Помог мужик. Но как? Об этом
   Я рассказать вам все могу
   Лишь в тесном дружеском кругу
   И то – под дьявольским секретом.

Что курам про царя Вавила мог сказать,
   Примером можно показать,
Уж места нет теперь секрету.
   У кур случилось в добрый час
То, что случилось и у нас:
   Был царь – и нету!
Смели весь мусор без следа.
Надеюсь, братцы, навсегда!

   Впрок нынче всем пошла Вавилина наука.
С Финляндией теперь какая вышла штука:
   Там сдуру выбрали царя.
   А он, недолго говоря,
«Согласен, – говорит. – Что ж? Стать царем недурно!
   Да только… море вздулось бурно.
   А ехать надо к вам водой.
Не приключился бы со мной конец худой.
   Так погодим уже два года…
   Пока уляжется погода!..»

А буря все растет. Уж тихих нет морей.
   Затопит скоро всех царей!

   Ну, вот:
Жил-был мужик Федот –
   «Пустой Живот».
Недаром прозвищем таким он прозывался.
   Как черный вол, весь век
      Трудился человек,
А все, как голым был, так голым оставался –
   Ни на себе, ни на жене!
Нет к счастью, хоть ты что, для мужика подходу.
   Нужда крепчала год от году
И, наконец, совсем Федотушку к стене
   Прижала так, – хоть с моста в воду.
   Ну, хоть живым ложися в гроб!
«Весна-то… Ведрышко!.. И этаку погоду
Да прогулять?! – стонал несчастный хлебороб,
   Руками стиснув жаркий лоб. –
   Святитель Миколай! Мать пресвятая дева,
   Избави от лихой беды!»
У мужика зерна не то что для посева,
Но горсти не было давно уж для еды.
Затосковал Федот. Здоровье стало хуже.
   Но явно тая с каждым днем,
      Мужик, стянув живот ремнем
         Потуже,
      Решил говеть. Пока говел –
            Не ел,
         И отговевши,
         Сидел не евши.
      «Охти, беда! Охти, беда! –
Кряхтел Федот. – Как быть? И жить-то неохота!»
А через день-другой и след простыл Федота:
   Ушел неведомо куда!
Федотиха, в слезах от горя и стыда,
Сама себя кляла и всячески ругала,
   Что, дескать, мужа проморгала.
            А муж,
   Сумев уйти тайком от бабы,
   Не разбирая вешних луж,
   Чрез ямы, рытвины, ухабы,
   По пахоти, по целине
   Шагал к неведомой стране, –
Ну, если не к стране, то, скажем, так куда-то,
Где люди, мол, живут и сыто и богато,
   Где все, чего ни спросишь, есть,
   Где мужику дадут… поесть!
   Худой да легкий с голодовки,
   Федот шагал без остановки,
   Порой почти бежал бегом,
   А как опомнился уж к ночи,
   Стал протирать в испуге очи:
Дождь, ветер, а кругом… дремучий лес кругом.
Искать – туда, сюда… Ни признаку дороги.
От устали Федот едва волочит ноги;
Уж мысль была присесть на первый же пенек, –
Ан только в поисках пенька он кинул взглядом,
   Ни дать ни взять – избушка рядом,
   В окне маячит огонек.
Кой-как нащупав дверь, обитую рогожей,
Федот вошел в избу.
           «Здорово, землячок! –
   Федота встретил так хозяин-старичок. –
   Присядь. Устал, поди, пригожий?
   Чай, издалёка держишь путь?»
   «Из Голодаевки».
           «Деревня мне знакома.
   Рад гостю. Раздевайсь».
           «Мне малость бы соснуть».
           «Располагайся, брат, как дома.
А только что я спать не евши не ложусь.
   Ты как на этот счет?»
           «Я… что ж?.. Не откажусь!..»
«Добро. Мой руки-то. Водица у окошка».
«Ну, – думает Федот, – хороший хлебосол:
           Зовет за стол,
А на столе, гляди, хотя бы хлеба крошка!»
«Умылся? – между тем хлопочет старичок. –
   Теперь садись, да знай: молчок!»
А сам залопотал: «А ну-тка, Диво, Диво!
   Входи в избушку живо,
   Секися да рубися,
   В горшок само ложися,
      Упарься,
      Прижарься,
   Взрумянься на огне
   И подавайся мне!»
   В избу, гагакнувши за дверью,
   Вбежало Диво – гусь по перью.
   Вздул огонечек гусь в золе,
   Сам кипятком себя ошпарил,
   В огне как следует поджарил
   И очутился на столе.
   «Ешь! – говорит старик Федоту. –
   Люблю попотчевать гостей.
   Ешь, наедайся, брат, в охоту, –
   Но только, чур, не трожь костей!»
Упрашивать себя мужик наш не заставил:
Съел гуся начисто, лишь косточки оставил.
Встал, отдуваяся:
«Ф-фу! Ввек так не едал!»
   А дед опять залопотал:
   «Ну, кости, кости, собирайтесь
         И убирайтесь!»
Глядь, уж и нет костей: как был, и жив и цел,
   Гусь со стола слетел.
«Эх! – крякнул тут Федот, увидя штуку эту. –
   Цены такому гусю нету!»
«Не покупал, – сказал старик, – не продаю:
   Хорошим людям так даю.
Коль Диво нравится, бери себе на счастье!»
«Да батюшка ж ты мой! Да благодетель мой!»
   На радостях, забыв про ночь и про ненастье,
   Федот с подарком под полой,
   Что было ног, помчал домой.
   Примчал.
   «Ну, что, жена? Здорова?»
   И, молвить ей не давши слова,
   За стол скорее усадил,
   Мясцом гусиным угостил
   И Диво жить заставил снова.
Вся охмелевши от мясного,
   «Ахти!» – раскрыла баба рот,
Глядит, глазам своим не веря.
   Смеется радостно Федот:
«Не голодать уж нам теперя!»

Поживши на мясном денька примерно два,
И телом и душой Федот совсем воспрянул.
Вот в лес на третий день ушел он по дрова.
А следом поп во двор к Федотихе нагрянул:
«Сдыхали!.. Как же!.. Да!.. Пошла везде молва
         Про ваше Диво.
      Из-за него-де нерадиво
      Блюсти ты стала с мужем пост.
Как?! Я… отец ваш… я… молюсь о вас, пекуся,
А вы – скоромиться?!» Тут, увидавши гуся,
      Поп цап его за хвост!
Ан руки-то к хвосту и приросли у бати.
      «Постой, отец! Постой!
      Ведь гусь-то не простой!»
Помещик, глядь, бежит соседний, сам не свой:
   «Вцепился в гуся ты некстати:
   Хоть у деревни справься всей, –
   Гусь этот – из моих гусей!»
   «Сей гусь?!»
   «Вот – сей!!»
   «Врешь! По какому это праву?»
   Дав сгоряча тут волю нраву,
   Помещик наш отца Варнаву
      За бороденку – хвать!
   Ан рук уже не оторвать.
   «Иван Перфильич! Вы – забавник!»
   Где ни возьмися, сам исправник:
   «Тут дело ясное вполне:
   Принадлежит сей гусь казне!»
   «Гусями вы еще не брали!..»
   «В казну!»
      «В казну! кому б вы врали
      Другому, только бы не мне!?»
   Исправник взвыл:
   «Нахал! Вы – грубы!
   Я – дворянин, прошу понять!»
   И кулаком нахала в зубы.
   Ан кулака уж не отнять.
Кричал помещик, поп, исправник – все охрипли,
На крик охотников других несло, несло…
   И все один к другому липли.
Гагакал дивный гусь, а жадных душ число
         Росло, росло, росло…
      Огромный хвост людей за Дивом
Тянулся по горам, пескам, лесам и нивам.
Весна испортилась, ударил вновь мороз,
      А страшный хвост у дивной птицы
         Все рос да рос.
И, бают, вот уж он почти что у столицы.
Событья, стало быть, какие у дверей!
      Подумать, – обольешься потом.
      Чем все б ни кончилось, но только бы скорей!
      Федот!! Ну, где Федот?.. Все дело за Федотом!!