Гафур Гулям - Стихотворения и поэмы

Уж если хочешь ты узнать ей цену,
к ее рубинам руку протяни,
перелистай неспешно Авиценну,
на наманганских девушек взгляни.
Так благодатны земли Намангана,
так сочно кровь здоровая красна,
что вишня здесь и созревает рано,
и поражает алостью она.
Кровавит губы плод ее бескровный…
Когда же оторвусь я наконец!
Болит язык, припухли губы, словно
всю ночь я целовался, как юнец!
Вишневый сок, живительная влага,
прости мои смятенные слова,
искрись, вливайся в кровь мою на благо,
пока она, вишневая, жива.
А вишенки мои в саду — всё выше.
И я желаю другу своему:
«Пусть твое счастье множится, как вишни!» —
немалого я пожелал ему.
Сухая вишня нам зимой отрада —
люблю ее чистейший аромат.
Вишневое варенье! Тоже надо!
Поэт варенью, как ребенок, рад.
Дочь сада, вишня, дай припасть губами
и за такую жадность не кори.
Хотя б на миг разбереди мне память,
пожаром лета сердце уколи!

Ты встречался с нами нередко
и говаривал неспроста:
«У Мешхедского минарета
вся обязанность —
                                  красота!»
Что рассказывал ты,
                                   о чем нам?
Речь текла твоя, как ручей.
«Цель учености — быть ученым!»  —
вот был смысл твоих речей.
Ты в какой-то блистал плеяде,
чем-то славился, может быть,
но заслуги твои, приятель,
мы успели перезабыть.
Позабыли и взгляд твой вещий,
важность в голосе и в руке…
Точно так забывают вещи,
в старом сложенном сундуке.
Ибо память
                        не купишь саном —
гордый нрав у нее и злой.
Расстилается бекасамом
на воде
                керосинный слой,
но подует недолгий ветер,
чуть подымет волну вода —
и от пышных расцветок этих
не останется и следа.
Я не знаю, ты ждал того ли,
откровенно гордясь собой,
только вряд ли б ты был доволен
незавидной такой судьбой.
А чего же и ждать иного?
Есть у жизни свой потолок.
Не воротится к людям снова
тот,
         кто воду в ступе толок.
Если попусту жизнь минует —
кто поверит ей, что была?
Ну а прожитая минута —
пуля, выпущенная из ствола.
Дешев воздух, которым дышишь.
Только видел я на веку:
вянут розы
                  покуда пишешь
предисловие к цветнику.
В нас свой опыт
                           народ посеял.
Так пускай теперь в свой черед,
точно малые зерна в землю,
наши знанья идут в народ.
Мы — точильщики
вечных лезвий!
Нам подсказано неспроста:
«Смысл знания — быть полезным.
Знак величия —
                           простота».

Побелели волосы твои,
выцвели, как синева в зените.
Как их под косынкой ни таи —
стали хлопком смоляные нити.
Так привычна эта седина,
но всмотрюсь — и странно мне немного:
неужели вправду так длинна
верности
                 высокая дорога?
Побелели волосы твои…
Отчего ж мне помнятся так ясно
эти ночи, розы, соловьи —
юности нетронутые яства?
Знаю я, что больше не вернуть
той весны в урюковом угаре.
Но неужто впрямь мы отшагали
нам с тобой определенный путь?
В зеркала зрачков моих смотри —
отражением тебя утешу:
в этом мире
                    мы с тобой — всё те же,
хоть и белы волосы твои..

В объятиях родных небес да будет вечен твой полет.
Твой голос — эхо наших дней, пусть он звучать не устает.

То вторя отзвукам веков, то трепету живы сердец,
звенит твой многострунный саз, как будто жизнь сама поет.

Вслед за Мехри и Надирой, Зебинисо и Увайси
ты новым факелом зажглась — и к новой жизни он зовет.

Когда на радость людям ты с утра берешься за перо,
сиянью светлого ума дивится солнечный восход.

На крыльях радостных надежд в грядущий мир устремлена,
летит к Плеядам песнь твоя и с неба звезды достает.

В твоих твореньях — пенье струн, свет, озаряющий сердца,
твой тонкий ювелирный труд пленительней из года в год.

Как зеркало твоя душа, в ней отразился весь Восток,
за щедрый, солнечный талант благодарит тебя народ!

Мои косы волнисты, как волны Аму,
а зрачки от волнения зыбче волны.
Эй, джигит! Еще яблока я никому
не бросала по правилам старины.

Прямо к сердцу хорезмской девчонки стартер
подключи, комбайнер! Это сердце — огонь.
А язык у хорезмской девчонки остер.
Что, не веришь мне, Джуманияз? Ну-ка, тронь!

Там, где хлопок, нельзя хлопотать без души,
а в твоей нынче столько любви и добра…
Матназар, так кого же ты выбрал, скажи,
черноглазый, с бровями — как шерсть у бобра…

Если это — красивая Мамашариф,
не тревожься, по девушкам взглядом скользя.
Вас и в песне и в наших сердцах поженив,
завтра будем женить и взаправду, друзья!

Когда кончено дело, приходит пора
спелых яблок, цветов и счастливой любви.
Пусть метание яблок всего лишь игра,
я тебе его брошу не в шутку. Лови!

О Родина, земля, Отчизна золотая,
ищу тебе слова,
                           руду свою дробя…
В залитый солнцем мир мечтою залетая,
я с детства
                   матерью
                                    именовал тебя.
Я знал, что от тебя — тепло души и тела,
и воздух в легких весь,
                                      и сила слов и мышц;
и если пелось мне — то это ты мне пела,
а если я лечу —
                                ты мой полет стремишь!
И спетой песни звук, воды испитой сладость
останутся в душе,
                             навек в нее запав;
и, силу мне даря,
                              ты не простишь мне слабость,
коль растранжирю зря
бесценных дней запас!..
И шли года мои.
                            А их немало было!
И май надежд моих
                                     сменил июль забот.
Снял урожай сентябрь.
                                          И поздний час пробило.
Дохнуло январем: итог подводит год.
Мать-родина, но ты ведь
                                           тоже стала старше!
И радость и беда
                               в прошедшем стали в ряд…
А я гляжу вокруг — и вижу: ты всё та же!
Да что я говорю — моложе во сто крат!
Сверкают юностью электростанций очи,
и гребень из лучей —
                                       над чащею лесной.
И желтизну пустынь,
                                     и пятна почвы тощей
смываешь ты с лица хлопковой белизной!..
О мать моя земля, Отчизна золотая,
твой самый малый вздох
                                              я мыслью стерегу.
И в давние года мечтою залетаю…
Но «мама» говорить неловко старику!
И я горжусь тобой!
                                  Так дочерью гордишься,
что превзошла отца блистательной судьбой.
О Родина, ты впрямь мне в дочери годишься,
и разве старику
                              угнаться за тобой?
Но слышу я в ответ:
                               «Тебе ль в тиши усесться,
Гафур,
            и ждать, чтоб век
                                          твой садик посетил?
Покуда реки жил в твое впадают сердце,
пусть тают на висках
                                     снега твоих седин!»