Виктор Боков - Том 1. Стихотворения

Тишина. Кукушка. Травы.
Я один в лесу глухом.
Ни тщеславия, ни славы —
Только мох под каблуком.

Только высвисты синичьи,
Тихое качанье трав,
Да глаза глядят по-бычьи
У воды лесных канав.

Да приятная истома,
И сознанье, что ты весь
Нераздельно арестован,
А темница — темный лес.

И не страшно, если коршун,
Словно узник из цепей,
Стонет в небе: — Мир мне тошен!
Так и надо — кровь не пей!

Цвет черемухи пахнет порохом,
Лебединые крылья в крови.
Уезжает четвертый Дорохов,
Мать родимая, благослови!

Первый пал у Смоленска, под Ельней,
Не напуганный смертью ничуть,
В тишину запрокинув смертельно
Свой пшеничный смеющийся чуб.

А второй — где отыщешь останки?
Подвиг мужествен, участь горька,
Стал он пеплом пылающим в танке
И героем в приказе полка.

Третий Дорохов в рукопашной
На окопы фашистов шагнул.
Как ветряк над рязанскою пашней,
На прощанье руками взмахнул.

Что с четвертым? И он бездыханен
В госпитальной палате лежит.
Нагибаются сестры: — Ты ранен? —
Но четвертый… четвертый молчит.

Ходит Дорохова и плачет,
Ходит, плачет и ждет сыновей.
Никакая могила не спрячет
Материнских тревог и скорбей.

И лежат в позабытой солонке,
Тяжелее надгробий и плит,
Пожелтевшие похоронки,
Где одно только слово: убит.

Чем утешить тебя, моя старенькая,
Если ты сыновей лишена?
Или тем, что над тихою спаленкою
Снова мирная тишина?

Знаю, милая, этого мало!
Нет их! Нет! Свет над крышей померк.
Для того ли ты их поднимала,
Чтобы кто-то на землю поверг?

Ты идешь с посошком осторожно
Вдоль прямого селенья Кривцы.
Под ногами звенит подорожник,
Осыпая лиловость пыльцы.

Ночь сказала: я огни гашу!
В этом у нее рассудок здравый.
Как он шел к Разливу, к шалашу?
Под ногой шумел песок иль гравий?

Кто его будил? Рассвет? Лучи?
Или песня гнева — «Марсельеза»?
Кто был рукомойником? Ручьи?
Или ковш из черного железа?

Он — косарь. И падает трава
Под его косой рядками ровно.
И растут, растут, растут слова:
Промедленье гибели подобно!

Вянет сено. Тонок аромат.
Как бодрят своим настоем сосны!
Подождем немного — и ломать
Дом, в котором людям жить несносно!

Косит он. А рядом Емельянов.
Машинист, потомок Пугача.
Не беда, что из дворян Ульянов, —
У него рабочий мах плеча!

В поле колкое жнивье
В небо выставило спицы.
Гнезда — больше не жилье,
Не жильцы в них больше птицы.

Ходит ветер по стерне,
По соломенной подстилке,
Завывает в шестерне,
В барабане молотилки.

Отдыхать земля легла
И опять затяжелела,
Что она для нас могла,
То она не пожалела.

Под навесами плуги.
Поле. Дождь. Засохший донник.
Там грачиные круги,
Журавлиный треугольник.

Всюду кончен обмолот,
В закромах зерно осело.
В думах все наоборот:
Ждали жатвы — ждем посева!

Очередь снежком припорошена,
А троллейбуса нет и нет…
В жизни так много хорошего,
Вот хотя бы — снег!

Он на шапках
И на беретках,
Несказанно нежен и бел,
И ему не надо билетов,
Он на крышу
Троллейбуса сел.

Я люблю тебя, снег!
Ты слава
И краса наших русских полей.
Как ты ловко устроился справа,
На ресницах соседки моей!

Как ты тихо
Садишься на скверы,
Отдыхаешь на чьей-то груди.
Побелевшие милиционеры
Машут палочкой:
        — Проходи!

Стало таять.
Наполнились снежницы
Зябкой влагой,
Грачиным питьем.
Скоро двинутся
Белые беженцы
Своим вечным путем.

А пока она падают,
         сеются,
Изменяют свой вид
И поземкою стелются,
Если чуть заветрит.

А пока снег на крышах гостиниц,
На соборах Кремля,
Как прекрасный небесный гостинец
Для тебя, Земля!

Стало легче и свежей
И молитвенно покойней.
Стаи галок и стрижей
Над высокой колокольней.

Зашуршали шушуны
Чем-то прожитым и давним.
В мир полей и тишины
Сельский колокол ударил.

В тихорадостном свеченье,
Непонятном нынче нам,
Старики идут к вечерне
И старухи входят в храм.

Я у церкви с рюкзаком.
Как сосуд стою порожний,
Этой вере — чужаком,
Этим мыслям — посторонний.

То и дело слышу: бам-м-м!
Медь гудит, как божья песня,
По морщинам и по лбам
Свято ходят троеперстья.

Я взволнован и смущен —
На меня глядит иконка.
В этой церкви я крещен,
А не верю ни на сколько.

За оградой дед зарыт,
Плоть моя, мой предок ближний.
Тишина могильных плит,
Сон былого, мох булыжный.

Русь моя! Холсты, посконь,
Подпоясанные лыки.
Мертвой, каменной тоской
Скрыты бороды и лики.

Спят умельцы, мастера,
Хлеборобы, камнерезы.
Жалобно звенят ветра
О крестовые железы.

Тяжело жужжат шмели,
Мед силен, мала посуда.
О земля моя! Вели
Увести меня отсюда

На проселок, в клевера,
Где скирда стоит пузата,
Чтобы русское вчера
Поменять на наше завтра!

У поэта сердце льва.
Он не терпит осмеянья.
Он не трус. Его слова —
Это храбрые деянья.

Он не с заячьей душой,
Не пугается пустяшно.
Там, где буря, там, где бой,
Как бойцу, ему не страшно.

Сильным мира он не льстит
Своего житьишка ради,
Без оглядки кровно мстит
Он любой людской неправде.

Вот он! Сердцем чист и смел,
Встал под пушкинскою шляпой,
Ливень мелко-вражьих стрел
Отбивает львиной лапой.

Верность с кислотою серной
Встала у трубы водосточной.
Караулит:
     — Ах, ты, неверный!
Унижает:
     — Ах, ты, порочный!
Я тебя выжду,
Глаза тебе выжгу!

А я иду к той, которая
Только возникла и только запела,
Как самая главная консерватория
И самая звонкая в мире капелла.

Вы, любители назиданий,
Запишите на списке грехов:
Если нет у поэта свиданий,
Значит, нет у него и стихов!