Александр Оленич-Гнененко - Избранное
Черные кусты обступили наш балаган. Ниже, в долинах неподвижно лежит белая полупрозрачная пелена. Высокая ясная луна в россыпи звезд похожа на пастуха, стерегущего отару.
В туманах, не умолкая, ревут олени, шумит Уруштен.
Перевал Алоус, 3 октябряРаннее утро. В балагане, хотя и горит большой костер, холодно. На дворе мороз. Трава промерзла и покрыта инеем.
Прощаюсь с Еленевским: он через Аспидный перевал возвращается на Гузерипль.
Едем вдвоем с Пономаренко к перевалу Алоус. Из-за реки Уруштен, будто провожая нас, доносится снова хриплый рев оленей.
Погода держится морозная, но солнечная. Бледное голубое небо без единого облачка. На полянах иней и снег. В лесу снега нет.
Поднимаемся на перевал. Высшая точка его — лагерь Алоус на уровне 1930 метров. Вершины гор и скалистые склоны их засыпаны снегом. На гребне Алоуса блестят ледники. К ним отчетливыми зигзагами ведет «княжеская» охотничья тропа, пробитая для подхода к турам.
Дорога идет через пихтарники и горные луга. На верхней опушке пихтового леса краснеют куртины клена. Субальпийский луг устилает путаница трав, скошенных холодами. Над ней возвышаются черные скелеты зонтичных. Грудь дышит горьковатыми запахами увяданья.
В траве шныряют перепелки. Они жирны и круглы, и скорее не бегут, а катятся. Если бы не вытянутые вперед шеи, не догадаться, что это птицы.
С крутизны склонов по сланцевым ступеням стремятся тысячи ключей. В пене и радужной пыли, клокоча, обрушиваются водопады. Пятна мха и лишайника расцветили скалы пестрыми узорами.
Снова лес высокоствольных пихт, сосен и елей. Здесь полумрак и сырость. Неподвижно свешиваются с ветвей седые клоки уснеи, похожие на бороды заснувших великанов. Земля между деревьями покрыта зелеными зарослями папоротников и овсяницы.
На тропе, черной и влажной, крупные следы оленя и огромные — медведя. Вот один за другим, след в след, прошли три волка. Неподалеку виден волчий помет: шерсть серны, смененная с белой известковой массой.
Время от времени лес прерывается и мы пересекаем прекрасные широкие поляны. Копыта лошадей бесшумно ступают по измятой, полегшей траве. Поляны окаймлены осиной, ольхой, березой.
На высоте 1600 метров появляются фруктовые деревья, а метров на двести ниже — дуб. Влажный климат Умпыря позволяет им подниматься высоко в горы. Ветки груш, яблонь и алычи осыпаны плодами. Плоды лежат и на земле, у подножья деревьев.
Неожиданно потянуло смолистою гарью костра. В просвете между двумя пихтами спиралью курится синяя струйка дыма. Мы едем туда. В кривых корнях старой пихты тлеют угли догорающего костра. Рядом с костром, поджав ноги, сидят два человека в форменной одежде и в фуражках со значками охраны заповедника. У обоих старинные изогнутые ножи у пояса, легкие сыромятные поршни на ногах.
Перед ними стоит закопченный котелок. К стволу дерева прислонены ружья. Рюкзаки сброшены на траву.
Здороваемся и сходим с коней. Один из ужинавших, Юганес Адович Розе, служит старшим наблюдателем на кордоне Умпырь, другой — младший наблюдатель того же кордона.
Они вышли в очередной обход.
Юганес Адович, среднего роста, худощавый эстонец с рыжеватыми волосами и почти белыми ресницами и усами, рассказывает:
— Первый рев оленей в этом году был слышен одиннадцатого сентября. Ревка не прерывалась в дождь и в снег. Ланки все спустились вниз, и олени-рогали ревут без самок. Ланки ушли перед выпадением снега и ненастьем. Зверь заранее чует, что будет перемена погоды. В этом году олени худые, и рев начался позднее.
Соня-полчок сейчас еще не залег. Он засыпает в ноябре… В феврале 1931 года на Красной Поляне я видел в дупле большой Валежины сразу семьдесят одного полчка. Они сбились в такой клубок, что хоть ножом режь. Без всякой подстилки они просто лежали кучей на дне дупла.
Розе утверждает, что полчок начинает просыпаться в последних числах мая, когда созревает черешня и появляются разные ягоды-скороспелки.
Он в течение многих лет наблюдал форель и лосося в реках южного склона и так описывает нерест этих рыб:
— Полный нерест форели бывает в октябре. Она выходит тогда на неглубокие места с крупным донным песком. Где форель не тревожат, нерест идет весь день. А где форель напугана, к примеру, в Южном отделе, она мечет икру с вечера до десяти часов утра. Во время нереста самка и самец форели стоят рядом. Лососи — те переходят друг через друга. Они держатся на мелком месте. Спина самца часто бывает видна над водой.
— Самка форели выпускает икру на мелком месте, на песке, и самец тут же поливает икру молоками. Икринки прилипают и к песку, и к камушкам, и к мху, — говорит Пономаренко. — Окраска форели бывает самая различная, в зависимости от цвета дна и воды, где она живет. В реке Ажу форель желтого, воскового цвета: там и дно и берег состоят из точильного камня желтовато-наждачного цвета, и вода при паводках идет совершенно желтая. В верховье. Головинки та же самая форель — черная, как уголь: там, в верховье реки, берега и дно — черный сланец, и вода идет прозрачно-черная, такой же ил и осадки тянет. А в верховьях Белой берега и дно белого камня (в нем много слюды). Вода в реке чистая, как слеза, и форель там белая, с голубой спинкой.
Я задаю Юганесу Адовичу вопрос: можно ли рассчитывать, что где-нибудь здесь, в глухих местах, случайно уцелела небольшая группа зубров или одиночные животные? Ведь тут когда-то было настоящее зубровое царство. Розе отвечает:
— Зубры были здесь больше на Местыке, но Мастаканскому хребту. До 1925 года на них еще охотились жители станицы Псебайской. Зубр — такой зверь, что, если его беспокоит, он меняет место. Последнего зубра убили на южном склоне в 1929 году. На озере Рица, под Ачипетой, осенью охотился пастух-абхазец. Он натолкнулся на этого зубра и застрелил. Абхазец позвал людей и говорит: «Я убил зверя, не знаю какого». Это оказался зубр.
Спутник Розе вспоминает другой случай:
— В верховьях Большой Лабы, в устье реки Санчаро, есть пастбище Арка-Сара — это километров двадцать пять от Карапыря. В 1934 году я проходил там с одним пастухом. Идем — балочка, а в ней хорошее пастбище, протекает речушка, и около этой речушки стоит старый-старый балаган. Пастух мне сказал, что здесь горцы охотились на куниц. Я пошел к речушке; пить воду. Смотрю — что такое, лежит кость, мосол большой, откуда — не знаю. С одного конца дыра уже прогрызена, — в дыру моих два кулака лезет. Я положил мосол в сумку, стал расспрашивать. В ауле Архыз жил старый горец, звали его Миша. Так он сказал, что это кость зубра. Когда я спрашивал его, водились ли там зубры, он отвечал, что нет, а балаган был его…
Прощаемся с наблюдателями и продолжаем путь. Спускаемся все ниже.
Тропа идет уже по берегу Малой Лабы. Светлозеленые быстрые струи широкой и веселой реки, гремя, несутся вниз по крутому уклону русла.
Встал белый месяц. В низинах сгущается синева. Склоны — в темной зелени, Заходящее солнце золотит снега на вершинах гор. Багрово красный отблеск заката и голубоватый, бледный и рассеянный свет поднимающегося месяца, смешиваясь, окрашивают небо, леса и горы в необычные тона.
По залитой лунным холодным блеском тропе подъезжаем к белеющим в темноте, недавно отстроенным домам кордона Умпырь.
Кордон Умпырь, 4 октябряУтро встречает нас ярким солнцем. В синеве неба отчетливо вырисовываются зелено-голубые ломаные линии хребтов и вершины в искрящейся белизне снегов. Трава опушена тонкими иглами инея.
С наблюдателем Яковом Арнольдовичем Кейвом и метеорологом-наблюдателем идем к Малой Лабе. Кейв на всякий случай захватил двустволку. На встречных полянах, среди желтых и бурых трав поднимаются высокие, в человеческий рост, стебли дикой ржи.
Под сладкими грушами вся земля истоптана и изрыта кабанами, оленями и медведями. Ствол старой груши исцарапан когтями медведя. На ее вершине чернеет род огромного «вороньего гнезда», сделанного медведем: он заламывал ветки, пригибая их к себе. В другом конце поляны на самой макушке высокого бука торчат полуобнаженные сучья. В кору ствола глубоко врезаны свежие желтые борозды. Ниже обломанных ветвей и на этом дереве медведь соорудил свое «гнездо». Здесь оно двухэтажное: видимо, медведь использовал первый залом, как удобную опору, чтобы добраться до крайних веток.
Среди большой поляны на речной террасе разбросаны многочисленные курганы. На них громоздятся кучи замшелых камней. У каждого кургана кудрявятся фруктовые деревья. Некоторые из этих искусственных возвышений явно напоминают остатки оснований стен и башен. Похоже, что когда-то кольцо земляных и каменных укреплений замыкало широкую ровную площадь.
В высокой траве, по бурелому, по окатанным круглым камням спускаемся к реке. Через узкие протоки перебираемся по упавшим деревьям на заросшие густым ивняком и папоротником островки. С крутого берега, перекрещиваясь во всех направлениях, сбегают к воде выбитые в камне звериные тропы.
