Александр Оленич-Гнененко - Избранное
Интересный случай устойчивого и чрезвычайно плодотворного бессознательного сотрудничества в мире живой природы: все три члена этого содружества — и самшит, и термит, и мох — сохранились до наших дней от третичного периода, то есть существуют уже миллионы лет.
— Наши лесоводы и ботаники совершенно не связывают истории лесов с историей человека, — говорит Леонид Иванович. — До сих пор считают, что леса Западного Кавказа «девственные». Это глубочайшая ошибка. В местах, где теперь Кавказский заповедник, в самые отдаленные времена жил человек. На Кише тис встречается в остатках древних укреплений. По Цице, Кише, Малой Лабе, Мзымте, Пслуху, Ачипое, Лауре, в верховьях Головинки, Умпырке и по притоку Малой Лабы — Ачипсе — существовали очень большие черкесские поселения. До последнего времени сохранились их развалины. На Красной Поляне, например, было пять висячих мостов через Мзымту. Нынешние дикорастущие плодовые деревья — груша, яблоня, черешня, алыча, грецкий орех и каштан — тесно связаны с местами древних поселений. То же нужно сказать о дикой ржи, которая всюду встречается в заповеднике.
— Что такое заповедник? — спрашивает Леонид Иванович. И сам отвечает: — Одни говорят так: заповедник — это только охрана природы, вплоть до оберегания таких хищников, как волк. Это неверно. Мы должны управлять всеми сторонами жизни участка, который сделали заповедным, обогащать его. Мы должны преобразовать лесной и животный мир заповедника. Достаточно вспомнить, что в отдаленные времена олень был степным животным. Граница распространения зубра доходила до Анапы. Лишь потом, в течение столетий, звери, как например олень, были отжаты человеком в горы. Сохранение, восстановление и обогащение природы — вот что такое заповедник.
Красная Поляна — лагерь Холодный, 1 октябряВ одиннадцать утра вместе с ботаником Ричардом Аполлинариевичем Еленевским и его коллектором я отправился из Красной Поляны к перевалу Псеашхо. Пономаренко задержался и догонит нас у лагеря Холодного.
Сначала мы едем по ровному широкому шоссе. Над нами нависают ветви, отягощенные огромными пушистыми персиками и тяжелыми темносиними гроздьями винограда, вьющегося до самых макушек высоких деревьев. За сланцевым рудником начинается подъем на перевал Псеашхо. Впереди, в синеве и зелени, все круче встают склоны гор.
Еленевский отмечает при помощи высотомера пределы проникновения разных древесных пород. Дуб поднимается до 1200, каштан — до 1350 метров, лавровишня и бук — до 2000 метров.
По мере подъема меняется и травяная растительность. Внизу вся земля между деревьями покрыта мощными вайями папоротника-орляка. Выше идут другие, менее крупные лесные папоротники. Высокая трава лесных полян и субальпийских лугов переходят в ровные, как будто подстриженные ковры альпийской растительности. Они господствуют здесь, спускаясь гораздо ниже, чем на северном склоне, и оставляя для субальпики сравнительно узкую полосу.
Снег стаял только местами, и горы вокруг стоят рябые. На блеклозеленых проталинах горят оранжевые и белые огни крокусов, синие и лиловые — генциан-горечавок. Крокусы — верные предвестники скорой зимы: последняя вспышка высокогорного цветения, запоздалая а яркая.
Над альпийскими лугами летают черные и бордово-красные бабочки. У меня возникает — и уже не первый раз — вопрос: не связано ли преобладание темных цветов в окраске высокогорных бабочек с поглощением солнечного света?
Мы достигли высшей точки перевала — 2200 метров. В конце обширного плато, у подножья бурых выветренных осыпей, лежит вееровидное ледниковое расширение. Пропилив плотину — моренный вал, вода давно уже утекла отсюда, и расширение, занесенное смывами почвы и галькой, пороло остролистыми осоками.
Со всех сторон высятся в тумане скалистые громады. Снизу, из каменной бездны, клубясь, поднимается мрачная серо-синяя туча.
Вечер и ночь застигают нас в пути.
Подъезжаем к лагерю Холодному. Расседлав лошадей, разводим костер под открытым небом.
Лагерь Уруштен, 2 октябряВыезжаем в лагерь Уруштен. Пономаренко успел нас догнать. Он говорит, что московские геологи нашли месторождение светлого гранита.
Великолепный солнечный день. В лесу прохладно и тихо. Слышится однообразный шум водопада и реки Уруштен. Вода в ней светлозеленая от донных камней. В трех местах поперек Уруштена лежат снеговые лавинные мосты: быстрое течение прорыло тоннель в слежавшейся заледеневшей толще лавин. Здесь снега так обильны, что не успевают растаять до новой зимы.
Ричард Аполлинариевич идет пешком. Его слегка сгорбленная фигура в кожаной куртке и кепке мелькает то среди субальпийского высокотравья, то в голубых, поросших лишайниками осыпях. Он недавно закончил высокогорный ботанический поход на восток от Гузерипля до Эльбруса и теперь на обратном пути проверяет свои наблюдения.
В противоположность Теберде, где горный массив состоит из твердых пород и очень скалист, горы этой части Кавказского хребта сложены из мягких осадочных пород. Очертания гор волнообразны, округлы.
На юго-восточных скалистых склонах щетинится стена пихтарника и сосен — на самых каменистых осыпях.
Мягкие и пологие северо-западные склоны поросли буком березой, высокогорным кленом.
На верхней границе лиственных лесов криволесье перемежается с естественными лугами. Эти долины называются «лавинными лотками». Они очень опасны: по ним скатываются зимой и под весну гигантские нагромождения снега. Сползая, лавины во многих местах из года в год вырывают с корнем и уносят деревья, «прочесывают» лес. Так образуются естественные луга — «прочесы», которые длинными языками спускаются со склонов.
Мы едем плоскими речными террасами. На многих из них островами растут сосны. Сухолюбивая сосна привилась здесь благодаря галечнику террас. Галечник не задерживает воды и приближается по условиям питания деревьев к скалистым участкам гор. Растущий выше, на осыпях, сосняк обсеменяет террасы.
Поляны покрыты зарослями огромных лопухов и папоротников — орляка и страусового пера.
Вот и новый уруштенский лагерь. Белый, из свежего теса, дом окружен кольцом темнохвойных хребтов. Среди сини и черни пихт видны веселые светлые овалы и языки горных лугов, пламенеют костры широколиственных деревьев. Не по-осеннему горячо пригревает солнце. Но бледная голубизна неба, и блеклая зелень увядающих трав, и шорох, и звон облетающих листьев — это осень.
Совсем близко, на той стороне Уруштена, в черных пихтах, раздаются трубные звуки, стон и кашель ревущего оленя.
…Ночью у костра я долго беседую с Еленевским. Он известный луговед и по праву должен считаться первым советским поймоведом.
Ричард Аполлинариевич прожил до революции тяжелую жизнь. Он был беспризорником. От «золотого детства», которое он провел в чужой семье, воспитывавшей за деньги безродных детей, у него остались следы страшных ожогов на спине, искривленный позвоночник и полупарализованная правая рука.
Подростком он бежал из этой семьи и стал бродяжить. Но талантливый от природы, преодолев огромные трудности, он сдал экстерном экзамен за среднюю школу и окончил университет. Жестокое прошлое закалило волю ученого. И сейчас, когда Ричард Аполлинариевич неторопливо, вполголоса, чтобы не разбудить спящих, рассказывает о своих наблюдениях и планах, в глубокой складке, идущей к переносью, в сосредоточенном блеске глаз, в выражении его орлиного худощавого лица с седоватыми подстриженными усами видна эта железная воля, и знаешь, что твой собеседник не бросает слов на ветер.
Ричард Аполлинариевич говорит:
— Дело всей моей научной жизни — показать целостную картину смены ландшафтов с запада на восток. Первая ступень этой работы — высокогорные ландшафты Евразии от Атлантического океана до Великого, вторая ступень — изучение альпийского ландшафта в мировом масштабе. Звенья, «позвонки» Западного Кавказа мне ясны, но недостает «костей» для восстановления всего «скелета»: надо проследить смену ландшафтов еще со стороны Закавказья, Азербайджана.
Жизнь слишком коротка. Надо работать неустанно. Я уже немолодой человек и должен завершить работу в сжатые сроки. Я обследовал Камчатку, Дальний Восток, Саяны, Тянь-Шань, Алтай, Кавказ, Памир.
Нельзя распыляться, размениваться на детали, на мелочи. Надо уметь выбрать типическое. Наука в этом отношении должна быть похожа на искусство. Художник Серов двумя-тремя штрихами создавал законченный образ. Между тем многие наши ботаники разрывают живую картину на мертвые части, клочки… Нужно представлять себе природу целостно. Существует она как целое, как комплекс. Дать такое представление о ней — благородная, но трудная задача. Вот старик Кузнецов, он умел это делать превосходно: его описание пихтовых лесов — живая, типическая, художественно-научная картина…
