Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Когда он возникает в глубине
Суровой чащи, меж сплетенья веток,
Приходит в голову невольно мне,
Что этот куст — мой друг и дальний предок.

Вот он стоит — лазурный часовой —
В своей одежде неколючих игол,
Высокий, стройный, дымно-голубой,
Как сгусток времени, как символ мига,

Того мгновения, которым я,
Быть может, был — давным-давно — когда-то.
О, как была тогда душа моя
Щедра, отзывчива, богата!

Он вспыхнул в блеске капель дождевых,
Один в лесу он солнцем был опознан,
И вот горят на веточках тугих
Смолистые смарагдовые звезды.

Как трудно мне в земных стихах моих
Поймать и воссоздать воспоминанье,
Чтоб прозвучал — как этот куст — мой стих
В людском лесу лазурным восклицаньем?

Дичок я выкопал в лесу. С трудом
Раздвинув камни, я непрочный корень
Извлек с налипшею землей. Потом
Я посадил дичок в саду, на взгорье,
Подальше от других: как человек,
И яблоня должна дышать свободно,
Пусть будет у нее счастливый век —
Большой, высокий, многоплодный.

Потом кору ножом я полоснул
И ртом приник к кровоточащей ране,
И душу дереву мою вдохнул.
И стала яблоня моим созданьем,
И много лет, из года в год, она
В моем саду цвела, плодоносила,
Прозрачной кровью до краев полна
И одержима творческою силой.

Стареет дерево, как всякий человек,
И времени следы неизлечимы —
Уже топор свой точит дровосек,
Уже приходит срок неотвратимый,
И в этот миг и яблоня, и я,
В надежде полного изнеможенья,
Со всею болью старого огня
Мы бросим в мир последнее цветенье.

Из черных почек вылетят цветы,
На дальних ветках сядут, словно птицы,
И, не боясь ни холода, ни тьмы,
Душа цветов, сияя, загорится.

Я возьму мастихин и податливой сталью
Соскребу на палитре горбатую краску,
Скипидаром протру, чтобы каждой деталью
Благородное дерево вспыхнуло б ласково,

Чтобы снова своей чистотою коричневой
Оттеняло индиго, белила и сурик,
Чтобы снова я понял — всегда необычны
Основные цвета и что отблеск лазури

Воссоздать человеку почти не под силу,
Что у красок своя, им присущая доля,
Что они, как слова, могут стать опостылыми
И что творчество — самая светлая в мире неволя!

Ночью, на ребро поставив льдины,
В сторону откинув берега,
Закрутив воронками стремнину,
В наступленье бросилась река.

Воздух полон шорохом и плеском,
Тусклым грохотом ночной беды.
Отливает вороненым блеском
Напряженная спина воды.

Половодью весен нет предела,
И, языческой любви полна,
Всей реки проснувшееся тело
Подняла глубинная волна.

Все луга залить и приневолить,
Покорить прибрежные леса
И к утру в растаявшем раздолье
Разбудить земные голоса,

И, чтоб не было ошибки в звуках,
Чтобы ясен был весенний звон,
Ледоход берет в большие руки
Виадука легкий камертон.

Тянуло с Ладоги рассветом.
Крепчал мороз. Из темноты
Вступавшим в новый день предметам
Опять дарила, жизнь черты:
Стал домом — дом, санями — сани,
И в речке вмерзшее бревно
Своей обрубленною дланью
Подперло мост. Ах, все равно
Нам не исправить нашей жизнью
Того мгновения, когда
На повороте полоз взвизгнет
И выйдет из саней вражда,
Беда, тверда, непоправима,
Поднимет пистолет. Прости,
Что я в тот день невозвратимый
Тебя не мог спасти.

Среди камней и между глыб курчавых
Бегут ручьи неугомонных вод:
Приливов и отливов величавый,
Луною установленный черед.

И каждый раз, когда вода отходит,
С каким упорством силится она, —
И подчиняясь, и борясь с природой,
Не отдавать земле морского дна!

С каким усильем и с каким упрямством
Все тело напряженное воды
На приоткрывшемся глазам пространстве
Разбрасывает ясные следы:

Вода себя в песке отображает
Узором волн, а в водоемах скал
Оставленные ею не сгорают
Лазурные осколочки зеркал,

И все лишь для того, чтоб снова, снова,
Когда настанет долгожданный срок,
Со всею исступленною любовью
Прикрыть собой и камни, и песок.

Морскую воду нежной, женской силой —
Непререкаемой — вооружив,
Бросает дважды в день на берег милый
Самой природой созданный прилив.

Вспыхнула — и стало меньше в мире
На одну падучую звезду…
Притяженье по небесной шири
Как вело тебя на поводу?

Как тебе жилось и как дышалось,
Как ты вырвалась из пустоты,
Как с другими сестрами встречалась,
Легкой тенью как скользила ты?

Нелегка орбита метеора
Средь расчисленных путей планет, —
Пленница огромного простора,
Бабочка, летящая на свет…

Метеору даже плакать нечем,
Да и плакать-то ему над кем?
Только звезд серебряные свечи
Чуть мерцают в дальнем далеке.

Вспыхнула… Голубоватый пламень
Над землей встревоженной мелькнул,
И космический распался камень,
И далекий прокатился гул.

Повседневного — нет, не бывает:
Новый день не похож на другой.
Посмотри, как сегодня встречается
С облаком облако над головой.

Не скажи, что вот так же сверкали
И горели — живые — вчера.
С каждым днем над бесцельными далями
Ярче и радостнее вечера.

Наша память хранит по привычке
Образ юности не для того,
Чтоб казалось для нас размагниченным
Утра и молодости колдовство.

Нас встречала когда-то в апреле
Обаяньем земная весна,
А теперь — золотыми неделями,
Осенью входит — она… не она…

Сорок лет, и от каждого года
Остается серебряный след.
Каждый год был отмечен природою,
И между ними — неясного нет.

Взгляни в квадратный сруб колодца:
Чуть шелестит вода, а в глубине
Его лицо внезапно улыбнется,
В пологой отраженное волне.

Кем был он — мой далекий предок,
В каком лесном скиту себя он сжег?
В его избу какие злые беды
Входили, не споткнувшись о порог?

Он был и пахарем, и дровосеком,
И вольным запорожцем на Днепре,
И не с него ли Феофаном Греком
Был темный образ писан в алтаре?

Вот он, широкоплечий и скуластый,
До самых глаз заросший бородой,
Моей страны создатель и участник,
Медведеборец — зачинатель мой.

Он смотрит на мое лицо земное.
Чуть шелестит, чуть плещется вода.
И вот уже к родному водопою
Подходят пестрые стада.