Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Во время оно, призванием Свыше,
Я стал в Ацтлане верховным жрецом.
И был во храме, в трехсводчатой нише
Мой лик изваян искусным резцом:
Огромный, тяжкий, из глыбы гранита
Крылатый бык с человечьим лицом
Хранил мой образ. Двойные копыта
Вдавились в цоколь; стремительно ввысь
Орлиных крыльев концы вознеслись,
И львиный хвост на упругом ударе
Пушистой кистью скользнул вдоль бедра;
А в лике старца в высокой тиаре —
Покой, присущий служителям Ра.

Легла на грудь борода завитая,
Улыбкой мягкой сложились уста,
В чертах недвижных была разлита
Раздумьем тихим премудрость святая,
А взор застывший, где зрела мечта,
Казалось, вечность читал, созерцая.
И тут же рядом гласила плита
О том, как славен был в сане жреца я.

Там были вязью торжественных строк
Мои заслуги исчислены в списке:
«Я — жрец верховный Живущего в Диске,
Его величья и славы пророк,
Его деяний благих созерцатель,
Пред миром верный свидетель чудес,
Пред Небом рода Атлантов предстатель;
Хранитель таинств земли и небес,
Бессмертных истин живой обладатель,
Судеб провидец, стихий господарь;
Глашатай правды, поборник закона,
Защитник слабых, сирот оборона;
Семи ворот Зиггурата ключарь,
Советник царства, которому царь
Вручил в опеку наследника трона…»
А имя?.. Имя, живившее встарь
Мой образ в звуке, безмолвием ныне,
Как смертью, взято и скрыто в пучине.

Блажен, прекрасен бессмертный удел
Имен, живущих величием дел,
На благо мира свершенных. Но разве
Я мог бы имя оставить векам,
Чтоб въявь, подобно гноящейся язве,
Его бесславье ползло по строкам
В правдивом свитке минувших сказаний,
Чтоб в черном ряде преступных имен
И в жутком цикле людских злодеяний
Я был страшнее других заклеймен
Клеймом позора, как тяжкой печатью,
И в мире предан навеки проклятью?..
О, нет. Для жизни в бессмертьи стыда
Погибло имя мое навсегда.

Забыт я миром. Как дети, потомки
К отчизне предков утратили след;
Им солнце наше — глухие потемки,
А наши были — мистический бред.
На дне морском нашей славы обломки
Напрасно ждут, чтоб людская нога
Опять ступила на почву родную,
Чтоб весть случайно занес к ним земную
Пловец отважный, ловя жемчуга;
Чтоб к ним, пугая безглазых чудовищ,
В одежде странной сошел водолаз
И, сны подслушав погибших сокровищ,
Поведал людям чудесный рассказ,
Который шепчут поднесь нереиды,
Про жизнь и гибель моей Атлантиды…

Провел я годы в молчаньи пустынь
Адептом старца, великого мага;
Всю жизнь отверг в достижении блага,
Себя отринул в исканьи святынь.
Я отдал тело труду и терпенью,
А дух — упорству побед над собой,
И выше, выше, ступень за ступенью,
Всходил, испытан всечасной борьбой.
Трудясь, навык я сливать нераздельно
Свой дух, и душу, и бренную плоть,
Чтоб с миром высшим созвучно и цельно
От власти мира себя отколоть
И в сферах света, вне косности тленной,
В одно сливаться с душою вселенной.

Когда, дыханье в груди задержав,
Смежая веки и слух замыкая,
Гасил я чувства, как стынущий сплав,
Всё видел, слышал и чуял тогда я;
Мне краски радуг и запахи трав,
Соленый ветер и песня людская
Доступны были; но в грезе моей
Не взор мой видел, внимал я не слухом,
Впивал не вкус мой, не трепет ноздрей:
Когда все чувства убиты, — острей
Великий дар осязания духом.

Свою природу и личное «я»
Теряя с полной утратой сознанья,
Вступал я в общий поток бытия,
Где мог сознанье постичь муравья
И жить в сознаньи всего мирозданья:
Как дух бесплотен, бесчувственно-нем,
Везде разлит, становился я «всем».

Так в храм познанья открылись мне двери.
Я вечных тайн откровенья вкусил,
Проник в заветы великих мистерий,
Облекся властью магических сил.

Науки — той же всё истины части —
В одно соткал я, как дивную ткань,
И смело свергнул могуществом власти
Земного знанья тюремную грань.

Подвластны стали мне силы Природы;
Читал я в небе пророчества звезд,
При буре — знаком удерживал воды,
И словом — злаки взращал из борозд;
Мгновенно делал животных ручными,
Провидел клады в расселинах скал,
Молясь, творил чудеса над больными
И с ложа смерти усопших взывал.

Простор вселенский раскрылся мне шире,
Для новой жизни, в иных областях;
Я мог бы людям быть чуждым в их мире,
Погрязшем в темных и низких страстях.

Но мы, архаты, преемственным долгом
Своим считали на благо людей
Вступать в их жизнь и в плененьи недолгом
Служить им в царстве греха и скорбей,
Целить их раны от жизненных терний
С любовью брата, с терпеньем врача,
И ради мира от низменной черни
Распятье духа сносить, не ропща.

И я, покинув аскезу йога,
Въезжал в Ацтлан на квадриге, как жрец;
Сиял на солнце бесценный венец,
Струила пурпур и золото тога.
Как царь, встречал я триумфа почет;
Вокруг качались жрецов опахала,
Толпа цветами мой путь устилала,
Дарам для храма утерян был счет.

Но блеск и почесть мне были не нужны;
Челу тяжел был венец мой жемчужный,
Хвалы напрасно под грохот колес
Стучались в сердце, как волны в утес:
Душа горела одним на потребу —
Любовью к людям… И первую к Небу
Мольбу во храме — за мир я вознес.

В созвездьи Двойней горят Геминиды,
Стремясь по небу в дожде огневом.
Любимый праздник в кругу годовом
Встречает нынче народ Атлантиды.
Мы Жизнь и Смерть, двух сестер-близнецов,
В двуликой тайне извечно безликих,
Единой мысли бездумных гонцов,
Единой воли безвольных творцов,
Совместно чтим, как два чуда великих:
Во славу Жизни венчаем мы днем
Быка и деву в торжественном чине,
А Смерти честь воздаем при помине
Почивших предков полночным огнем.

Открыты храмы с утра для молений;
Звенят немолчно тимпаны толпы;
В притворах темных столы приношений
Едва вмещают дары умащений,
Цветов кошницы, колосьев снопы,
Плоды в корзинах и связки маиса.
Народ толпится вокруг алтарей,
И взмахи темных ветвей кипариса,
Столь полных смысла в ручонках детей,
Беззвучно вторят мольбам матерей.

И в нижнем храме алтарь Зиггурата
Роскошно тонет в убранстве цветов.
Моя одежда бела и богата
Расшивкой свастик, быков и крестов.
В моей тиаре рубин над рубином
На трех коронах тройного венца,
Как символ, три знаменуют Лица
Того, Кто слит в естестве триедином.
Мой посох — острый, как луч, у конца —
Из ветви кедра источен; вкруг трости
Две кобры вьются из матовой кости
Клыков слоновых; они скрещены
Внизу у тонких и гибких ухвостий;
Вверху их главам скрещенным даны
Черты людские: в одной величавый
Прообраз мужа, в другой же — лукавый
И томный облик желанной жены;
И знаком Солнца карбункул кровавый
Венчает, рдея, союз их двуглавый.

Сгорает жертвой хваленья шафран;
Наполнен храм благовоньем сантала.
Размерно черных рабынь опахала
Колышут душный топазный туман,
И с дымом к небу возносятся гимны.
Пред царским местом, у трона курю
Я росный ладан: чеканные скимны
Послушно служат подножьем царю.

Застыл в молитве владыка Ацтлана.
Подир блестит золотым багрецом;
Украшен палец жемчужным кольцом,
Наследным знаком державного сана;
Жемчужный пояс обтянут вкруг стана,
А лоб охвачен жемчужным венцом.
Царица — рядом. Лазурная стола,
В сапфирах крупных от плеч до подола,
Спадает в складках, узорным концом
У ног касаясь узорного пола.
И тут же, стройный, с прекрасным лицом,
Царевич юный, наследник престола,
Стоит с царевной, сестрой-близнецом.
Они полны красотой литургии,
Их души, внемля хвалебным псалмам,
В забвеньи к Солнцу несутся и там
Блаженно тонут в лучистой стихии…

Всхожу я, в сонме жрецов, к алтарю
И, трижды Имя призвав, из потира
Пред Диском Ра возлиянье творю
Бескровный дар Миродержцу от мира.
Толпа простерлась. Склоняется царь.
А мощный голос незримого клира
Поет, ликуя, треглавый тропарь:

Пылающий челн
Властителя мира,
Плывя среди волн
Прозрачных эфира,
Сойдет на закат
Дорогой исконной
К пучине бездонной
У западных врат.

За гранью заката
Бессмертия свет,
Откуда возврата
Для смертного нет.

За струи реки священной,
За тростник из серебра,
Вновь слетит к стране блаженной,
Как горящий ястреб, Ра.

О, Мать,
Кормящая лань!
Ты сходишь опять
За темную грань
Страны отдаленной,
Навек отделенной
От мира живых,
Чтоб мертвым принесть
В лучах огневых
Воскресную весть.

Живые мертвым об общей отчизне
Поют и верят, что благостный день
От смерти к жизни и к смерти от жизни,
В их вечной смене, двойная ступень.

Есть край рассвета и весен бессменных —
Оазис счастья, где души блаженных,
Юдольной жизни покинув предел,
Небесной жизни стяжали удел.

Дана им радость в ее постоянстве,
Покой их слит с равновесьем миров,
Для них светила в алмазном убранстве
Соткали чистый, прозрачный покров.

Но сны о прошлом, как память о счастьи,
Прожитом в жизни под солнцем живых,
Не чужды мертвым, в их светлом бесстрастьи
Скользя, как дым облаков теневых.
И в мир наш темный подолгу ночами
Взирают предки созвездий лучами
И видят землю — свой прежний приют,
В потомстве дальнем себя узнают.
Порой мы чуем, не видя очами,
Их близость в дни торжества иль невзгод:
Их крыльев шелест у нас за плечами
Незримый нам возвещает приход.

На праздник Жизни и Смерти их сонмы
К нам в гости сходят изведать, узнать,
На нас почила ль небес благодать,
Храним ли твердо праотчий закон мы,
Победна ль в битвах Атлантская рать.
Когда же вспыхнут лампады ночные,
Так душам дорог наш мир, что иные
Приносят в жертву блаженство свое,
Обет давая в оковы земные
Сойти надолго, как в плен, на житье.

И любы душам блаженным паденья
С небес на землю: отрадно опять
Греховной плоти темницу принять,
Чтоб жить под солнцем. Блаженны рожденья
В святую полночь, когда мы блюдем
Завет сближенья родной Атлантиды
С родным ей небом, пока Геминиды
В созвездьи Двойней струятся дождем.
Зачем же сердце печалить разлукой?
Она на время — нам всё в том порукой!
И духом веры, любви и надежд
Светло овеян наш день поминальный,
Напевы гимнов святых беспечальны,
И ясен траур лазурных одежд.