Альфред Теннисон - Волшебница Шалотт и другие стихотворения

Среди долин, среди холмов,
Полей ячменных и лугов,
Одетых россыпью цветов,
Течет река. Вдоль берегов
Лежит путь в Камелот.
Спешит тропою местный люд,
В затонах лилии цветут.
Стоит пустынный остров тут,
Зовется он Шелот.

Порой в порывах ветерка
Стволы осин дрожат слегка,
И день за днем несет река
Листы с деревьев островка
В могучий Камелот.
Четыре серые стены
И башни с берега видны
Там, где живет средь тишины
Волшебница Шелот.

Весь остров магией объят.
И мимо молчаливых врат
То барку лошади влачат,
То лодки быстрые летят
В могучий Камелот.
Но кто при солнце иль луне
Саму ее видал в окне
Или на башенной стене —
Волшебницу Шелот?

Лишь слышат пред началом дня,
Серпами острыми звеня,
Жнецы в колосьях ячменя,
Как песня, за собой маня,
Несется в Камелот.
Иль в час, когда луна взошла,
Селяне, завершив дела,
Вздохнут: «Знать, песню завела
Волшебница Шелот».

В высокой башне с давних пор
Она волшебный ткет узор,
Суровый зная приговор:
Что проклята, коль кинуть взор
Рискнет на Камелот.
Не ведая судьбы иной,
Чем шелком ткать узор цветной,
От мира скрылась за стеной
Волшебница Шелот.

Дана отрада ей в одном:
Склонясь над тонким полотном
В прозрачном зеркале стенном
Увидеть земли за окном,
Увидеть Камелот.
Там отражений череда
Сменяется: бредут стада
И тихо плещется вода
У острова Шелот.

На глади зеркала скользят
Малютка паж, гурьба ребят,
В седле гарцующий аббат,
Иль бравых рыцарей отряд,
Спешащих в Камелот.
Любой из них себе избрал
Прекрасной дамы идеал,
Но клятвы ни один не дал
Волшебнице Шелот.

И отражений светлый рой
Она в узор вплетает свой,
Следя, как позднею порой
За гробом певчих юных строй
Шагает в Камелот;
Иль бродят ночью вдалеке
Влюбленные — рука в руке.
«Как одиноко мне!» — в тоске
Воскликнула Шелот.

На расстоянье, что стрела
Свободно пролететь могла,
От замка, где она жила,
По той дороге, что вела
В могучий Камелот,
Среди колосьев ячменя
Сверкала яркая броня —
То ехал, шпорами звеня,
Отважный Ланселот.

Едва ль доселе видел свет
Подобный благородства цвет.
В доспехи ратные одет,
Овеян славою побед,
Скакал он в Камелот.
И сбруя на его коне
Пылала в солнечном огне,
Как звезд плеяда в вышине
Над островом Шелот.

Седло под рыцарем лихим
Мерцало жемчугом морским;
Забрало и перо над ним
Сияли пламенем одним —
Так ехал Ланселот.
Он привлекал невольно взор,
Как ночью — яркий метеор,
Что звездный бороздит простор
Над островом Шелот.

Скакун резвился вороной,
Герб серебрился расписной,
И кудри черные волной
Струились по броне стальной —
Так ехал Ланселот.
Храбрейший рыцарь на земле,
Он песню распевал в седле
И отразился в хрустале
Волшебницы Шелот.

И, прекратив плести канву,
Она впервые наяву
Узрела неба синеву,
Блеск шлема, лилии во рву
И дальний Камелот.
Со звоном треснуло стекло
И ветром на пол ткань смело.
«Проклятье на меня легло!» —
Воскликнула Шелот.

Покрылись мглою небеса,
Умолкли птичьи голоса,
Шумели хмурые леса,
Дождей холодных полоса
Объяла Камелот.
В заливе, где растет ветла,
Ладья печальная ждала.
И имя ей свое дала
Волшебница Шелот.

И, отрешившись от тревог,
Что ей сулит жестокий рок,
Как в час прозрения пророк,
Она взглянула на поток,
Бегущий в Камелот.
А в час, когда багрян и ал
Закат на небе догорал,
Поток речной ладью умчал
Волшебницы Шелот.

Струились белые шелка
В дыханье легком ветерка,
И листья падали, пока
Ладью ее несла река
Все дальше в Камелот.
И мир окрестный, замерев,
Внимал, как льется меж дерев
Прощальный горестный напев
Волшебницы Шелот.

Печальный гимн ушедших дней
Звучал то тише, то сильней,
А сердце билось все слабей
И становилось все трудней
Смотреть на Камелот.
И только в сумраке ночном
Встал над рекою первый дом,
В ладье уснула вечным сном
Волшебница Шелот.

И, в белый шелк облачена,
Как призрак мертвенно-бледна,
Вдоль темных стен плыла она
Сквозь царство сумерек и сна —
Сквозь спящий Камелот.
Покинув лавки и дворцы,
Дворяне, дамы и купцы
Сошлись на брег; и мудрецы
Прочли: «Леди Шелот».

Но кто она? Никто не знал.
Весь город ужас обуял.
Любой себя — и стар, и мал —
Знаменьем крестным осенял.
Лишь рыцарь Ланселот
Сказал, шагнув за круг людей:
«Она была всех дам милей.
Господь, яви же милость ей,
Прекраснейшей Шелот!»

Грянь, грянь, грянь,
В грани серые скал, Океан!
Как найти мне слова для тоски,
Что клубится в груди, как туман?

Хорошо от восторга кричать
Ребятне на прибрежных камнях,
Хорошо рыбаку отвечать
Смеху чаек на синих волнах.

Возвращаются корабли
К тихой гавани береговой,
Но вовек не коснуться мне милой руки,
Не услышать тот голос родной.

Грянь, грянь, грянь,
Влажной пылью разбейся у ног!
Никогда не вернутся блаженные дни,
Когда петь и смеяться я мог.

Так целый день гром битвы грохотал
У моря зимнего, среди холмов,
И паладинам Круглого Стола
Могилой стали земли Лионесс.
Смертельно раненого короля
Взял на руки отважный Бедивер —
Сэр Бедивер, последний средь живых, —
И снес в часовню на краю полей.
Разрушенный алтарь и древний крест
На пустоши чернели; Океан
Простерся справа, озеро легло
Левей; светила полная луна.

И молвил Бедиверу лорд Артур:
«Исход сраженья возвестил конец
Достойнейшего братства — мир не знал
Столь славных рыцарей. Глубоким сном
Спят те, кого любил я. Верно, впредь
Беседой нам души не услаждать
О доблестных деяниях мужей,
Прогуливаясь в залах и садах
Столицы Камелот, как встарь велось.
Народ мой пал — я гибну рядом с ним.
Хоть Мерлин клялся, будто я вернусь
На трон — но это как решит судьба.
Столь глубоко клинок рассек мой шлем,
Что до утра мне, верно, не дожить.
Возьми же ты мой меч Эскалибур,
Мою былую гордость; помнишь, как
Встарь, в летний полдень, поднялась рука
Из бездны вод — таинственный фантом,
Одетый в белоснежную парчу.
Рука сжимала меч. Я вывел челн,
И принял дар, и с честью им владел.
Впредь, — песнь ли, сказ ли сложат обо мне, —
Помянут и об этом всякий раз.
Но ты не жди; возьми Эскалибур
И в водные пучины брось клинок.
Взгляни, что будет — и вернись сказать».

Ответствовал отважный Бедивер:
«Не след тебя оставить, сэр король,
Без помощи: ты слаб, твой шлем пробит,
А раненому повредить легко.
Однако я исполню твой наказ.
Взгляну, что будет — и вернусь сказать».

Так молвив, из часовни вышел он
На кладбище, в неверный лунный свет,
Где ветер с моря, холоден и дик,
Над прахом паладинов старины
Слагал напев. Извилистной тропой
Меж заостренных глыб сошел он вниз
К мерцающему зеркалу воды.

Там обнажил он меч Эскалибур,
И в то ж мгновенье зимняя луна,
Посеребрив края тяжелых туч,
Одела изморозью рукоять
В лучистой россыпи алмазных искр,
Зажгла огнем топаз и гиацинт
Отделки филигранной. Бедивер,
Сиянием внезапным ослеплен,
Стоял, раздумывая про себя,
Готовясь бросить меч; но вот решил,
Что лучше схоронить Эскалибур
Среди иссохших ирисных стеблей,
Что шепчутся под ветром у воды.

И к королю побрел неспешно он.
И молвит Бедиверу лорд Артур:
«Исполнил ли веление мое?
Что видел ты? И что ты услыхал?»

Ответствовал отважный Бедивер:
«Я слышал плеск волны у тростников,
Прибой шумел и пенился у скал».

Слаб и измучен, молвит лорд Артур:
«И суть свою, и имя предал ты,
Заведомой неправдой запятнав
Вассала верность, рыцарскую честь!
Иного знака жду: раздастся глас,
Рука возникнет, дрогнет гладь воды.
Устам мужей не подобает лгать!
Теперь, велю тебе, спеши назад,
Собрат и друг, исполни мой наказ,
Взгляни, что будет — и вернись сказать».

И вновь отправился сэр Бедивер
Через хребты, прошелся вдоль воды,
Считая гальку, в мысли погружен;
Тут взгляд его упал на рукоять
Причудливой работы; хлопнул он
Ладонью о ладонь и закричал:

«Положим, я и выброшу клинок —
Воистину бесценный талисман, —
Ужели навсегда утратит мир
Сокровище, отрадное для глаз?
В чем благо, буде так произойдет?
В чем вред — коль нет? Непослушанье — зло,
Повиновением крепится власть.
Но должно ль покоряться королю,
Затеявшему вздор — себе во вред?
Король изранен, смысла нет в речах.
И что за память сохранят века
О короле? Лишь вздорную молву
Да слух пустой! Но если меч сберечь
В сокровищнице славных королей, —
Пред всем ристалищем клинок явят
И скажут так: „Вот меч Эскалибур:
Сработан девой Озера клинок.
Над ним трудилась дева девять лет
В глубинах вод у потаенных скал“.
Так мудрый старец поведет рассказ
Перед благоговейною толпой.
А сгинет меч — и слава вместе с ним!»

Так молвил он, тщеславьем ослеплен,
И снова схоронил Эскалибур,
И к раненому возвратился вспять.

Тут, задыхаясь, прошептал Артур:
«Что видел ты? или чего слыхал?»

Ответствовал отважный Бедивер:
«Я слышал, как у скал плескал прибой
И как дрожала зыбь у тростников».

Воскликнул в ярости король Артур:
«А, жалкий, недостойный маловер,
Предатель малодушный! Горе мне!
Бессилен умирающий король,
Чей взор, умевший волю подчинять,
Померк! Я вижу, кто передо мной:
Последний из соратников моих,
Кому пристало мне служить за всех,
Готов предать за дорогой эфес;
Ты алчешь злата, или же, под стать
Девице, суетной красой пленен!
Но дважды согрешивший, в третий раз
Порой являет стойкость. Так ступай:
Но если пожалеешь бросить меч,
Своей рукою я тебя убью!»

Вскочил сэр Бедивер и побежал,
Легко преодолел скалистый кряж,
Извлек из камышей заветный меч
И с силой размахнулся. Острие
Черкнуло молнией в лучах луны,
Вращаясь, описало полукруг,
Тьму рассекло предвестником зари
Над бурным морем северных краев,
Где горы льда сшибаются в ночи.
Сверкнув, пал вниз клинок Эскалибур:
Но над водою поднялась рука,
Одета в белоснежную парчу,
Поймала меч, им трижды потрясла
За рукоять, и увлекла на дно.
А рыцарь возвратился к королю.

Тут молвил, задыхаясь, лорд Артур:
«Исполнено; я вижу по глазам.
Так говори: что видел, что слыхал?»

Ответствовал отважный Бедивер:
«Зажмурил я глаза, чтоб блеск камней
Не ослепил меня (таких чудес,
Как эта рукоять, я не видал
И не увижу впредь, хотя б прожить
Три жизни довелось мне, не одну!),
И меч двумя руками бросил вдаль.
Когда ж взглянул опять, смотрю — рука,
Одета в белоснежную парчу,
Поймала меч за рукоять и, им
Потрясши трижды, под воду ушла».

Промолвил, тяжело дыша, Артур:
«Конец мой близится; пора мне в путь.
На плечи бремя тяжкое прими
И к озеру снеси меня: боюсь,
Проник мне в рану хлад, и я умру».

Сказав, он приподнялся над землей,
С трудом, на локоть тяжко опершись;
Был скорбен взор глубоких синих глаз —
Как на картине. Храбрый Бедивер
Сквозь слезы сокрушенно поглядел —
И отозвался б, да слова не шли.
Встав на колено, ослабевших рук
Кольцо он на плечах своих сомкнул
И раненого меж могил понес.

Он шел, Артур дышал все тяжелей,
Как ощутивший гнет дурного сна
В ночном безмолвии. Вздыхал король
И повторял в бреду: «Скорей, скорей!
Боюсь, что слишком поздно: я умру».
Но Бедивер спешил через хребты:
В туманном облаке, слетавшем с губ,
Он мнился исполином мерзлых гор.
Вздох моря — за спиной, плач — перед ним;
Стрекалом мысль гнала его вперед,
Доспех бряцал в пещерах ледяных
И в гулких впадинах; сколь хватит глаз,
Лязг отзывался в скалах, только он
Ступал на скользкий склон, и тот звенел
Под поступью окованной стопы.
И вдруг — ло! — гладь озерная пред ним
В величественном зареве луны.

Глядь: в смутных сумерках плывет ладья,
Темна, как креп, от носа до кормы;
Сойдя же вниз, сумел он различить
Фигуры величавые у мачт,
Все — в черных столах, как во сне. Меж них
Три королевы в золотых венцах.
К звенящим звездам устремился крик:
То в неизбывной муке голоса
Слились, подобно ветру, что поет
Над пустошью ночной, где не ступал
Никто с тех пор, как сотворен был мир.

Шепнул Артур: «Снеси меня в ладью».
Простерли руки трое королев
И приняли, рыдая, короля.
А та, что выше прочих и милей,
Над раненым склонилась в полумгле,
Растерла руки, расстегнула шлем,
По имени, стеная, позвала,
Роняя слезы скорби на чело
В запекшейся крови. Был бледен лик
Артура, словно тусклая луна,
Пронзенная лучом с восточных гор.
Сочились влагой сеч оплечье лат
И наручи. Блеск золотых кудрей,
Лоб осенявших солнцем, что встает
Над троном сфер, запорошила пыль;
Обвисли пряди, сбились колтуном,
Мешаясь с пышным обрамленьем уст.
Так рухнувшим столпом король лежал —
Артур, что встарь, с копьем наперевес, —
Звезда турнира, от пера до шпор, —
Через арену Камелота мчал
Перед глазами дам и королей!

Тогда воскликнул громко Бедивер:
«Милорд Артур, куда податься мне?
Где преклоню я голову теперь?
Я вижу ясно: прошлое мертво.
Встарь каждый день путь к подвигу являл,
И каждый подвиг выдвигал вперед
Достойного, — впервые с той поры,
Как луч звезды путь указал Волхвам.
Но ныне уничтожен Круглый Стол —
Зерцало чести, доблести оплот;
А я, последний, обречен блуждать
Затерянным во тьме годов и дней,
Средь чуждых мне людей, умов и лиц».

И медленно изрек с ладьи Артур:
«Былой уклад сменяется иным;
Неисчислимы Господа пути —
Дабы привычка не сгубила мир.
Утешься; что за утешенье — я?
Я прожил жизнь; деяния мои
Да освятит Всевышний! Ну а ты, —
Ты о душе моей молись, коль вновь
Не свидимся. В молитве больше сил,
Чем мыслит этот мир. Пусть голос твой
Возносится всечасно за меня.
Чем лучше человек овец и коз,
Чья жизнь в слепом бездумии течет,
Коль, зная Бога, не возносит слов
Молитвы за себя и за друзей?
Так золотыми узами земля
С престолом Божьим скреплена навек.
Теперь прощай. Я отправляюсь в путь
Средь тех, кого ты зришь, — коль это явь,
(Сомненья затемняют разум мой), —
К долинам острова Авилион,
Что ни снегов не ведают, ни гроз,
Ни даже рева ветра; дивный край
Тенистых кущ и заливных лугов,
Где летним морем венчан вешний сад.
Там я от смертной раны исцелюсь».

Умолк король, и отошла ладья —
Так полногрудый лебедь в смертный час
Взлетает, гимн неистовый трубя,
Ерошит белоснежное перо
И на воду садится. Бедивер
Стоял, в воспоминанья погружен;
Ладья ж растаяла в лучах зари,
И скорбный стон над озером угас.

Чтец замолчал, и наш последний свет,
Давно мигавший, вспыхнул и померк.
Тут Пастор, мерным гулом усыплен
И тишиной разбужен, молвил: «Так!»
Мы ж замерли, дыханье затая:
Быть может, современности штрихи
Словам пустым придали скрытый смысл,
Иль, автора любя, превознесли
Мы труд. Не знаю. Так сидели мы;
Петух пропел; в ту пору всякий час
Прилежной птице чудится рассвет.
Вдруг Фрэнсис недовольно проворчал:
«Пустое, вздор!» — откинулся назад
И каблуком полено подтолкнул,
Каскады искр взметнув над очагом.
Мы разошлись по спальням — но во сне
Я плыл с Артуром мимо грозных скал,
Все дальше, дальше… позже, на заре,
Когда сквозь сон все громче отзвук дня,
Помстилось мне, что жду среди толпы,
А к берегу скользит ладья; на ней —
Король Артур, всем — современник наш,
Но величавей; и народ воззвал:
«Артур вернулся; отступила смерть».
И подхватили те, что на холмах:
«Вернулся — трижды краше, чем был встарь».
И отозвались голоса с земли:
«Вернулся с благом, и вражде — конец».
Тут зазвонили сто колоколов,
И я проснулся — слыша наяву
Рождественский церковный перезвон.