Борис Пастернак - Лирика 30-х годов

Опадает с яблони
Белый цвет,
Что-то друга милого
Долго нет.

Я, встречая на поле
Свет-зарю,
На дорогу дальнюю
Посмотрю.

А дорога дальняя
Широка,
А над ней крылатые
Облака.

Вся она исхожена,
Вся она изъезжена
Без него.
Нет и нет прохожего,
На него похожего,
Нет и нет проезжего
Моего.

Как увижу издали,
Позову.
Рядом посажу его
На траву,
На колени голову
Положу,
Как я тут ждала его,
Расскажу.
Сколько счастья-радости
Впереди!
Где ж ты, долгожданный мой?
Приходи!

Знаю, друг без друга нам
Счастья нет…
…Опадает с яблони
Белый цвет.

Застывшая за ночь, звенела дорога
Под конским копытом на весь суходол,
А к вечеру стало теплее немного,
И снег с потемневшего неба пошел.

Сначала совсем неуверенный, редкий,
Как будто высматривал место, где лечь,
Потом осмелел и серебряной сеткой
У каждого дерева свесился с плеч.

Ты вышла и взять не хотела косынки
Пуховой, что я за тобою принес;
И видел я — таяли сразу снежинки,
Попавшие в желтое пламя волос.

Вернулись, а комната — словно другая,
Уютней, домашнее стало тепло.
И долго сидели мы, не зажигая
Огня, и от счастья нам было светло.

Ветер странствий, соленый и горький,
Им да звездами юность полна.
В море бриз. Апельсиновой коркой
За лиманом желтеет луна.

Степь лежит молчаливо и мудро,
Одиноких раздумий сестра.
Быль иль небыль намедни под утро
Рассказал этот старый Чудра?

Не ответишь вовек — и не надо,
Только б верилось в дни неудач:
Волю девушки ценят, как Радда,
Парни любят, как Лойко-скрипач.

А еще… Не наврала цыганка,
Указала она, погляди:
Поднял сердце горящее Данко,
Чтобы путь озарить впереди.

Не о том ли мечтает он с детства,
Затаив неребяческий гнев,
И прислушаться и приглядеться
К человеческим судьбам успев.

Дед Каширин, кунавинский книжник,
Поучал за виски теребя:
«Коль рубашки не снимешь ты с ближних, —
Значит, ближние снимут с тебя».

Враки! Снимет рубашку хозяин,
Если будешь покорен, как вол.
И от нижегородских[14] окраин
Он до Черного моря дошел.

Вьется в небе над ним спозаранку
Журавлей путеводная нить.
Если в мире не сыщется Данко,
Он сумеет его заменить!

Ветер странствий, соленый и горький,
Им да звездами юность полна.
В море бриз. Апельсиновой коркой
За лиманом желтеет луна.

Чуть дымятся луговые плесы,
Даль тепла, светла.
То не ты ли косы у березы
На ночь заплела?

То не твой ли на реке гремучей
Виден переход?
Не твоим ли голосом над кручей
Иволга поет?

Пусть не видно в травах непримятых
Твоего следа,
Сердце верит: где бы ни была ты —
Ты со мной всегда.

И когда в лугах синеют росы,
Ты на склоне дня,
Заплетая косы у березы,
Вспомнишь про меня.

Про меня, про вешки в дальнем поле
Да про те холмы,
Где, грустя и радуясь до боли,
Подрастали мы.

Из камня высеченный идол
У росстаней стоял века.
Его прохожий каждый видел,
Сворачивая с большака.

Немой ровесник Древней Руси,
Он вырастал из-под земли,
Над ним весной летели гуси,
Вокруг него хлеба росли.

Шли мимо люди по дорогам,
Встречая шумную весну,
Уж им не верилось, что богом
Был этот камень в старину.

Когда ж зарей пылал пригорок,
Где сосны медные стоят,
К нему спешил седой историк
С толпой веселою ребят.

Он говорил, и были строги
Глаза под крыльями бровей.
«Глядите —
   умирают боги,
Бессмертно — творчество людей».

Отроились пчелы. Пахнут медом
Вековые липы за прудом.
Возвращаясь с поля, мимоходом
Мы с тобой на пасеку зайдем.

Постучим в калитку к пчеловоду,
Он у нас приветливый старик:
На меду заваренную воду
Хоронить от гостя не привык.

Только б гость вниманьем не обидел
И подробный выслушал рассказ,
Как рои готовятся на выдел
И какой тут верный нужен глаз.

Чем отличен мед, какой по цвету,
Липовый, гречишный, луговой…
Гости мы не редкие и эту
Будем слушать повесть не впервой.

Ну так что ж, пускай отводит душу,
Он видал немало на веку.
За привет, за добрую медушу
Мы спасибо скажем старику.

И еще мы скажем, что в артели
Ото всех почет ему велик.
Пчеловод он мудрый, в самом деле,
И к тому ж приветливый старик.

Вновь сентябрь поджигает сухую листву на осинах,
Рдеет каплями крови на кочках брусника в гаю,
И, считая гусей в небесах, по-осеннему синих,
Прислонившись к сосне, я с тобой на опушке стою.

До весны покидая туманные наши озера,
Гуси к югу летят. Значит, близится время дождей,
Значит, нам расставаться, любимая, скоро…
Что ж, бери мое сердце и сердцем в разлуке владей.
В светлом поле темнеют сухие кусты чернобыла,
И на них паутины прозрачные нити висят.
Я дождуся весны, только б ты меня не разлюбила,
С первой стаей гусей по весне возвратилась назад.

Цветет жасмин. От белых звезд
Всю ночь светло в саду нагретом,
И Млечный Путь, как шаткий мост,
Соединил закат с рассветом.

В такие ночи слышен рост
Хлебов и трав. По всем приметам,
И теплых зорь и щедрых рос
Еще немало будет летом.

Живым текучим серебром
Дожди июльские прольются.
Ладони вытянув, как блюдца,
Пойдем в поля, встречая гром,
Где ржи густые за бугром
Под тяжестью колосьев гнутся.

Смешался с запахом смолы
Томящий запах земляники,
Где сосен тонкие стволы
Торчат, как бронзовые пики.
А тень бежит во все углы
И ловит солнечные блики,
На травы нижет без иглы
Цветные бусы земляники.

Дрожит под крылышками пчел
Позолоченной сеткой воздух.
Пичуги дремлют в темных гнёздах…
И вправе я себя не счел
Нарушить птиц полдневный роздых,
Прервать полдневный взяток пчел.

Куда бежать от сплетен и доносов!
В просторных залах смрадно, как в аду!
И вот опять Михайла Ломоносов
Шумит в академическом саду.

Строптивый сын архангельских поморов,
Прямой, как ветер северной реки,
Он сохранил неукротимый норов
И песни, что певали рыбаки.

Не он ли в школе Заиконоспасской
Одной латынью голод утолял,
Молокососов укрощал указкой
И сметкою монахов удивлял?

Поднявшись вне параграфов и правил,
Везде дыханьем родины храним,
Не он ли в старом Марбурге заставил
Немецких буршей трепетать пред ним?

Не он ли дал российской музе крылья,
Нашел слова, звучащие, как медь!
Доколе ж иноземное засилье
Придется в Академии терпеть?

В нее вошел, достойный славы россов,
Как беломорский ветер молодой,
Крестьянский сын Михайла Ломоносов,
Родившийся под северной звездой.