Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

Эй, молодчики-купчики,
Ветерок в голове!
В пугачевском тулупчике
Я иду по Москве!
Не затем высока
Воля правды у нас,
В соболях – рысаках
Чтоб катались, глумясь.
Не затем у врага
Кровь лилась по дешевке,
Чтоб несли жемчуга
Руки каждой торговки.
Не зубами скрипеть
Ночью долгою,
Буду плыть, буду петь
Доном – Волгою!
Я пошлю вперед
Вечеровые уструги.
Кто со мною – в полет?
А со мной – мои други!

Трата, и труд, и трение,
Теките из озера три!
Дело и дар – из озера два!
Трава мешает ходить ногам,
Отрава гасит душу и стынет кровь.
Тупому ножу трудно резать.
Тупик – это путь с отрицательным множителем.
Любо идти по дороге веселому,
Трудно и тяжко тропою тащиться.
Туша, лишенная духа,
Труп неподвижный, лишенный движения,
Труна – домовина для мертвых,
Где нельзя шевельнуться, –
Все вы течете из тройки.
А дело, добро – из озера два.
Дева и дух, крылами шумите оттуда же.
Два – движет, трется – три.
«Трави ужи», – кричат на Волге,
Задерживая кошку.

К зеркалу подошел.
Я велик. Не во всякую дверь прохожу.
Я уравнил победы венок и листья стыда и военного срама.
Для славы морской дал простой и дешевый закон
(В заботе о бедных и нищих умом).
Мои уравнения сильнее морских крепостей из железа плавучего
Островов из железа, где плещется смерть в черном кружеве чугунных цепей
В острой осоке раскрашенных труб, в паутине снастей для бурь паука
Где певчие птицы щебечут чугунной пальбой,
Где выстрел из мглы – бормотанье утренней славки
Белых от утра болот.
И если плавучая крепость, громада морская,
Морской утюг, чей (бритвой!) нос громады бреет бурь,
Собаки послушнее, хорошо выстеганной,
На голос идет господина, ложится в ногах, –
Плуг моря <упругий>
Гнет повороты дороги, кладет и туда и сюда комья бурь,
Как лемех сохи кладет пласты чернозема
Так, как <хочет его господин с бледным лбом>,
От простого нажима руки господина.
Я застегиваю перчатку столетий.
Запонкой перемены знака
Сменяю событий узор и цвета,
Ежели в энном ряду
Усядутся в кресло два
Вместо трех.

Старую Маву древней Галиции
Сёдни увидел в столице я.
Выщерил на небо плотник
Азбуку каменных слов,
Зубы ночного бревна.
Месяц – в засаде охотник,
Тянется с неба слюна.
Голод, соси старой воблы ком!
Черным набором за облаком
Вылезла черная тройка.
Это не ливень полей,
Это не улиц небом попойка:
Выросла на небе тройка.
Темной маны Водолей
Вырос и вылез,
Где улицы раньше резвились.
Вещий, смотри:
Это же три
Быстро шагает ногой скорохода
По облакам небосвода.

Она удала и лиха,
Она красою спорит с женами,
Ее живые потроха
Часами смотрят обнаженными.
Кишки подобно небосводу
Свершают медленный полет.
И, созерцая звезд природу,
Гоня по жилам красноход,
Творил сердечной жизни год
И умной – радостей свободу.
И снеговая крышка снята,
Чтоб небеса вращались тела,
А Мава, бешена и свята,
Вновь на свидание летела.

Я призываю вас шашкой
Дотронуться до рубашки.
Ее нет.
Шашкой сказать: король гол.
То, что мы сделали пухом дыхания,
Я призываю вас сделать железом.

Участок – великая вещь!
Это – место свиданья
Меня и государства.
Государство напоминает,
Что оно все еще существует

Подул
И государства пали.
У дул
Глаза в опале.

У меня нет государевой шляпы,
У меня нет государевых бот.
Небо светлое – шляпа моя,
Земля серая – обувь моя.

Мне мало надо:
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака!

Не чертиком масленичным
Я раздуваю себя
До писка смешного
И рожи плаксивой грудного ребенка.
Нет, я из братского гроба
<И похорон>
Колокол Воли.
Руку свою подымаю
Сказать про опасность.
Далекий и бледный
Мною указан вам путь,
А не большими кострами
Для варки быка
На палубе вашей,
Вам знакомых и близких.
Да, я срывался и падал,
Тучи меня закрывали
И закрывают сейчас.
Но не вы ли падали позже
<И гнали память крушений>,
В камнях <невольно> лепили
Тенью земною меня?
За то, что напомнил про звезды
И был сквозняком быта этих голяков,
Не раз вы оставляли меня
И уносили мое платье,
Когда я переплывал проливы песни,
И хохотали, что я гол.
Вы же себя раздевали
Через несколько лет,
Не заметив во мне
Событий вершины,
Пера руки времен
За думой писателя.
Я одиноким врачом
В доме сумасшедших
Пел свои песни – лекарства.

И позвоночные хребты
Высоких замков – книг.
За населенные страницы
Листы стеклянных деревень.
Здесь города живые книги
Ощерили книгой листы
Высоких замков – плоскостей.
Стояли тыла книги корешком,
Где грозовые битюги
Махали синих молний облаком.
О рова <н>рав и нравов рава!
И люди, сложены в стога людей,
Лежали тесно мертвым сеном.
В стеклянные овраги переулков
На игры звали баладеи.
Весь город без веснушек стен.
Листы людьми жилые,
Стеклянная пряжа жилищ.
Чтоб люди не морщинились,
Для складок толп – порядка утюги.
О полки с книгами, где имя писателя – звук
И общий труп – читатель этой книги!

Если ветер придет целовать,
Расскажу, что кровь запеклась,
Что присохла к седым волосам.
И парой свинцовых жемчужин из глаз
Я спрошу: «Как вас звать?»
И будет более плача,
Чем в неделю дней мясопуста.
А бровь черкнет крылом грача,
Созвездие бешенством пестуя.
Это были прекрасные масти,
Снежные, черные и золотые,
Это конница девушек мести
Летела, летит, от орудия тая.
Загорелись в глазах небоскребы,
Искавшие к облаку тропы.
Алым снегом сиявшие губы
Глодали далекие трупы.
И за кустарник поднятых рук
Скачет и скачет белый конь.
«Весною цветами, – вымолвил рок, –
Оседланный съест вас скакун».

Наполнив красоту здоровьем,
Ступает смерть по образам
И, точно нож над шеею воловьей,
Сверкнет железом над народами
И смотрит синими свободами.
Узда, сорви коню уста,
Он встанет дико на дыбы
Махать неделей перестав,
Ты успокоился дабы.
Мигала могила у кладбищ.
Как моль летит на пламя свеч,
Лечу в ночное Бога око
И вижу всадник, белый гад, бишь.
Конь лижет трупы
Красным языком огня.